Как (не) писать о Шопене?
На полубезумного Ницше действовали только композиции Шопена. Для Пастернака он был Толстым мира музыки. Леви-Стросс считал, что развитие мировой музыки остановилось на нем. Збигнев Херберт говорил, что каждый носит с собой какое-то изображение Шопена. Каким видели композитора польские и зарубежные писатели?
Текстами о Шопене и его музыке — даже если не считать биографии и музыковедческие исследования — можно было бы заполнить несколько огромных книжных полок. Как изобразить гения музыки на страницах книги? Как облечь ноты в слова? Из всех портретов Шопена Збигнев Херберт больше всего ценил набросок Эжена Делакруа, который, по мнению поэта, лучше остальных раскрывал личность композитора. Вот и мы сначала обратимся ко внешности, а потом перейдем к душе Шопена — и попытаемся понять, за что его так любят литераторы.
Кожа
«Ваша кожа повсюду. Пусть она впитывает музыку. Шопен так и начинал. Он усаживался под фортепиано, когда его мать играла, и ощущал вибрацию. Музыка — это прежде всего физический опыт. Поскольку скупердяи слушают только ушами, станьте вундеркиндом: слушайте всем своим телом», — говорит своему ученику мадам Пылинска, героиня повести французского драматурга Эрика-Эмманюэля Шмитта «Мадам Пылинска и тайна Шопена». Эта автобиографичная история о любви к музыке и поиске своего пути в литературе — дань восхищения польскому композитору, лишенная слащавости и излишних восторгов.
Шмитт рассказывает о необычных уроках игры на фортепиано, которые он брал в Париже у эксцентричной эмигрантки из Польши. Задания, на выполнении которых настаивала мадам Пылинска, выглядели следующим образом: прежде всего — избегать фортепиано, рано утром собирать цветы в Люксембургском саду, не стряхивая росу с лепестков; «добиться кругов на воде» (так проще войти в резонанс), после чего бросить туда зерна или хлопья и наблюдать за ударами (чтобы в результате найти нужный тон и достичь гармонии); а перед очередным уроком — заняться любовью (потому что музыке тоже надо уметь отдаваться!). На уроках много времени уделялось разговорам о Шопене, его страсти к музыке, но прежде всего — об эмоциях, которые он пробуждал у слушателей. Шмитт изображает Шопена не столько как музыкантв, сколько духовного наставника. Автор считает, что невозможно полностью подражать Шопену, но можно брать с него пример. Перед тем же, как начать исполнять его произведения, следует их почувствовать.
Нос
Picture display
standardowy [760 px]
Скульптура Шопена, Великопольский шопеновский центр. Фото: Даниэль Пах/Forum
У Шмитта музыка Шопена проникает через кожу; остальные же литераторы обращали внимание на другие элементы внешности композитора. Херберт вспоминал об «удлиненном лице, пылающих глазах и большом орлином носе». О носе Шопена провокационно высказывался Иосиф Бродский:
Плюс могилы нет, чтоб исправить нос
в пианино ушедшего Фредерика.
(«Полонез»)
Бродский, к тому моменту еще ни разу не бывавший в Польше, изобразил польский пейзаж так, как будто видел его глазами Шопена. Написанное в 1982 году стихотворение чем-то похоже на письмо соскучившегося по родине эмигранта, который вспоминает утраченную любовь и борется за свободу народа.
Глаза
Роберт Шуман считал, что у музыки каждого композитора есть свой образ. «Мне казалось, что на меня отовсюду смотрят неведомые глаза: глаза цветов, василиска, павлиньи, девичьи глаза [...]», — писал он о шопеновских «Вариациях op. 2» на тему «Là ci darem la mano» из оперы «Дон Жуан» Моцарта. В книге «О Фредерике Шопене» он отмечал, что хотя композитор этого произведения не был широко известен участникам музыкального семинара, его сразу же окрестили гением. Кстати, именно Шуман популяризовал творчество Шопена в Германии. В этом описании он поэтически раскрывает одну из черт поляка, на которую многие обращали внимание — его таинственность.
Пальцы
Picture display
standardowy [760 px]
Репродукция слепка руки Фредерика Шопена. Фото: Национальная библиотека Polona
Главным объектом внимания литераторов оказались пальцы Шопена (с ними может сравниться только сердце, которое после смерти композитора стало предметом многочисленных дискуссий, в том числе относительно его национальности: «Сердцем поляк, талантом гражданин мира», — говорил Норвид). Немецкий писатель и поэт Готфрид Бенн, уместивший всю жизнь польского композитора в девяти строфах, пальцам посвятил целых две из них. Медицинское образование подсказывало Бенну, что «самый слабый — четвертый // (средний связан с ним по-сиамски)». O «хорошей, левой руке» писал в свою очередь другой немецкий поэт — Ханс Магнус Энценсбергер, который тоже поддался искушению написать поэтическую биографию Шопена. О пальцах Шопена вспоминал и лодзинский поэт Мариан Пехаль, который с пафосом восхищался силой шопеновских нот: «Здесь — пальцем добытая из-под клавиши жизнь».
Необыкновенные ладони конкурента высоко ценили и другие композиторы. Феликс Мендельсон в письме матери вспоминал, как они втроем — с Шопеном и Фердинандом Хиллером — встречались у фортепиано и «развивали гибкость пальцев», благодаря чему Шопен стал одним из лучших пианистов. Без комплиментов по адресу польского композитора не обошелся и Чарльз Халле, который, слыша, какие сочинения выходят из-под «волшебных пальцев» Шопена, утверждал: «[…] они звучат словно чарующая поэтическая импровизация».
Ода печали
Picture display
standardowy [760 px]
Эжен Делакруа, «Портрет Фредерика Шопена». Фото: Ян Морек/Forum
Многие писатели считали Шопена воплощением печали. Польские авторы рассматривают это понятие исключительно как национальную черту, символ ностальгии и утраченной свободы. О таком чувстве говорил в стихотворении «Зеркало Шопена» Станислав Балинский, который писал, что «…печали Шопена не понять чужаку».
Рышард Пшибыльский в эссе «Тень ласточки» подчеркивает шопеновскую «боль раздвоения», связанную с тем, что поэт, находясь за границей, постоянно думал о Варшаве: «Здесь [в Вене — прим.ред] осталась только телесная оболочка». Против такого дискурса выступал Витольд Гомбрович: автор «Фердидурки» считал, что восприятие шопеновского романтизма через призму патриотизма — лишь риторический прием. По мнению писателя, его стоит рассматривать скорее как разочарование, подчиненное дисциплине. Тогда то, что на первый взгляд кажется слабостью, свидетельствовало бы о силе и упорстве композитора, который «категорически хочет оставаться тем, кем есть».
Заграничные авторы понимают слово «печаль» более широко — как характерную для эпохи романтизма меланхолию. У Марселя Пруста «романтическая печаль» Шопена балансирует между горечью («Шопен, ты словно море выплаканных слёз, // Круженье, виражи и игры над волной») и радостью («Но на рассвете вновь ты призываешь даль, //И солнце разольётся радостно в ответ»). Французский писатель толкует эмоции композитора более универсально, не сводя их к одному лишь патриотизму. Похоже видел музыку Шопена и Андре Жид, который в «Заметках о Шопене» склоняется к образу Шопена радостного. Писатель признается, что Шопен сентиментален, но в его музыке преобладает радость, которая не имеет ничего общего с несколько поверхностной и пошловатой радостью Шумана. У шопеновской благостности, по мнению Жида, есть нечто общее с Моцартом, но она более «человеческая», связанная с природой и так же неотличима от пейзажа, как невыраженная улыбка из сцены у ручья в «Пасторальной симфонии» Бетховена.
Герман Гессе идет еще дальше и пишет о «диком», «фривольном» танце Шопена. Однако в стихотворение нобелевского лауреата вкрадывается тревога, опасение, что радостные мгновения вот-вот прервутся. Пианистом восхищается Анна Ахматова — в стихотворении «При музыке», где упоминается полонез Шопена, «тень музыки мелькнула по стене», а где-то «шелестит измена». По мнению литераторов, печаль у Шопена не обезоруживает, а является предостережением; она несет не разочарование, а надежду.
Шопен-реалист
Печаль и радость — это, по мнению писателей, не единственное противоречие в мировоззрении польского композитора. Оскар Уйальд в одном из эссе обширно раскрывает тему сочинений пианиста («После Шопена у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения)». Борис Пастернак, в свою очередь, считал, что Шопен был реалистом — и ставил под сомнение его звание великого романтика. Российский поэт писал, что вся музыка «овеяна духом романтизма», но есть два исключения — Бах и Шопен. «Их музыка изобилует подробностями и производит впечатление летописи их жизни», — говорил он. Шопеновская мелодия для Пастернака — не «куплетно возвращающийся мелодический мотив» или «повторение оперной арии», а постепенно развивающаяся мысль, «подобная ходу приковывающей повести или содержанию исторически важного сообщения». Напомним, Пастернак в детстве так увлекался музыкой, что долгое время собирался стать композитором. В конце концов отказался от мечты и заменил ноты словами, хотя музыкальные мотивы постоянно присутствовали в его творчестве.
Польский Бодлер?
В польской и зарубежной литературе Шопена часто сравнивают с другими людьми творчества: если не музыкантами (ведь именно в этом случае проще всего изобразить контраст или даже подчеркнуть превосходство польского композитора над остальными), то поэтами. Автор «Тени ласточки» неоднократно упоминает Адама Мицкевича, но еще чаще — Юлиуша Словацкого, чьи произведения словно иллюстрируют мысли и даже действия Шопена. Конечно, Пшибыльский был не первым, кто обратил внимание на сходство между произведениями и биографиями двух знаменитых поляков.
Физическое сходство, близкие даты рожденя и смерти и другие биографические аналогии (после упадка Ноябрьского восстания оба оказались в Париже, питали теплые чувства к Марии Водзиньской, умерли от туберкулеза), а также похожая эстетическая чувствительность — все это часто обсуждалось на дружеских встречах или в прессе. Редактор издания «Przeglądu Poznański» Ян Возьмян в воспоминаниях о композиторе писал: «Шопен был самым возвышенным поэтом в музыке, а Словацкий — самым тонким музыкантом в поэзии». Поэт и композитор, между тем, относились друг к другу с прохладной дистанцией. Возможно, Словацкий завидовал известности и комфортной жизни Шопена? Их не-дружбу описал Ярослав Ивашкевич в стихотворении «Встреча»:
Text
Они поравнялись. Был шаг торопливым.
Плащи развевались и спорили с ветром.
К очам, как эмаль ченстоховская, светлым
Метнулись зрачки с вороненым отливом.
Словацкий смотрел и боролся с крылаткой,
Которую ветром срывало, как пену,
И вспомнил... Мазурка запела украдкой...
И в нем было что-то знакомо Шопену,
Он память напряг, но из дали туманной
Не выплыло имя. «Ах, тот... бесталанный...»
Секунду спустя, как на пыльной картине,
Возникло... Словацкий вздохнул: «Moribunda!1
Кто первым?..» И вещей была та секунда.
Прошли, не простивщись. Идут и поныне.
Author
Перевод А. Гелескула
Андре Жид, который в «Заметках о Шопене» выступает против сравнения музыки с другими видами искусства, сам попадает в силки поэзии и становится в одном ряду с теми, кто сравнивает Шопена с Шарлем Бодлером. Обоих французский автор воспринимает как искателей идеала. Главный стихотворный сборник предтечи французского символизма, «Цветы зла», он называет «нездоровой поэзией», а сочинения Шопена — «нездоровой музыкой». Сам Бодлер говорил о пианисте: «музыкант-поэт». Мадам Пылинска из повести Шмитта утверждает, что «Шопен ищет поэзию фортепиано, и ему этого достаточно», а инструмент для него — независимый мир без окон и дверей. Оноре де Бальзак идет еще дальше: «Шопен, великий гений, не столько музыкант, сколько — душа».
Именно благодаря своей лиричности Шопен часто оказывается героем стихотворений, романов и эссе — и в каждом произведении его личность и творчество раскрываются с разных сторон.
[{"nid":"5695","uuid":"149c0660-3eab-4f7e-b15d-9a3a314fb793","type":"article","langcode":"ru","field_event_date":"","title":"\u0421\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u044c \u0432 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430","field_introduction":"\u041d\u0430 \u043f\u0440\u043e\u0442\u044f\u0436\u0435\u043d\u0438\u0438 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0445 \u043f\u044f\u0442\u0438\u0434\u0435\u0441\u044f\u0442\u0438 \u043b\u0435\u0442 \u0438\u0441\u0441\u043b\u0435\u0434\u043e\u0432\u0430\u0442\u0435\u043b\u0438 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430 \u0441\u0447\u0438\u0442\u0430\u043b\u0438 \u043d\u0430\u0447\u0430\u043b\u043e\u043c \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u0438 \u043f\u0435\u0440\u0438\u043e\u0434 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435 \u041f\u0435\u0440\u0432\u043e\u0439 \u043c\u0438\u0440\u043e\u0432\u043e\u0439 \u0432\u043e\u0439\u043d\u044b (\u0442\u043e \u0435\u0441\u0442\u044c \u0432\u0440\u0435\u043c\u044f \u0432\u043e\u0437\u043d\u0438\u043a\u043d\u043e\u0432\u0435\u043d\u0438\u044f \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u043d\u044b\u0445 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439). \u041e\u0434\u043d\u0430\u043a\u043e \u0432 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0435 \u0433\u043e\u0434\u044b \u0438\u0441\u0442\u043e\u043a\u0438 \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0439 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0443\u0441\u043c\u0430\u0442\u0440\u0438\u0432\u0430\u044e\u0442 \u0443\u0436\u0435 \u0432 \u0442\u0432\u043e\u0440\u0447\u0435\u0441\u0442\u0432\u0435 \u043f\u0440\u0435\u0434\u0441\u0442\u0430\u0432\u0438\u0442\u0435\u043b\u0435\u0439 \u00ab\u041c\u043e\u043b\u043e\u0434\u043e\u0439 \u041f\u043e\u043b\u044c\u0448\u0438\u00bb (1895\u20131918).\r\n","field_summary":"\u041e\u0442 \u043f\u0430\u0440\u043d\u0430\u0441\u0441\u0438\u0437\u043c\u0430 \u0434\u043e \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u0430: 5 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439, \u043e\u043f\u0440\u0435\u0434\u0435\u043b\u0438\u0432\u0448\u0438\u0445 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u0443\u044e \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u044e XX \u0432\u0435\u043a\u0430.","topics_data":"a:1:{i:0;a:3:{s:3:\u0022tid\u0022;s:5:\u002259609\u0022;s:4:\u0022name\u0022;s:33:\u0022#\u044f\u0437\u044b\u043a \u0438 \u043b\u0438\u0442\u0435\u0440\u0430\u0442\u0443\u0440\u0430\u0022;s:4:\u0022path\u0022;a:2:{s:5:\u0022alias\u0022;s:26:\u0022\/topics\/yazyk-i-literatura\u0022;s:8:\u0022langcode\u0022;s:2:\u0022ru\u0022;}}}","field_cover_display":"default","image_title":"","image_alt":"","image_360_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/360_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=657Yq-o6","image_260_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/260_auto_cover\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=58nl0Ijx","image_560_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/560_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=uyjmQphE","image_860_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/860_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=0DTNnHnI","image_1160_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/1160_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=KQjtn6cS","field_video_media":"","field_media_video_file":"","field_media_video_embed":"","field_gallery_pictures":"","field_duration":"","cover_height":"249","cover_width":"440","cover_ratio_percent":"56.5909","path":"ru\/node\/5695","path_node":"\/ru\/node\/5695"}]