Речь Посполитая поэтов. Гид по современной польской поэзии
Издавна Польша считалась страной поэтов, недаром в польском языке выражение «поэт-пророк» — не метафора, а обыденная фигура речи применительно к Мицкевичу или Словацкому. Что происходит в польской поэзии сейчас? О специфическом языке польской поэзии, о том, кто определяет сегодня ее облик, какие тенденции характерны для творчества польских поэтов, рассказывает Игорь Белов в кратком гиде по современной польской поэзии.
От романтиков до «скамандритов»
Picture display
standardowy [760 px]
Роман Крамштык, «Портрет Яна Лехоня», 1919, фото: Wikipedia.org
«Чем человек современнее, тем он древнее», — говорил Иосиф Бродский. Невозможно понять современную поэзию, ничего не зная об ее истоках и корнях. Истоки современной польской поэзии — в романтизме XIX века, хотя, возможно, не каждый ныне живущий польский поэт с этим согласится. И тем не менее: если в русской поэзии период романтизма был кратковременным, для польской словесности он оказался ключевой эпохой, не менее важной, чем, например, для англичан. И дело тут не в просодии или технике стиха, а в отношении к поэту как к пророку, устами которого говорит сама история.
Первым таким польским поэтом стал Адам Мицкевич — национальный символ Польши, польское «наше всё». Доведя до совершенства жанр романтической баллады, Мицкевич решил, что время лирики закончилось, пришла пора крупных поэтических форм — такими произведениями стали его роман в стихах «Пан Тадеуш» (1834), который можно назвать «энциклопедией польской жизни» эпохи наполеоновских войн, и писавшаяся на протяжении многих лет драматическая поэма «Дзяды».
Picture display
standardowy [760 px]
Адам Мицкевич импровизирует по-французски в салоне княгини Зинаиды Волконской в Москве, картина Григория Мясоедова, фото: Wikipedia
Не менее революционным для развития польской поэзии оказалось творчество Юлиуша Словацкого, бунтаря, республиканца и пилигрима — его стихи и особенно романтическая поэма «Бенёвский» (1841) содержали новаторский для того времени «мессидж»: необыкновенная жизнь может быть уделом любого, даже заурядного человека. Ничего подобного в польской поэзии до Словацкого не было! А вот традиции говорить «сложно о сложном» современная польская поэзия обязана, конечно же, Циприану Камилю Норвиду, чьи стихи, нуждающиеся в тщательной дешифровке, содержат многоуровневые метафоры и оригинальную афористичность на грани высокого безумия.
Норвид, умерший в 1883 году, стал своего рода мостом, соединившим два века польской поэзии. Последний польский поэт-романтик, он был предтечей польского модернизма, который пышно расцвел в начале XX века в декадентских кафе и литературных салонах Кракова и Львова, где читали свои стихи Ян Каспрович и Казимеж Пшерва-Тетмайер, представители художественного направления, получившего задиристое название «Молодая Польша». Поэтам «Молодой Польши» отнюдь не хотелось быть пророками, и они, по примеру французских коллег подстегивая воображение абсентом и гашишем, явили польской публике новый тип поэтического образа жизни — богему. И хотя от этой легендарной эпохи вскоре почти ничего — кроме рукописей! — не оставил пожар Первой мировой войны, из его пепла, словно Феникс, возникла новая, независимая Польша, а вместе с ней и новая поэзия.
Picture display
standardowy [760 px]
Ярослав Ивашкевич (первый слева), Антоний Слонимский (вверху), Ян Лехонь (второй слева), Казимеж Вежинский (первый справа). Фото: Национальный цифровой архив
Ее создателями были поэты Юлиан Тувим, Антоний Слонимский, Ян Лехонь, Ярослав Ивашкевич и Казимеж Вежинский. Эта «великолепная пятерка», вместо того, чтобы обивать пороги редакций, превратила варшавское кафе «Под пикадором» в свою уличную трибуну и вернула Варшаве статус столицы польской поэзии. В декабре 1919 года они назвали себя «скамандритами» и вскоре стали издавать литературный журнал «Скамандр» (по названию реки, протекавшей близ древней Трои). С появлением «скамандритов» польская поэзия обрела неслыханную доселе музыкальность и удивительную пластичность.
Вихри очередной мировой катастрофы разметали «скамандритов» по разным странам и континентам. Вторая мировая война поставила под сомнение саму необходимость существования поэзии, недаром немецкий философ Теодор Адорно задался вопросом: «Возможна ли поэзия после Освенцима?» И в послевоенной Польше появился поэт, стихи которого говорили: «Да, возможна. Только это должна быть совсем другая поэзия». Этот — тогда еще совсем молодой — поэт изменил облик польской поэзии навсегда и создал новый поэтический язык, на котором и пишут сегодня практически все современные польские поэты. Звали его Тадеуш Ружевич.
Picture display
standardowy [760 px]
Вислава Шимборская и Чеслав Милош в Королевском замке в Варшаве, 1997. Фото: Анджей Рыбчинский / CAF / PAP
Из всех польских поэтов XX века наиболее известны за пределами Польши трое — Чеслав Милош, Вислава Шимборская и Тадеуш Ружевич. Нобелевская премия по литературе, доставшаяся Милошу и Шимборской — надежная гарантия их заслуженной славы. И всё же самым влиятельным поэтом из этой «большой тройки» — то есть самым существенным образом повлиявшим на развитие польской поэзии — следует считать Тадеуша Ружевича. Что же такого важного и революционного он совершил?
До Второй мировой войны в польской поэзии сосуществовали классический силлабический регулярный стих (которым в России до ломоносовской реформы стихосложения писали Симеон Полоцкий и Антиох Кантемир) и стих новаторский, свободный, лишенный рифм и строгого ритма — верлибр. Силлабика (от греческого слова «syllabe», «слог») — система стихосложения, основанная на чередовании строчек с одинаковым количеством слогов. Например, в «Пане Тадеуше» у Мицкевича в каждой строке ровно тринадцать слогов (такой стих называется тринадцатисложником). А вот силлаботоника (когда в строке упорядоченно чередуются ударные и безударые слоги), знакомая русскоязычному читателю по стихам Пушкина и Лермонтова, в польской поэзии не смогла прижиться из-за специфики польского ударения — в польском языке оно фиксированное и всегда приходится на предпоследний слог. Кстати, именно по этой причине у польских стихов, если читать их в оригинале, совсем другое дыхание, другой ритм с непривычными для русского уха сбоями и «спотыканием».
Тадеуш Ружевич уже в своих первых книгах решительно распрощался с регулярным стихом и стал писать абсолютно свободные в ритмическом отношении стихи без всякой рифмовки. Конечно же, в его стихах тоже есть ритм — но это внутренний ритм индивидуального поэтического высказывания. Кроме того, Ружевич одним из первых в Польше отказался от заглавных букв и пунктуации (справедливости ради упомянем, что еще до Второй мировой войны к такому методу время от времени обращался Юзеф Чехович).
Picture display
standardowy [760 px]
Тадеуш Ружевич, фото: Мачей Кульчинский / REPORTER
Зачем же Ружевичу это было нужно? Какая сверхзадача стояла перед ним?
Уже на закате жизни поэт писал в стихотворении «сердце подступает к горлу»: «в сорок пятом году / в октябре / я вышел из подполья / я начал дышать» (перевод Софьи Кобринской). Солдат Армии Крайовой, молодой партизан, Ружевич вышел из военного подполья с желанием найти новый поэтический язык, который после ужасов Второй мировой войны необходимо было изобрести заново. Можно даже сказать, что выбор в пользу верлибра носил не только эстетический, но и этический характер. Конечно, польская поэзия пользовалась верлибром и до Ружевича — в 20-е и 30-е годы XX века такую систему стихосложения активно практиковал один из лидеров «краковского авангарда» Юлиан Пшибось, разработавший свою систему свободного стиха и исповедовавшего принцип «как можно меньше слов». Но все же окончательная победа верлибра в Польше связана с именем «неоавангардиста» Тадеуша Ружевича: с середины прошлого века манера письма Ружевича становится творческим инструментарием большинства польских поэтов.
Доминирование верлибра тем не менее не означает, что регулярный стих и рифма исчезли из польской поэзии. Метрические стихи можно встретить и у молодых поэтов — к примеру, у Шимона Сломчинского. В рифму иногда пишут Марта Подгурник, Яцек Денель и Войцех Касс.
Picture display
standardowy [760 px]
Вислава Шимборская, Юлия Хартвиг, Адам Загаевский читают стихи в костеле Божьего Тела во время фестиваля Чеслава Милоша. Фото: Томаш Вех
И, конечно, не стоит думать, что Чеслав Милош и Вислава Шимборская не внесли в польскую поэзию ничего нового. Милош, настоящий моральный авторитет, обогатил польскую поэзию философским содержанием: в его стихах главенствовало не эстетическое, а этическое и мировоззренческое. Недаром важным текстом Милоша считается поэма «Поэтический трактат» (1957), а книгу стихов «Хроники» (1987) венчает философско-богословский цикл «Шесть лекций в стихах».
А вот «фирменным» знаком поэзии Виславы Шимборской по праву считается знаменитая, зачастую горькая, почти непередаваемая в переводе польская ирония. На это обратил внимание и нобелевский комитет, отметивший в обоснование своего решения, что главная в мире литературная награда вручена Шимборской «за поэзию, которая с иронической точностью раскрывает законы биологии и действие истории в человеческом бытии».
Так что же такое современная польская поэзия? Как писал поэт и переводчик Сергей Морейно, «это переход от чего-то к чему-то — от одурманенности Милошем и Шимборской, от утраты чистого и звонкого звука скамандритов, от чужеродности модерна (Гроховяк, Бялошевский) к чему-то, пока что не существующему».
Picture display
standardowy [760 px]
Рышард Крыницкий, Адам Загаевский, Юлия Хартвиг на Варшавской книжной ярмарке, 2014, фото: Влодзимеж Василюк / Forum
Кроме Ружевича и Милоша, сегодняшний облик польской поэзии во многом определили представители поэтической Новой волны (или, как ее еще называют, «поколения-68»). Это литературное поколение появилось в период студенческих протестов марта 1968-го в Польше. Именно тогда в полную силу зазвучали голоса Станислава Баранчака, Адама Загаевского, Юлиана Корнхаузера, Рышарда Крыницкого, Лешека Шаруги, Кшиштофа Карасека, Антония Павляка. Вскоре Загаевский и Корнхаузер, участники поэтической группы «Teraz» («Сейчас»), вместе написали книгу «Не представленный мир» («Świat nieprzedstawiony», 1974), требуя от поэзии — и в первую очередь от самих себя — избегать пафоса, говорить напрямую.
И хотя с тех пор прошло уже почти полвека, многие поэты этого поколения — как, например, Рышард Крыницкий и Богдан Задура — не собираются сдавать лиру в утиль.
Picture display
standardowy [760 px]
Поэты Адам Загаевский, Рышард Крыницкий, Якуб Корнхаузер (сын Юлиана Корнхаузера) во время торжественной посадки «акации Виславы Шимборской» и «бука Корнеля Филиповича», Краков, фото: Яцек Беднарчик / PAP
Рышарда Крыницкого можно было бы назвать поэтом-минималистом, если бы не удивительная глубина и загадочность его коротких верлибров. А самая главная загадка Крыницкого — это его регулярные периоды долгого молчания. С другой стороны, молчание ли это? Ведь суть поэзии невыразима и находится она, как шутит сам Крыницкий, между одной и другой стороной листка бумаги. Так что молчание Крыницкого само по себе является поэзией. Пусть себе молчит, если ему хочется. Его стихи с удовольствием прочитают или споют другие, как это делает, например, популярный варшавский музыкант и писатель Паблопаво (Павел Солтыс), записавший песню на слова Крыницкого. Поэтому сегодня услышать стихи Рышарда Крыницкого по радио — обычное дело:
где бы ни повстречались мы средь ангельских слов
холера ясная звездочка
слова звучат осторожней поступи ночью
по ступеням
жалобы заживо освежеванного из-под кожи
кожи седьмого пота
на седьмой день голода — в первый день творенья
терние взгляда твоего кроящее ранящее до крови
светлые твои волосы
ясная звездочка в снегах в серебряной шерстке инея
над языками пожара
(люблю не тебя только память о тебе)
поздравь меня с новым голодом
поздравь меня с новой болью
(перевод Сергея Морейно)
Picture display
standardowy [760 px]
Богдан Задура. Фото: Войцех Пацевич / PAP
Богдан Задура, автор таких ключевых для развития польской поэзии книг, как «Проявленные снимки» («Prześwietlone zdjęcia», 1990), «Птичий грипп» («Ptasia grypa», 2002) и «Ночная жизнь» («Nocne życie», 2010), по возрасту принадлежит к тому же поколению, что и поэты Новой волны. Однако в действительности ни к одной литературной группе он не принадлежал, держался всегда в стороне, будучи, в сущности, «внутренним аутсайдером». Об авторском кредо Задуры очень точно выразился поэт и литературный критик Януш Джевуцкий: для Богдана Задуры «поэт — это не столько тот, кто пишет, сколько тот, кто говорит; писательство становится производным речи». Задура очень ценит возможность спонтанного поэтического высказывания и, наверное, поэтому смог опередить свое время: по-настоящему своим его признали поэты на пару поколений моложе — хулиганы-«бруЛионовцы».
Picture display
standardowy [760 px]
Марцин Сендецкий, фото: Томаш Вех / AG, Марцин Светлицкий, фото: фото: Томаш Вех / AG, Марцин Баран, фото: Якуб Очепа / AG
Легенда гласит, что новая польская поэзия появилась двадцать лет назад, в тот день, когда молодой поэт Марцин Сендецкий с целой сумкой пива «Живец» приехал в город Легницу навестить только что перебравшегося туда Артура Буршту, основателя и директора издательства «Biuro Literackie». Сидя в Доме актера на улице Ксенжицовой и попивая пиво, Буршта и Сендецкий придумали цикл поэтических вечеров «Варвары и не только», который дал старт поэтическому буму, вскоре переместившемуся из Легницы во Вроцлав, а затем охватишвшему и всю Польшу.
Но на самом деле всё произошло намного раньше. После того, как победа «Солидарности» на первых свободных выборах в 1989 году ознаменовала падение коммунизма в Польше, революция произошла и в польской поэзии — тоже, разумеется, бескровная. В поэзию пришли люди, объявившие о радикальном разрыве с прошлым. Молодой краковский поэт Марцин Светлицкий написал тогда в одном из стихотворений, ставшем программным: «Пора захлопнуть картонные двери и открыть окно, / открыть окно и проветрить комнату». Светлицкий и его товарищи объявили своим предшественникам — Милошу, Херберту, представителям Новой волны, — самую настоящую войну и начали выпускать самиздатовский журнал «bruLion» («чернОвик»), давший название целому поколению звезд польской поэзии. Поэты «бруЛиона» (упомянутые Светлицкий и Сендецкий, а также Марцин Баран, Дарек Фокс, Дариуш Сосницкий, Милош Беджицкий и другие) ориентировались в основном на англоязычных поэтов, Дилана Томаса и Фрэнка О’Хару.
Picture display
standardowy [760 px]
Марцин Светлицкий, фото: Марек Щепаньский / Przekrój / Forum
О Марцине Светлицком уже пишут книги, диссертации и мемуары — он стал чем-то вроде мифа. Иногда его называют последним польским поэтом, строчки которого «уходят в народ» — этому, конечно, способствуют музыкально-поэтические альбомы, записываемые Светлицким с рок-группой «Świetliki» («Светлячки») и их совместные концерты с мелодекламацией стихов, переходящей в камлание. Имидж у поэта тоже рок-н-ролльный, хулиганский, постпанковский, а элегантная мизантропия Светлицкого органично сочетается с его устойчивой медийностью. На первый взгляд кажется, что Светлицкий — певец нездорового образа жизни, недаром же один из самых знаменитых сборников поэта называется «37 стихотворений о водке и сигаретах» («37 wierszy o wódce i papierosach», 1996). Но не все так просто. Основная тема его стихов — «болезненная нехватка непонимания», невыносимость жизни в чересчур прозрачном и предсказуемом мире. А еще его лирический герой время от времени замирает перед красотой и конечностью нашего бытия, как в знаменитом стихотворении «Filandia», ставшем в Польше популярной песней:
Никогда сигарета не будет такой вкусной,
а водка холодной и целебной.
(...)
Никогда
не будет
такого телевидения,
таких ярких газет,
никогда
ты не будешь со мной так нежна (...)
(перевод Игоря Белова)
Picture display
standardowy [760 px]
Мураль со стихотворением Яцека Подсядло в Люблине, фото: Якуб Ожеховский /AG
Поколение польских поэтов, родившихся после 1960 года — это поколение «живых классиков» польской поэзии. Они взрослели в совершенно новой для Польши политической и экономической реальности, и стихи у них совсем другие, нежели у предшественников.
Уроженец польско-украинского пограничья, а ныне житель Варшавы Эугениуш Ткачишин-Дицкий — едва ли не самый титулованный и обласканный критиками современный польский поэт. На его счету премия Нике — главная польская литературная награда, которую крайне редко вручают за поэзию, Литературная премия Гдыня, вроцлавская поэтическая премия «Silesius» и множество других, помельче. Впрочем, кажется, что окололитературная суета совершенно не интересует Ткачишина-Дицкого, производящего на окружающих впечатление мрачного аутсайдера, человека не от мира сего, «проклятого поэта»... Литературоведы считают Дицкого продолжателем традиции польского барокко, обращают внимание на гомоэротические мотивы в его творчестве, а также подчеркивают пристальное внимание поэта к теме смерти, с которой у него очень личные, чуть ли не интимные взаимоотношения. Но лучше всех сказал о Ткачишине-Дицком критик Томаш Майеран: «Поэзия Ткачишина-Дицкого всегда будет лучше того, что о ней напишут». Это правда, так что пусть о поэте скажут его стихи:
в целом друг мой мертв
а я им вдыхаю
а мое тело уже не связано с его телом
и не пригвождены мои руки
к рукам его вне гробов висящим
и порхать им не пригвожденным
словно забвению вкруг моего одичания
мое тело увечить им при всякой оказии
стоит уйти мне
и стоит прийти смерти
и развязались кости мои с его костями
вбитыми в проливной дождь
(перевод Сергея Морейно)
Picture display
standardowy [760 px]
Яцек Подсядло во время вручения ему поэтической премии «Silesius», 2015, Вроцлав, фото: Мечислав Михалак / AG
Поэта Яцека Подсядло невозможно не заметить в толпе из-за его роскошных дредов. В юности он сотрудничал с с пацифистским и экологическим движением «Свобода и мир», был анархистом и битником, да и сегодня государство и общественные ритуалы вызывают у Подсядло стойкое отторжение. Поэт считается одним из самых непредсказуемых персонажей польского литературного мира, и стихи его поражают неожиданными поворотами мысли, парадоксальными столкновениями образов, смелостью и эротизмом:
Погрузив лицо в ее лоно, я вспомнил,
как телеведущий говорил вчера о «расколе
в лоне коалиции». Я кусал ее ягодицы, мял в губах
мятные конфеты, приклеенные к ее соскам.
Потом, ясное дело, был в ней – это как
«был нынче в магазине»
или «меня не было дома»,
был или не был, какая разница...
(перевод Игоря Белова)
О ранних стихах краковянина Романа Хонета его переводчица Анастасия Векшина писала, что «поэзия Хонета состоит из песка, теней, животных, птиц, больных и мертвых тел», назвав его тексты «анатомической поэзией». С тех пор Хонет написал две очень важные для его творческой эволюции книги — «пятое королевство» («piąte królestwo», 2011) и «мир был моим» («świat był mój», 2014). В 2017 году издательство «Русский Гулливер» выпустило сборник его стихотворений «Месса Лядзинского» в переводе Сергея Морейно, и разница между ранними и сегодняшними текстами оказалась огромная. По словам Морейно, читая стихи Хонета, «понимаешь, какие мы все друг другу чужие... Хонет — это Босх сегодняшнего дня»:
голова лошади, снятая с ее шеи,
парк, где четыре женщины в брезжащем свете
пили борыго из рваных рефрижераторов
и жидкость для омывателей.
именно там мы встретились
и разлучились. ради той клятвы мрачной
на зимующем поле, для рук запускавших
кровообороты разгоряченного газа —
случилась та ночь — и б..ди, мои
б..ди в нежности и в насмешках
как голубицы в снегах над монастырем,
они пели ламенто
(перевод Сергея Морейно)
Picture display
standardowy [760 px]
Кшиштоф Яворский, фото: Томаш Каминский /AG
А вот стихи Кшиштофа Яворского, поэта, прозаика, сценариста, исследователя творчества польского футуриста Бруно Ясенского, демонстрируют читателю совершенно иного лирического героя— стоика и умеренного оптимиста. Последние несколько лет Яворский мужественно борется с тяжелой болезнью, и эта борьба отразилась и в его стихах. Не случайно название его книги «.я был» («.byłem», 2014) начинается не с буквы, а с точки. Жизнь, как бы говорит читателю Яворский, продолжается, даже когда трагические обстоятельства грозят поставить на ней крест.
Я — партизан забытого отряда.
Это здесь единственное приличное занятие.
Одна улица, один дом.
Лес.
С головой на карабине, с сердцем
в рюкзаке, я прикладываю ухо к рельсам.
(перевод Игоря Белова)
Picture display
standardowy [760 px]
Яцек Гуторов, фото: Рафал Мельник / AG
Яцека Гуторова, который явно многому научился у Т.С.Элиота и Уоллеса Стивенса, называют самым «непольским» из современных польских поэтов. Читая его стихи, сразу чувствуешь, что польская поэзия продолжает находиться под сильным влиянием американского модернизма. Гуторов считается своего рода посредником между польской и американской поэзией, а свое поэтическое кредо формулирует так: «Задержать взгляд на берегах предметов».
Мне роднее, чем небо, эта звезда, сверкающая
в перегонном кубе лета, над деревьями
и рыжей пшеницей, над пожаром озер.
Отсюда я вижу ее, мерцающую
медузу, каплю белой крови, зеницу.
В конце концов, уже полусонный, я закрываю
балкон: огонек падающего окурка,
крыло оконной рамы.
(перевод Игоря Белова)
Picture display
standardowy [760 px]
Яцек Денель. Фото: Миколай Стажиньский / Newsweek Polska / Forum
Русскоязычному читателю Яцек Денель, «главный денди польской литературы», известен в первую очередь как прозаик, однако начинал он со стихов (по легенде, сам Милош Денеля «заметил и, в гроб сходя, благословил») и по сей день регулярно выпускает поэтические сборники, каждый из которых становится событием в среде любителей поэзии. Стиль Денеля подчеркнуто классицистичен, его стихи напоминают яркий, причудливый (и слегка затянувшийся) венецианский карнавал. Вот, например, его стихотворение «Смерть дожа» («Odejście doży»):
Одетый в костюм дорожный, под пологом ночи,
меняя маску за маской, проводит свою же стражу,
единственную жемчужину забыть не хочет,
единственная жемчужина составляет багаж.
Садится в гондолу. Велит отплывать. Минуют
Санта-Мария делла Салюте — и вот тут-то
единственная жемчужина с жалобой всплеска
отправилась в вечерние воды заклятой лагуны
Дож серебрящуюся ладонь к глазам подносит
и вдруг замечает на
ней забытый
перстень
бросает его в воду
но перстень не тонет
и вплавь плывет
перстень
по зачерненным каналам
Дож отворачивается — а посредине Гранд-канала, что ни ночь, идет большая гондола с очертаниями коня. В брюхе ждет время, так тихо, чтоб никто не слышал, как приступает к своим еженощным занятьям.
(перевод Сергея Морейно)
Picture display
standardowy [760 px]
Петр Мицнер, фото: Адам Стенпень / AG
Поэт и литературовед Петр Мицнер старается держаться подальше от основных польских поэтических ристалищ. Это не помешало ему в 2020 году стать лауреатом весьма престижной польской поэтической премии «Орфей» им.Константы Ильдефонса Галчинского. Мицнер очень самобытный лирик, и он умеет сделать так, «чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. При этом поэт очень ироничен, но его ирония дышит теплотой:
Было табу
и нет
Нет ничего лучше польских колбас
нет ничего лучше польских девиц
сорванных прямо с ветки
лучше пажитей водки
Польша
мое сердце бьется снаружи
Польша
дай огоньку
Польша о твой монумент выбью трубку
присяду на пути демонстраций
Патриотизм у меня
в аптечке первой помощи
(перевод Игоря Белова)
Picture display
standardowy [760 px]
Юстина Баргельская, фото: Томаш Каминский / AG
Главный тренд последних лет в польской поэзии — это обилие женских имен. Идеи феминизма в Польше, как и в других европейских странах, пользуются сегодня огромной популярностью. Это отразилось и на расстановке сил в поэзии. Самые интересные польские поэтессы нашего времени — это Кристина Милобендзкая, Эва Липская, Юстина Баргельская, Иоанна Мюллер, Малгожата Лебда, Марта Подгурник, Юлия Федорчук, Кристина Домбровская, Иоанна Лех, Юлия Шиховяк. Хороших поэтесс в Польше много, можно даже сказать, что в польской поэзии наступило «время женщин».
Классический пример современной польской женской поэтики — чувственные визионерские стихи Юстины Баргельской. В ее текстах препарируются различные аспекты человеческой телесности, исследуются проблемы сексуальности, материнства, смерти, и все это пронизано иронией относительно абсурдности человеческого бытия. Да, в современном мире можно быть услышанной, говорит Баргельская, но невозможно быть понятой. Это стихи о трагической невозможности почувствовать себя на месте другого:
между мной и вами металлическая граница.
мы плывем по разным дорожкам.
подо мной осьминоги,
разбитые корабли. под вами они же с поправкой
на едва уловимые вариации: только вам они и заметны.
а если бы был ответ? если я бог, то мне очевидно,
что поднялась бы буря — но сегодня я выходная
и хотела бы показать свою школу, свои запястья,
ресницы моего мужа. и вы тоже мне покажите.
(перевод Льва Оборина)
Picture display
standardowy [760 px]
Марта Подгурник, лауреат премии Шимборской, на церемонии вручения премии, 9 июня 2019 г., Краков. Фото: Анна Качмаж / East News
А вот совсем другой характер поэтического высказывания. Лирическую стратегию Марты Подгурник, одной из самых ярких современных польских поэтесс, критики называют «бескомпромиссным эксгибиционизмом», имея в виду, очевидно, умение Подгурник работать на контрасте высокого и приземленного, культурно-рафинированной интонации и подзаборного бэкграунда, строгой поэтической формы и полнейшего эмоционального разлада. Еще о Марте Подгурник пишут как о «рок-н-ролльном поэте без поколения», и это тоже справедливо. Вышедшая в конце 2018 года в издательстве «Biuro Literackie» книга Марты Подгурник «Убийственные баллады» («Mordercze ballady»), снискавшая ее автору главную польскую поэтическую награду — премию Виславы Шимборской, полна разнообразных отсылок к рок-культуре. Но главное здесь не в аллюзиях, а в музыке стиха. Подгурник мастерски использует рефрены, ритмические повторы, рифмы, балладную структуру, что в сочетании с афористичностью придает ее текстам особую музыкальность:
Пустую башку свою, парень, сложи
в бездонной постели моей.
О женщине той, что любима тобой,
не слышал никто, хоть убей.
И дождь заладит, и ветер завоет,
и снегом засыпет дверь,
полыхнет над равниной. Так будь мужчиной,
скажи мне правду теперь.
«Твоя невеста спит под землей», — услышишь песню сверчка.
И толпа бранится, мол, сгнила плащаница, а в сердце твоем тоска.
И не встанет заря, не придут друзья.
Телефон проржавеет, бля.
Проснешься с похмелья во тьме подземелья,
а рядом буду я.
На ведьмин костер, мой мальчик, ложись
в бездонной постели моей.
Не каждый, на карту поставив жизнь, спасется от ста смертей.
И ветер завоет, прибой тебя смоет,
и мгла пришлепнет печать.
Мой сладкий, терпенья. Не жди избавленья,
хоть было рукой подать.
(перевод Игоря Белова)
Picture display
standardowy [760 px]
Кристина Домбровская, фото: Адам Стенпень / AG
Поэзия Кристины Домбровской, лауреатки премии Виславы Шимборской за книгу стихов «Белые стулья» («Białe krzesła», 2012) и Литературной премии города Варшавы за сборник «Звуковые дорожки» («Ścieżki dźwiękowe», 2018), полна недосказанностей и многозначности. С точки зрения литературной техники это не слишком сложные стихи, но только на первый взгляд: как известно, основная часть айсберга скрыта от наших глаз водой, и примерно то же самое происходит и в стихах Домбровской — все самое главное у нее сказано не в тексте, а в подтексте. И разгадывать этот подтекст иногда невероятно интересно.
Этот платок, который спасал меня от солнца
который укрывал во время сна
которым я перевязывала вывихнутое колено, который служил скатертью
был мешком с ботинками, когда я шла по берегу
он поселяет меня здесь, где женщины
на коленях у ручья опускают платки в воду
и полощут, полощут белые платки в черной воде.
(перевод Евгении Добровой)
Picture display
standardowy [760 px]
Мартина Булижаньская на вручение вроцлавской поэтической премии «Silesius», Вроцлавский театр кукол, фото: Игорь Зайонц / Reporter / East News
Для молодых польских поэтов и поэток дорогу к читателю часто обеспечивает победа в одном из литературных конкурсов, которых в Польше множество. Так случилось, например, с двадцатисемилетней Мартиной Булижанской, которую иногда называют восходящей звездой новой польской поэзии. Ее дебютная книга «Моя это земля» («Moja jest ta ziemia», 2013) была опубликована всё тем же издательством «Biuro Literackie» в результате победы Булижанской в конкурсе молодых поэтов «Połów» («Улов»). И неожиданно для всех — в первую очередь, для автора — книга «Моя это земля» была награждена престижнейшей поэтической премией «Silesius» за лучший дебют. Булижанская внесла в современную польскую поэзию корневую, почти буколическую тенденцию. Но никакой деревенской идиллии тут нет. Строчки «Рыба в воде, нож в воде. За обедом говорим о войне» (зачин стихотворения «Праздник моллюска») — это нечто гораздо большее, чем просто отсылка к культовому фильму Романа Поланского. Своими стихами Булижанская потрошит наш привычный мир ножом, как большую скользкую рыбу.
Picture display
standardowy [760 px]
Бронка Новицкая, фото: пресс-материалы
Польские поэтессы успешно работают и на пограничьи жанров: так, в 2016 году премия «Нике» была вручена Бронке Новицкой за ее дебютную книгу «Накормить камень» («Nakarmić kamień», 2015), сборник очень откровенных и пронзительных миниатюр. При этом критики так и не определились, стихи это или «проза на грани стиха».
Picture display
standardowy [760 px]
Шимон Сломчинский, фото: Михал Лепецкий /AG
Польская поэзия стремительно молодеет. А литературная больше внимания уделяет современным технологиям, интернету. Цифровая эпоха все больше теснит культуру печатного слова, поэтому польские молодые поэты активно создают собственную поэтическую инфраструктуру. Основное пространство их существования — это фейсбук и многочисленные интернет-форумы, на которых происходят литературные дискуссии, публикуются тексты, кипят страсти. Появляются и независимые молодежные поэтические премии. К примеру, в 2013 году группа молодых поэтов совместно с новыми масс-медиа основала литературную премию «Browar za Debiut» («Пиво за дебют»). В качестве жюри выступают пользователи фейсбука, голосующие за понравившегося им автора. Первым лауреатом стал поэт из Люблина Кароль Бревинский, а в 2020 году «Пиво за дебют» досталось молодой краковской поэтессе Нине Манель за книгу «Transparty» (2019). Как подчеркивают организаторы, эта премия — своеобразный жест протеста в отношении литературных иерархий и элит.
Picture display
standardowy [760 px]
Поэтическая инсталляция во Вроцлаве, фото: Мачей Кульчинский / PAP
Еще одна важная черта молодой польской поэзии — она на глазах политизируется (собственно, как и сама Польша, вот уже шестой год расколотая противостоянием «правых» и «левых»). Одним из первых сигналов, свидетельствующих о такой политизации, стала поэтическая антология «Zebrało się śliny» («Пора расплеваться»), выпущенная в 2016 году издательством «Biuro Literackie». В книгу вошли стихи новых польских поэтов, для которых общественная тематика и современные социокультурные проблемы предельно важны. Так что книга стала чем-то вроде политико-поэтического манифеста.
Несомненные лидеры новой польской политической поэзии — вроцлавянин Конрад Гура, автор книг «Реквием по Саддаму Хусейну и другие стихи для нищих духом» («Requiem dla Saddama Husajna i inne wiersze dla ubogich duchem», 2008) и «Нет» («Nie», 2016), а также живущие в Познани Кира Петрек и Щепан Копыт. Гура и Копыт — активисты анархистского движения, выступающие против насилия, крупных корпораций, загрязнения окружающей среды, и в стихах это отражается очень ярко. Нельзя не упомянуть здесь и Томаша Бонка, автора книги «[beep] Generation» (2016), лауреата Литературной премии Гдыня (2020). Он гораздо ирочнее и в то же время смелее своих коллег: его мишень — не абстрактные «западные правительства», а польская правящая партия с ее вызывающим консерватизмом и теориями заговора.
Picture display
standardowy [760 px]
Конрад Гура, фото: Лукаш Гиза / AG
Впрочем, не все молодые польские поэты одержимы политикой. Попадаются среди них и законченные эстеты, наподобие французских «парнасцев» XIX века. Например, поэт Шимон Сломчинский, не так давно попробовавший свои силы в прозе и издавший роман «Мим» («Mim», 2019), так бравирует своей аполитичностью («насрать на женатых, замужних, / леваков, феминисток, а также профессоров, что делают деньги»), что в ней как-то даже начинаешь сомневаться. Впрочем, Сломчинский настолько ироничен (и циничен), что невозможно представить в его текстах сколько-нибудь серьезное политическое высказывание. И ироничен он прежде всего по отношению к себе и своему окружению:
...мы оба
любим сидеть над рекой вместе с Рыжей,
составляя список известных людей,
чья смерть была бы нам в радость.
Список растет, сигареты кончаются:
вода, шипя, поглощает их жар.
Сделав кораблик из листка бумаги,
мы идем по домам, как и все остальные
бунтари-балоболы с надежной работой,
что едят в воскресенье семейный обед,
озорно напевая попсовый шлягер.
(перевод Игоря Белова)
Picture display
standardowy [760 px]
Облачка со стихами, фестиваль «Познань поэтов», 2011, фото: Петр Скурницкий / AG
Справедливости ради заметим, что не у всех критиков и читателей нынешнее состояние польской поэзии вызывает энтузиазм. Несколько лет назад известный польский критик и литературовед Анджей Франашек, автор фундаментальных биографий Чеслава Милоша и Збигнева Херберта, опубликовал на страницах «Газеты Выборчей» нашумевшую статью «Почему никто не любит новую поэзию?». Франашек заявил, что за последние несколько десятилетий польская поэзия отвернулась от простого читателя, выстроила между ним и собой глухую стену, утратила связь с реальностью. По мнению Франашека, поиски современных польских стихотворцев ведут в никуда, их творчество — это «поэзия для поэтов». «Куда подевался человек?» — горько вопрошал Франашек.
Возможно, в чем-то критик и прав. Однако поэзия давно уже перестала быть массовым развлечением, если она вообще когда-либо им была. Русский читатель, конечно, вспомнит, что в 1960-х годах Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский собирали стадионы. Но это в России по традиции поэт «больше, чем поэт». В Европе и, в частности, в Польше все немного по-другому. Здесь поэт равен самому себе, а поэзия — удел эстетов и одиночек. И именно эти одиночки удерживают наш мир от окончательного распада.
[{"nid":"5695","uuid":"149c0660-3eab-4f7e-b15d-9a3a314fb793","type":"article","langcode":"ru","field_event_date":"","title":"\u0421\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u044c \u0432 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430","field_introduction":"\u041d\u0430 \u043f\u0440\u043e\u0442\u044f\u0436\u0435\u043d\u0438\u0438 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0445 \u043f\u044f\u0442\u0438\u0434\u0435\u0441\u044f\u0442\u0438 \u043b\u0435\u0442 \u0438\u0441\u0441\u043b\u0435\u0434\u043e\u0432\u0430\u0442\u0435\u043b\u0438 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430 \u0441\u0447\u0438\u0442\u0430\u043b\u0438 \u043d\u0430\u0447\u0430\u043b\u043e\u043c \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u0438 \u043f\u0435\u0440\u0438\u043e\u0434 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435 \u041f\u0435\u0440\u0432\u043e\u0439 \u043c\u0438\u0440\u043e\u0432\u043e\u0439 \u0432\u043e\u0439\u043d\u044b (\u0442\u043e \u0435\u0441\u0442\u044c \u0432\u0440\u0435\u043c\u044f \u0432\u043e\u0437\u043d\u0438\u043a\u043d\u043e\u0432\u0435\u043d\u0438\u044f \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u043d\u044b\u0445 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439). \u041e\u0434\u043d\u0430\u043a\u043e \u0432 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0435 \u0433\u043e\u0434\u044b \u0438\u0441\u0442\u043e\u043a\u0438 \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0439 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0443\u0441\u043c\u0430\u0442\u0440\u0438\u0432\u0430\u044e\u0442 \u0443\u0436\u0435 \u0432 \u0442\u0432\u043e\u0440\u0447\u0435\u0441\u0442\u0432\u0435 \u043f\u0440\u0435\u0434\u0441\u0442\u0430\u0432\u0438\u0442\u0435\u043b\u0435\u0439 \u00ab\u041c\u043e\u043b\u043e\u0434\u043e\u0439 \u041f\u043e\u043b\u044c\u0448\u0438\u00bb (1895\u20131918).\r\n","field_summary":"\u041e\u0442 \u043f\u0430\u0440\u043d\u0430\u0441\u0441\u0438\u0437\u043c\u0430 \u0434\u043e \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u0430: 5 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439, \u043e\u043f\u0440\u0435\u0434\u0435\u043b\u0438\u0432\u0448\u0438\u0445 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u0443\u044e \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u044e XX \u0432\u0435\u043a\u0430.","topics_data":"a:1:{i:0;a:3:{s:3:\u0022tid\u0022;s:5:\u002259609\u0022;s:4:\u0022name\u0022;s:33:\u0022#\u044f\u0437\u044b\u043a \u0438 \u043b\u0438\u0442\u0435\u0440\u0430\u0442\u0443\u0440\u0430\u0022;s:4:\u0022path\u0022;a:2:{s:5:\u0022alias\u0022;s:26:\u0022\/topics\/yazyk-i-literatura\u0022;s:8:\u0022langcode\u0022;s:2:\u0022ru\u0022;}}}","field_cover_display":"default","image_title":"","image_alt":"","image_360_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/360_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=657Yq-o6","image_260_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/260_auto_cover\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=58nl0Ijx","image_560_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/560_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=uyjmQphE","image_860_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/860_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=0DTNnHnI","image_1160_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/1160_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=KQjtn6cS","field_video_media":"","field_media_video_file":"","field_media_video_embed":"","field_gallery_pictures":"","field_duration":"","cover_height":"249","cover_width":"440","cover_ratio_percent":"56.5909","path":"ru\/node\/5695","path_node":"\/ru\/node\/5695"}]