Варшавская поэма. Александр Блок и Польша

aleksander_blok_warszawa_polona_.jpg, default, Александр Блок, фото: Д. С.Сдобнов / East News. Варшава, Маршалковская улица, 1911, фото: Biblioteka Narodowa Polona, center, #000000

#язык и литература

«Весь мир казался мне Варшавой», — писал Александр Блок, приехавший в город на Висле на похороны отца. О том, что связывало великого русского поэта с польской столицей, как варшавские улицы подсказали Блоку идею поэмы «Возмездие» и продиктовали ее первые строчки, по каким кварталам бродил и в каких ресторанах бывал автор «Незнакомки», откуда взялась легенда о родившемся в Варшаве внебрачном сыне поэта, а также о мистическом культе Блока в межвоенной Польше рассказывает Игорь Белов.

Побег из варшавского плена

Thumbnail — Александра Андреевна Блок (Бекетова), мать поэта, фото: Fischer, Karl August / East News

У Александра Блока были все шансы родиться не в Петербурге, а в Варшаве — отец поэта, Александр Львович Блок, ученый-юрист, был профессором Варшавского университета и преподавал на кафедре государственного и международного права. Однако осенью 1880 года Александр Львович отправился в Петербург защищать магистерскую диссертацию и взял с собой жену, Александру Андреевну, беременную будущим великим поэтом. Диссертация была блестяще защищена, Блок-старший засобирался в обратный путь, как случилось непредвиденное — возвращаться с мужем в Варшаву Александра Андреевна наотрез отказалась и осталась в доме своего отца, известного русского ботаника и ректора Санкт-Петербургского университета Андрея Николаевича Бекетова. Там 28 ноября 1880 года и родился будущий автор «Скифов» и «Двенадцати».

Причина, по которой мать поэта осталась в Петербурге, заключалась вовсе не в том, что долгое путешествие могло быть опасным для женщины на восьмом месяце беременности. Это было бегство от мужа-тирана. Александра Андреевна не выдержала кошмарного характера профессора Блока: за два года супружества, которое в ее семье впоследствии именовали не иначе как «варшавский плен», она, по воспоминаниям своей сестры Марии Бекетовой, «из беззаботной хохотушки (...) превратилась в тихую, робкую женщину болезненного, жалкого вида». Александр Львович обладал крайне тяжелым нравом: человек небесталанный — он великолепно играл на фортепиано, а в молодости писал недурные стихи — и внешне привлекательный, Блок-старший был болезненно вспыльчив, самолюбив, замкнут и жесток. Мария Бекетова, первый биограф Блока (и, к слову, переводчица польской литературы — ей принадлежат многочисленные переводы из Мицкевича, Словацкого, Сенкевича, Конопницкой, Жеромского, Пшибышевского), писала:

Text

Александр Львович, во-первых, держал жену впроголодь, так как был очень скуп, во-вторых, совсем не заботился об ее здоровье, и, в-третьих, — бил ее. (...) ей доставалось за всякое несогласие во мнениях, за недостаточное понимание музыки Шумана, за плохо переписанную страницу его диссертации и т. д. В минуты гнева Александр Львович был до того страшен, что у жены его буквально волосы на голове шевелились.

К мужу Александра Андреевна так и не вернулась. Попытки вернуть жену и родившегося сына в Варшаву, предпринятые отцом Блока, ни к чему не привели. Блок-старший остался в Варшаве, сделал неплохую карьеру на ниве государствоведения, однако его скверный характер с годами только портился. Отец и сын виделись лишь изредка, когда Александр Львович приезжал в Петербург, однако он регулярно присылал поэту деньги и очень обиделся, когда тот не пригласил его на свою свадьбу с Любовью Дмитриевной Менделеевой — адресатом «Стихов о Прекрасной Даме». «Я встречался с ним мало, — вспоминал об отце Александр Блок, — но помню его кровно». Скорее всего, эта «память крови» и заставила уже известного и даже прославленного поэта отправиться в Варшаву в декабре 1909 года, когда его отец находился при смерти.

Приезд в Варшаву

Picture display

standardowy [760 px]

Варшава, Краковское предместье, фото: Biblioteka Narodowa Polona

Picture image

krakowskie_przedmiescie_polona_2.jpg

18 ноября 1909 года Блок получил телеграмму от доцента Варшавского университета Евгения Спекторского, отцовского ученика и приятеля. Спекторский сообщал поэту, что отец тяжело болен и, скорее всего, находится при смерти — чахотка осложнилась болезнью сердца. Поколебавшись немного (Блок не был уверен, что отец захочет его видеть), поэт через несколько дней все-таки выехал из Петербурга в Варшаву. В поезде он делает запись в блокноте: «Отец лежит в Долине роз и тяжко бредит, трудно дышит» — этот чеканный ямб ему словно продиктовал железный перестук колес. Блок еще не до конца понимает (хотя интуитивно чувствует), что перед ним — набросок будущей поэмы, где эти строки будут выглядеть так:

Text

Отец лежит в «Аллее роз»,

Уже с усталостью не споря,

А сына поезд мчит в мороз

От берегов родного моря...

Что же это за «Аллея роз», которую поэт вначале спутал с долиной? Аллея роз — улица в Варшаве, на которой, в доме №10, в то время находилась недорогая частная лечебница, Дом здоровья доктора Конрада Добрского, известного врача и общественного деятеля. Отца Блока поместили туда, видимо, потому, что от его квартиры на улице Кошиковой, 29 до Аллеи роз было рукой подать. Да и плата за лечение была символической.

Picture display

standardowy [760 px]

Мост Кербедза, соединявший район Прага с центром Варшавы. Сейчас на его месте находится Силезско-домбровский мост. Фото: Polona / polona.pl

Picture image

most_kierbedzia_1.jpg

Блок приехал в Варшаву вечером 1 декабря (14 декабря по новому стилю) 1909 года на Петербургский (ныне Виленский) вокзал, находящийся в варшавском районе Прага, и на извозчике отправился на левый берег Вислы, в центр города. Первые впечатления от польской столицы поэт впоследствии воспроизвел в поэме «Возмездие»: «Вокзал заплеванный; дома, / Коварно преданные вьюгам; /Мост через Вислу, как тюрьма...». Поселился поэт в «Венской гостинице» на углу улиц Маршалковской и Видок. Отель был не то чтобы роскошный, но весьма комфортабельный и недешевый. Блок занимал в нем комнату №58.

Однако отца в живых поэт уже не застал — Александр Львович умер в тот же день, за несколько часов до приезда сына в Варшаву. «Приезд. Смерть. (...) Бродили ночью со Спекторским по Варшаве», — записал Блок в дневнике. Маршрут этой ночной прогулки воссоздал, отталкиваясь от третьей главы «Возмездия», польский литературовед Адам Галис: Блок и его варшавский «чичероне» Евгений Спекторский дошли по Уяздовским аллеям до улицы Новый Свят, по ней проследовали на улицу Краковское предместье, откуда свернули к Саксонскому саду. Любой, кому случалось гулять по польской столице, счел бы такую последовательность слишком предсказуемой. Однако в случае Блока увиденное впоследствии выкристаллизовалось в чарующих строчках его великих стихов — недаром первое впечатление считается самым сильным.

Из города в пустое поле

На следующий день Блок занят печальными хлопотами. Он приходит в запущенную квартиру отца на Кошиковой, 29. Разбирает архив профессора Блока, забирает с собой письма матери к бывшему мужу, меланхолично рассматривает фотографии и пожелтевшие ноты, знакомится с финансовыми документами — расписками, векселями, ценными бумагами. А еще через два дня, рядом со своей единокровной сестрой Ангелиной, с непокрытой головой идет за гробом отца по улицам Варшавы:

Text

По незнакомым площадям

Из города в пустое поле

Все шли за гробом по пятам…

Кладби́ще называлось «Воля».

Александр Львович был похоронен на православном кладбище в варшавском районе Воля (Блока поразило это название). В тот день поэту много пришлось общаться с друзьями и коллегами отца (в основном — учеными из Варшавского университета), и разговоры эти заставляют его по-новому увидеть образ человека, которого он плохо знал и чьим незримым присутствием так тяготился. «Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, — напишет он матери, вспоминая реплики приятелей отца, — о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры».

Picture display

standardowy [760 px]

Православное кладбище в Варшаве и церковь св. Иоанна Лествичника, фото: Гражина Мыслинская / Forum

Picture image

prawoslawny-cmentarz-na-woli-forum.jpg

С сестрой Ангелиной, дочерью Александра Львовича от второго — и тоже неудавшегося — брака, Блок был знаком еще по Петербургу, но поговорить «по душам» им удалось только в Варшаве, где Ангелина родилась и выросла. Ангелине поэт впоследствии посвятил стихотворный цикл «Ямбы»:

Text

Когда мы встретились с тобой,

Я был больной, с душою ржавой.

Сестра, сужденная судьбой,

Весь мир казался мне Варшавой!

(...)

Когда б из памяти моей

Я вычеркнуть имел бы право

Сырой притон тоски твоей

И скуки, мрачная Варшава!

Лишь ты, сестра, твердила мне

Своей волнующей тревогой

О том, что мир — жилище бога,

О холоде и об огне.

По вечерам над ресторанами...

«Я пригвожден к трактирной стойке. / Я пьян давно. Мне все — равно...», — эти хрестоматийные строчки Блока создали соблазнительную легенду о поэте — завсегдатае ресторанов и кабаков, надломленном призраке в черном сюртуке, бредущем куда-то глубокой ночью под пьяный хохот метели. У каких же трактирных стоек сиживал Блок в Варшаве?

6 декабря в дневнике Блока появляется лаконичная запись: «На квартиру. — Спекторский и педель (университетский надзиратель — И. Б.). Напился». В тот день поэт и Спекторский пришли в квартиру покойного Блока-старшего, чтобы упаковать книги и документы, а университетский надзиратель помог им затопить печь. «Возможно, запись “напился” означает, что Блок и Спекторский устроили поминки в одном из варшавских ресторанов на деньги, которыми мог свободно распоряжаться наследник, — пишет Адам Галис в книге «Восемнадцать дней Александра Блока в Варшаве» («Osiemnaście dni Aleksandra Błoka w Warszawie», 1976). — С этого дня все чаще появляются в записной книжке упоминания о выпивках, кабаре и одиноких прогулках, заканчивающихся случайными знакомствами на улицах».

Picture display

standardowy [760 px]

Варшава, Саксонский сад, 1908–1920, фото: Biblioteka Narodowa Polona

Picture image

ogrod_saski_w_warszawie_2_polona.jpg

Блок действительно стал в Варшаве обладателем наследства, которое на некоторое время поправило его расшатавшееся финансовое положение. «Денежные дела. Пьянство», — отмечает он в записной книжке спустя два дня. «Денег у меня больше, чем у тебя, но ты этого пока не рассказывай», — пишет он из Варшавы жене и подписывается «Миллионер», сопровождая письмо шаржем на Любовь Дмитриевну, под которым красуется подпись «Секретарша».

Для алкогольных излишеств Блок облюбовал ресторан «Аквариум» на улице Хмельной, одним своим концом выходящей на «варшавский Бродвей» — улицу Новый Свят. Место, что тогда, что сейчас, и впрямь «хмельно́е» — в третьей главе «Возмездия» Блок опишет его так:

Text

Еще светлы кафэ и бары,

Торгует телом «Новый свет»,

Кишат бесстыдные троттуары,

Но в переулках — жизни нет...

Название «Хмельная» Блоку, впрочем, не нравилось. «Как улиц гадостны названия», — напишет он потом, вспоминая Варшаву. Зато в «Аквариуме» он чувствовал себя, судя по всему, великолепно. Это был один из самых шикарных варшавских ресторанов, который посещали в основном русские купцы и офицеры. Блок часто сидел здесь за бокалом шампанского «Вдова Клико» и смотрел выступления артистов кабаре. Сидел обычно долго: так, утром 15 декабря он комментирует на страницах дневника свое состояние после вчерашнего визита в «Аквариум» словом «Delirium».

А был ли мальчик?

Picture display

standardowy [760 px]

Александр Блок, фото: Д. С. Сдобнов / East News

Picture image

_aleksandr_blok_en_32.jpg

Легенда о том, что в декабре 1909 года у Блока вспыхнул роман с молодой варшавянкой «простого звания», которая потом родила от поэта сына, обязана своим существованием самому Блоку. В предисловии к поэме «Возмездие», целая глава которой посвящена пребыванию поэта в Варшаве, он писал о себе в третьем лице: «...от него тоже ничего не останется, кроме искры огня, заброшенной в мир, кроме семени, кинутого им в страстную и грешную ночь в лоно какой-то тихой и женственной дочери чужого народа». А в черновике эпилога к поэме есть загадочные строчки: «Где-то в бедной комнате, в каком-то городе растет мальчик».

Достоверными свидетельствами того, что у Блока в Варшаве родился сын, историки литературы не располагают. Любовное приключение с «дочерью чужого народа» у поэта, скорее всего, было — на это намекает фраза «У польки», оставленная Блоком в записной книжке 10 декабря. В набросках продолжения третьей главы «Возмездия», сделанных поэтом незадолго до смерти (поэма так и осталась незаконченной), Блок даже называет ее имя и место рождения:

Text

Как называть тебя? — Мария.

Откуда родом ты? — С Карпат.

(...)

— Где мы? — Мы далеко, в предместьи,

Здесь нет почти жилых домов.

Скажи, ты думал о невесте?

— Нет, у меня невесты нет. —

Скажи, ты о жене скучаешь?

— Нет, нет, Мария, не о ней.

Picture display

standardowy [760 px]

Варшава, Маршалковская улица, фото: Biblioteka Narodowa Polona

Picture image

warszawa_marszalkowska_polona.jpg

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кем в действительности была варшавская Мария, встретившаяся Блоку. Какой-то свет на эту таинственную историю могут пролить воспоминания поэтессы Надежды Павлович, дружившей с Блоком в начале 1920-х годов. В своих воспоминаниях она приводит разговор, состоявшийся у нее с поэтом в октябре 1920 года:

Text

Он рассказывал мне (...) о поездке в Варшаву, о сестре Ангелине, о реальной встрече с той девушкой, которой посвящены проникновенные предсмертные его строки в незаконченных набросках «Возмездия». Мне он имени ее не назвал. Он говорил о конце рода, о справедливом возмездии, о том, что у него никогда не будет ребенка.

Я спросила:

— А был?

— Был, в Польше. Она была простой девушкой, осталась беременной, но я ее потерял. И уже никогда не смогу найти. Может быть, там растет мой сын, но он меня не знает, и я его никогда не узнаю.

Picture display

standardowy [760 px]

Варшава, Саксонский парк, 1908, фото: Biblioteka Narodowa Polona

Picture image

ogrod_saski_warszawa.jpg

Впрочем, Павлович тут же оговаривается: «Я предполагаю, что встреча с “Марией” относится не к пребыванию в Варшаве после смерти отца, а ко времени работы в инженерно-строительной дружине, к годам первой империалистической войны. Тогдашнее пребывание в Варшаве было слишком кратковременным».

Другие биографы Блока считают, что упомянутые наброски «Возмездия» говорят лишь о желании поэта иметь сына от женщины из народа, желании искупить вину привилегированного класса перед простыми людьми — то бишь о классическом комплексе русской интеллигенции. Мне же во всем этом видится еще и сугубо литературная подоплека: не исключено, что варшавская девушка с библейским именем Мария — это поэтический образ, наподобие Христа «в белом венчике из роз», возглавляющего патруль красноармейцев в поэме Блока «Двенадцать». А глубокая связь между поэмами «Возмездие» и «Двенадцать» очевидна.

Музыка революции

Picture display

standardowy [760 px]

Леонид Бахчев, «Поэты революции. Александр Блок и Владимир Маяковский», репродукция RIA NOVOSTI / SPUTNIK / East News

Picture image

revolutionary_poets_alexander_blok_and_vladimir_mayakovsky_en.jpg

Блок покинул Варшаву утром 18 декабря 1909 года, однако не раз мысленно «возвращался» туда, работая над поэмой «Возмездие», замысел которой возник у него во время ночных прогулок по варшавским улицам. Пережитое в Варшаве описано в третьей главе «Возмездия», первоначально носившей название «Варшавская поэма». Но это не просто поэтическая хроника варшавских впечатлений. Это — пророчество. Какую же музыку расслышал поэт в завываниях варшавской вьюги?

Из всех русских поэтов XX века Блок обладал, наверное, самым чутким поэтическим слухом. Уже после Октябрьской революции, в январе 1918 года, он, подобно сверхчувствительному сейсмографу, уловил музыку новой эпохи, отразив ее в поэме «Двенадцать». Окололитературные ничтожества, не подававшие Блоку руки после публикации «Двенадцати» и обвинявшие автора поэмы в симпатии к большевикам, не понимали главного: Блок никак не выражал своего отношения к происходящему, гениально транслируя гул нового времени, который другие люди либо не слышали, либо не могли передать. Но впервые эту самую «музыку революции» Блок услышал в декабре 1909 года в Варшаве, стоя морозной ночью у решетки Саксонского сада. Метель играла мазурку Домбровского. В черновых планах поэмы Блок пишет:

Text

Я стою ночью у решотки Саксонского сада и слышу завывание ветра, звон шпор и храп коня. Скоро всё сливается и вырастает в определенную музыку. Над Варшавой порхают боевые звуки — легкая мазурка.

Picture display

standardowy [760 px]

Юрий Анненков, иллюстрация к поэме Александра Блока «Двенадцать», фото: Sputnik / East News

Picture image

dwanascie_aleksandr_blok_en.jpg

Вся «Варшавская поэма» проникнута симпатией Блока к полякам и Польше, находившейся тогда под пятой русского самодержавия. К слову, свое отношение к царизму Блок не скрывал. «Я яростно ненавижу русское правительство и моя поэма этим пропитана», — писал он матери, работая над «Возмездием». Мария Бекетова, тетка Блока, вспоминала, что поэт не раз давал деньги «на политические цели, т. е. главным образом на побеги» — надо понимать, на побеги политзаключенных с каторги. Почему же волю этим настроениям поэт дал именно в Варшаве?

Андрей Турков, известный русский литературовед, писал, что для Блока «Варшава — это образ униженного, испакощенного, “страшного” мира, где люди обречены на гибель и где “Воля” всего только название кладбища. (...) Именно здесь зреет очаг возмездия за отнятую свободу и поруганную национальную гордость». На этих, по словам Блока, «задворках польских России» разыгрывается генеральная репетиция крушения старого, насквозь прогнившего мира — очередное подтверждение того, что между Россией и Польшей издавна существует какая-то странная мистическая связь:

Text

Страна — под бременем обид,

Под игом наглого насилья —

Как ангел, опускает крылья,

Как женщина, теряет стыд.

(...)

Не так же ль и тебя, Варшава,

Столица гордых поляко́в,

Дремать принудила орава

Военных русских пошляков?

Жизнь глухо кроется в подпольи,

Молчат магнатские дворцы,

Лишь Пан-Мороз во все концы

Свирепо рыщет на раздольи!

Picture display

standardowy [760 px]

Станислав Масловский, «Весна 1905», 1906, холст, масло, фото: Кшиштоф Вильчинский / Muzeum Narodowe w Warszawie

Picture image

16_stanislaw_maslowski_wiosna_1905_mnw_fot_krzysztof_wilczynski.jpg

Неудивительно, что редакция газеты «Биржевые ведомости», где впервые были опубликованы главы из «Возмездия» исправила, опасаясь неприятностей, строчку «военных русских пошляков» на «военных прусских пошляков», хотя после Венского конгресса 1815 года Варшава не входила в состав Пруссии, став частью Российской империи, так что никаких прусских военных там не было в помине вот уже около ста лет. Любопытно и то, что в первоначальном черновом варианте поэмы этот фрагмент звучал иначе — в нем было больше тогдашних политических варшавских реалий, перечисление которых сегодня непременно окрестили бы «русофобией»:

Text

Не тем ли пасмурна Варшава,

Что в сей столице поляков —

Царит нахальная орава

Военных русских пошляков?

Что строит русские соборы

Какой-нибудь державный вор

Там, где пленял бы граждан взоры

Лишь католический собор?

Что все, что губернатор скажет,

Есть серый, непроглядный мрак,

И кукиш из кармана кажет

Ему озлобленный поляк?

Культ личности

Picture display

standardowy [760 px]

Александр Блок (второй справа) в 1920-е годы, фото: State Archive Photos / Est News

Picture image

_aleksandr_blok_en.jpg

7 августа 1921 года Александра Блока не стало. К тому времени Польша вот уже почти три года была независимым государством, успевшим разгромить большевиков в Варшавской битве. Казалось бы, для поляков настало время забыть не только о российском диктате, но и о русской культуре. Но Блок не был забыт. Более того, отношение к нему в польских интеллигентских кругах межвоенной эпохи носило черты религиозного поклонения.

Его стихи декламировали в кофейнях и на литературных вечерах, ему подражали молодые польские поэты, о Блоке писали литературоведческие исследования и биографические романы. Появился даже специальный поэтический жанр — «блокиада», то есть поэтическая реплика, имитирующая стиль Блока и основанная на ассоциативном восприятии его творчества. Критики ставили автора «Двенадцати» в один ряд с такими выдающимися польскими писателями как Станислав Выспяньский и Стефан Жеромский. Он был больше, чем поэт — польская интеллигенция видела в нем символ эпохи, рыцаря, мага, ясновидца. Вот как об отношении тогдашних поляков к Блоку пишет польский литературовед Анна Собеская в книге «Вокруг Александра Блока» («Wokół Aleksandra Bloka», 2015):

Text

Известность Блока в Польше и его популярность приводила даже к тому, что многие делали такие же прически, как Блок, носили, как он высокие воротнички. Определение «как Блок» вошло в польскую фразеологию межвоенного периода, (...) в определенных кругах даже пользовались выражением «улыбается как Блок». В польских домах портрет Блока, зачастую украшенный розами, висел на почетном месте. Таким образом, можно смело утверждать, что Блок не только в России воздействовал, как «луна на лунатиков».

Author

Перевод Светланы Кузюр

Picture display

standardowy [760 px]

Юлиан Тувим в своей квартире на Вейской улице в Варшаве, 1946, фото: Станислав Домбровецкий / PAP

Picture image

Julian Tuwim w mieszkaniu przy ulicy Wiejskiej, Warszawa, 1946, fot. Stanisław Dąbrowiecki/PAP

Конечно, главными популяризаторами — своего рода «герольдами» — блоковской музы в Польше были польские поэты, прежде всего Юлиан Тувим. Музыкальность и пластичность тувимовских стихов сразу заставляет вспомнить о Блоке, недаром поэт Ян Лехонь, коллега Тувима по поэтической группе «Скамандр», писал, что поэзия Тувима — «это пример влияния русской поэзии на польскую». Тувим переводил стихи Блока и часто декламировал их в знаменитом варшавском литературном кафе «Малая Земянская». Тогда же творчеством Блока увлекся Владислав Броневский, который называл автора «Соловьиного сада» «своим последним сердечным другом».

Picture display

standardowy [760 px]

Константы Ильдефонс Галчинский, фото: Иллюстрированный концерн Kurier Codzienny — Архив иллюстрации / Национальный цифровой архив

Picture image

Но, наверное, ближе всех к пониманию того, как работает магия блоковских стихов, приблизился выдающийся польский поэт Константы Ильдефонс Галчинский. Его близкий приятель, так же, как и Галчинский, входивший в поэтическое объединение «Квадрига», поэт и писатель Станислав Мария Салинский вспоминал, как однажды, где-то в середине 1920-х годов, они с Галчинским уже под утро возвращались с какой-то литературной вечеринки. Путь их лежал через варшавскую Театральную площадь. Посмотрев в светлеющее небо, Галчинский увидел там большую сияющую зеленую звезду и тут же начал вполголоса декламировать стихи Блока (разумеется, в оригинале):

Text

Свирель запела на мосту.

И яблони в цвету,

И ангел поднял в высоту

Звезду зеленую одну...

Потом сделал паузу и обратился к звезде, как к человеку, сказав по-русски: «Теперь я понял ваш секрет, Александр Александрович...». И добавил уже по-польски, повернувшись к приятелю: «Вот бы стать таким, как он».

Конечно, стать таким, как Блок, невозможно. Но лучшие польские поэты XX столетия — Галчинский, Тувим, Броневский — отлично усвоили главный блоковский урок: чтобы писать по-настоящему гениальные стихи, нужно прислушаться к музыке, которую не слышит обычное человеческое ухо, оглушенное шумом повседневности, но которой, тем не менее, наполнен мир вокруг нас.

Язык Russian

юлиан тувим

ян лехонь

Владислав Броневский

константы идельфонс галчинский