Лауреат польских и зарубежных литературных премий, один из наиболее часто переводимых польских авторов. Как поэт дебютировал в 1950 году, однако первый сборник его стихотворений («Струна света») был издан лишь в 1956 году.
В лирических притчах Херберта образ моральной пустоты и потерянности современного человека противопоставляется этическому кодексу героев средиземноморской культуры. Господин Когито, герой самого знаменитого цикла стихотворений поэта, воплощает разрыв между чувством реальности и желанием славы. «Это типичный обыватель, который читает газеты и часто бывает на грязных окраинах. С другой стороны, он представляет собой «отражение общественного сознания, но не поддается ему, вместо этого стараясь искать поддержку в памяти об утраченном «наследии человечества», — писал Станислав Баранчак. В 80-е годы, когда поэзия Херберта достигла пика популярности, почти все забыли, что Господин Когито не боролся с коммунистами и не участвовал в демонстрациях, а пытался самостоятельно, не опираясь на исторический контекст, определить свою позицию. Забыли и о том, что его геройство вытекало из преодоления повсеместного оппортунизма.
Ирония, которая у Херберта является одновременно художественным средством и способом восприятия действительности, усложняет на первый взгляд простые и однозначные стихотворения поэта. Предметом иронических разоблачений бывает у него иллюзия правды, которая пытается казаться правдой настоящей. Ирония оказывается формой солидарности, которая помогает понять мир.
Эссеистика Херберта с первого взгляда кажется всего лишь «отчетами о поездках» в места, где рождалась или развивалась европейская культура. «Варвар в саду» — это своего рода рассказ о путешествии по Франции и Италии, а «Натюрморт с удилами» — по Голландии XVII века, охваченной страстью к коллекционированию картин. В «Натюрморте» автора волнует именно естественность функционирования искусства в обществе, которое произвело на свет Рембрандта, Вермеера и других великих художников. Для объяснения этого феномена недостаточно простого анализа социальных и экономических условий того мира. Следует предположить, что искусство в те времена было частью высшего — утерянного! — порядка. Поэт, неподкупный судья культуры, в своих эссе воскрешает неустаревающую мечту: образ дома, где нет телевизора, где у хозяев и друзей семьи есть время на общение друг с другом и желание проводить время вместе, а язык, на котором они говорят, объединяет, а не разделяет их.
Избранная библиография:
- Струна света (1956)
- Гермес, пёс и звезда (1957)
- Исследование предмета (1961)
- Надпись (1969)
- Господин Когито (1974)
- Рапорт из осажденного Города и другие стихи (1983)
- Элегия на уход (Париж, 1990).
- Ровиго (1992)
- Эпилог бури (1998)
Произведения Збигнева Херберта переводились на английский, немецкий, французский, испанский, русский, датский и многие другие языки.
Источник: www.polska2000.pl; копирайт: Ассоциация «Вилла Деция».
Творчество Збигнева Херберта
Збигнев Херберт писал стихотворения, драмы, эссе и публицистику.
Поэзия — самый важный и самый известный элемент его творчества. Уже с самого начала читатели и критики воспринимали ее с необыкновенным энтузиазмом. В эпоху экстравагантного индивидуализма стихотворения Херберта отличаются от остальных: в формировании стиля поэта самую большую роль сыграл общий голос праведников и убеждение, что праведность — это главное этическое свойство человека. С другой стороны, поэт не питает иллюзий инасчет зла, которое кроется в человеческой натуре. Херберт был тем типом интеллектуала, который черпал мудрость скорее из общего смысла, чем из эрудиции, хотя его и считали представителем «поэзии мысли».
Поэтическую карьеру Херберта можно разделить на три основных этапа.
Первый из них начался с печатного дебюта поэта — тома «Струна света» — и продолжался до издания сборника стихотворений «Надпись» (1969). В это время поэзия Херберта, которая только начала освобождаться от влияния поэтики Милоша и Ружевича, развивает все свои формальные и содержательные возможности. Именно тогда стихотворения и эссе поэта, которые перевели на множество языков, приобрели мировую популярность и высокие оценки критиков. Одно время одно из влиятельных американских поэтических изданий даже называлось «Господин Когито»!
если темой искусства
будет кувшин разбитый
душа разбитая скорбью
скорбящая над собой
то все что от нас останется
будет как плач любовников
в грязном гостиничном номере
когда рассветают обои
(перевод Владимира Британишского)
Херберт находит собственное применение известному в каждом виде искусства механизму сублимации страдания.
Болезненным он считает прежде всего опыт Второй мировой войны, с его трагизмом внезапных смертей. Херберт не подчеркивает массового характера военного уничтожения: он концентрируется на абсурдности каждого конца жизни. Как и другие писатели его поколения, он показывает, что высокая культура и развитая цивилизация не имеют смысла, если они не могут защитить жизни людей. Справедливость, чистота и открытость взгляда на людей и на мир, над которой поколениями трудились мыслители и люди творчества, оказались невозможными в условии современной поэту идеологии. Это противоречие, которое стало очевидным в послевоенное время, стало огромным разочарованием для людей творчества, и Херберт выразил эту боль наиболее глубоко.
Боль и сомнения нельзя усмирить полностью. Можно попытаться подавить их с помощью исторических прецедентов современной моральной ситуации: поэт приводит примеры из античных мифов и истории. Еще одним способом защиты от боли и сомнений становится дистанция по отношению к самому себе: поэт часто, словно актер, произносит речи от имени известного литературного или исторического персонажа («Возвращение проконсула», «Трен Фортинбраса»). Херберт стал мастером так называемой «ролевой лирики», «лирики маски». Однако и этот способ объективизации не может считаться полностью действенным, поскольку боль, обиду и унижение чувствует не только персонаж, но и его автор. Остается лишь одна защита, и это — позиция стоика и скептика, которая заключает в иронические кавычки ценности личной и общечеловеческой культуры. Ирония иронией, а горький триумф всегда относится к чувству разочарования, как в стихотворении «К Марку Аврелию»:
уж лучше Марк покой пошли
руку подай над мраком косным
в утлую лиру чувств пяти
слепой бьёт неустанно космос
предаст нас космос астрономия
порядок звёзд и мудрость трав
твоё величие огромное
и мой о Марк бессильный плач
(перевод Владимира Британишского)
В ранних сборниках поэзии Херберта вместе с морализмом, который с полной суровостью обнажает инфантильность буйного воображения романтиков-провидцев и ХХ-вечных авангардистов, можно найти и стихотворения в прозе, концепция которых опирается на «наивное», детское воображение. И хотя поэт относится к этому жанру с явной иронией, он не насмехается над ним: ведь простота детского взгляда на мир — это надежда на невинность мира и «взрослого» общества. Стоит подчеркнуть, что в этот период своего творчества Херберт стал — вместе с Юлией Хартвиг — мастером стихотворений в прозе. Позже он забросит этот жанр.
Второй период открывается сборниками «Господин Когито» (1974) и «Рапорт из осажденного города» (1983): последний содержит произведения из многих «подпольных» публикаций, принадлежащих к эпохе демократической оппозиции, участником которой являлся Херберт. В лирике этого периода заметно сильное этическое напряжение между общественным страданием, которое унижает человека, и способами борьбы с ним. Духовная низость эпохи заостряет страдания («Бездна Господина Когито»), а лекарством от них может, по мнению поэта, стать героизм — даже если он обречен на провал. Эта позиция выражена в самом известном стихотворении Херберта — «Послание Господина Когито», которое стало девизом польской антитоталитарной оппозиции. Заканчивается оно строками:
тверди заклятья сказки легенды что создали люди
ибо так ты добудешь благо которого не добудешь
тверди великие слова упрямо их тверди
как те что шли через пустыню и гибли в песках
а наградят тебя тем что есть под рукой
хлыстом издевки убийством на мусорной куче [...]
Будь верен Иди
(Перевод Владимира Британишского)
Крупнейшее достижение Херберта в этот период — создание образа Господина Когито, который стал голосом самого автора (хотя поэт часто иронически комментирует мысли своего персонажа). В этой аллегорически-символической фигуре отображена судьба современного человека. Господин Когито получил свое имя из картезианской философии, хотя многим он обязан и «Господину Тесту» — персонажу философского произведения Поля Валери. Интерпретаторы поэзии Херберта считают, что только ирония оправдывает героизм и трагикомичность Господина Когито в его попытках найти порядок в затуманенном и ослепленном мире.
Стихотворения второго периода отражают состояние духа людей, которые оказались под властью советской оккупации и которые борются с этим положением. В произведениях на эту тему чувство презрения к коммунистическим «чиновникам» и тоталитарной системе смешивается с апофеозом этической простоты и похвалой базовым ценностям, таким как честность убеждений и гражданское мужество мужеством. Часто цитируют стихотворение «Сила вкуса»:
Наш отказ несогласие наше упорство
силы характера не требовали вовсе
была у нас малость необходимой отваги
но в сущности это было дело вкуса
Да вкуса
в котором есть волоконца души и хрящики совести
Кто знает если бы нас искушали умней и красивей
женщинами розовыми плоскими как облатка
[...]
но каков был в то время ад
грязная яма закоулок убийц барак
названный дворцом справедливости
Третий период характеризуется появлением элигических сборников, таких как «Элегия на уход» (1990) или «Ровиго» (1992). Поэт расставляет над своей лирикой легкие акценты, заостряя или смягчая значения, иногда отдаваясь легкой меланхолии. Темой многих стихотворений становится скоротечность культурных реквизитов прежнего мира, скоротечность, которая символизирует упадок всего, чему эти реквизиты служили — взять хотя бы писательское искусство, как в «Элегии на уход пера, чернил, лампы»:
серебряное перышко
стебель критического рассудка
посыльный целительного знания
[...]
чернила
почтенный господин инкост
высокородный
как небо вечера
[...]
кто вас сегодня помнит
возлюбленные друзья
вы отошли тихо
(перевод Валерия Булгакова)
+++
К концу жизни Збигневу Херберту удалось обработать свое поэтическое наследие: он опубликовал окончательные версии всех сборников, от «Струны света» до «Ровиго», составил том избранной поэзии «89 стихотворений» (1998) и издал прощальный сборник новых стихотворений «Эпилог бури» (1998). В этой последней книге Херберт впервые (и последний раз) позволяет себе прямо выразить моральную и физическую боль. Особенно пронзительным это кажется на контрасте с необычными, прощальными стихотворениями из цикла «Молитвенник» — свидетельствами эсхатологического спокойствия.
+++
В молодости Херберт занимался также драматургией. На стыке 50-х и 60-х годов он написал пьесу «Пещера философов» и создал сценарии радиопостановок: «Реконструкция поэта», «Вторая комната», «Письма наших писателей». В них проявилась способность к острому наблюдению конформизма и героизма. Античная тематика переплетается с современной иронией, а холщовый реализм жанровых сцен содержит в себе элементы античной трагедии. Поэтичность этих прозаических произведений проявляется в аскетической форме, необыкновенно функциональных метафорах и лирических персонажах, которые при этом не лишены яркой, почти романной характеристики.
Необыкновенную ценность представляют собой эссе и короткие прозаические произведения из томов «Варвар в саду» (1962), «Натюрморт с удилами» (1993) , а также из изданных посмертно сборников — «Лабиринт у моря» (2000) и «Король муравьев» (2001). Главная тема этих книг, где автор делится размышлениями от поездок в Грецию, Италию, Францию и Голландии, — поиск корней европейского сознания. Созерцание науки и искусства переплетается со скептическим взглядом человека времен новой истории. Смысл этих эссе отражен в самом названии: «Варвар в саду» — это европейцы, а может быть, и все человечество. Мы — варвары в саду великой культурной традиции.
В эссеистике Збигнев Херберт проявил себя как выдающийся историк идеи и историк искусства. Все его наброски — результат необыкновенного описательного дара. В описании пейзажей, объектов материальной культуры, шедевров архитектуры, скульптуры и живописи с Хербертом может сравниться только Рильке.
В 2001 году был издан огромный сборник публицистики Херберта под названием «Гордиев узел», куда вошли рецензии и критическо-литературные эскизы, тексты о живописи и общественная публицистика. Эта книга напоминает нам о еще одной стороне творчества Херберта. Поражает, сколько труда он вкладывал в работу над своими текстами: в сборнике представлены результаты многолетней кропотливой работы.
+++
После небольшого обзора основных жанров и периодов творчества Херберта стоит сделать выводы о его поэзии в целом.
На первый план в лирике поэта (а в каком-то смысле его драматургия и эссеистика тоже лиричны!) выходят несколько характеристичных черт.
По сути поэзия Херберта — это акт восхищения, радость от существования первоначальных, чистых и красивых элементов — воды, земли, раннего утра, ночи, как в стихотворении «Остров»:
Есть голый остров резная колыбель моря
могилы среди эфира и соли
дымка его стежек стелется в скалах
возносится голос над молчаньем и шумом
У времен года сторон света здесь свой дом
здесь добры тени ночь добра и доброе солнце
[...]
(перевод Вячеслава Куприянова)
Из переплетения стихий рождаются природа и культура — а их извращение и искоренение воспринимаются как нечто обыкновенное. Натуральной, а потому справедливой, является даже смерть того, что природе противоположно: цивилизации. Справедлив и натурален также упадок тотальной тирании. Так проявляется стоицизм поэта: становясь частью созданной Богом гармонии этических противоположностей, мы обретаем добродетель и спокойствие.
Чтобы космическое спокойствие стало человеческим счастьем, учителем этики должна стать красота. Однако в поэзии Херберта можно заметить стыд и сожаление: восхищаясь пейзажами, мы забываем о страдании общества, предаем боль. Это горькое и ироническое осознание. К счастью, у Херберта ирония выступает против иронии, чувственная ирония любви противопоставляется жестокой иронии фундаментальных обвинений. И хотя часто эта чувствительная ирония любви беспомощна, она побеждает… В стихотворении «Колеблющаяся Нике» богиня сомневается, стоит ли ей пробуждать героизм в юноше, которому суждено погибнуть в бою:
так хотелось бы Нике
спуститься
к нему с поцелуем
но она боится
чтобы он который не ведал
восторга ласки
познав ее
может сбежать как иные
с поля этого боя
(перевод Вячеслава Куприянова)
И хотя юноша погибнет без утешения, нежный порыв богини остался запечатленным.
Поэзия Херберта предоставляет множество свидетельств жизни ХХ века — жизни, жестоко выбитой из колеи. Человек уничтожает данные ему гармонию и мудрость материи, времени и пространства. И тогда разрушенная вселенная наказывает его мировыми войнами.
Херберт был мастером польской поэзии. Хотя в основном он использова вольный стих, не была для него тайной и традиционная версификация. Его язык сохраняет прозрачность: прозрачность гласных — это музыкальная гармония стихий, четкий синтаксис — рациональная мысль, а образы настолько прозрачны, что в них без труда проникает любовь и эмоция красоты. Дисгармония и образ распада (а Херберт может изобразить и портрет нигилизм!) не уничтожают ценности речи и принципов поэтического ремесла. Хаос должен быть изображен с помощью эстетической гармонии.
Вся поэзия Збигнева Херберта отличается метафизической «универсальной прозрачностью»: с нескольких сторон дает доступ к своему разуму и сердцу. В прозрачности молчит и разговаривает человек этой поэзии. Он развивается всесторонне — и отважно подвергает себя атаке с нескольких сторон. Он прочно освоился в Провидении — и всегда готов к путешествию.
25 мая 1998 года, незадолго до смерти, Збигнев Херберт попрощался с читателями. Со сцены Национального театра прочитали его послание, где он комментировал избранные стихотворения своих мастеров: Кохановского, Карпиньского, Словацкого, Норвида, Гайцы и Бачиньского. В это публичное чтение поэт смог — предчувствуя скорую смерть — включить и собственную, самую известную фразу: ««я уцелел не для того чтобы жить». Ее смысл переплетается с прочитанным в самом конце «Моим завещанием» Словацкого. Херберт обратился к нам как участник Великого Хора. Теперь в этом Хоре звучит его голос — чистый и ясный.
Автор: Петр Матывецкий, декабрь 2007