НВ: Какие перспективы вы видите?
КС: Пока грустные.
НВ: Какая ситуация складывается с молодыми переводчиками?
КС: В СССР было много хороших переводчиков, у нас была отличная школа. Остается ли она таковой сегодня, трудно сказать. Думаю, нет. В советское время можно было жить на переводы, не занимаясь ничем другим. Я зарабатывала примерно так, как кандидат наук в научно-исследовательском институте. Может быть, старший научный сотрудник. Этого хватало на вполне достойную жизнь. Я знала, что если переведу столько-то, получу столько-то денег, и мы с сыном проживем вполне безбедно.
Сегодня сложилась очень печальная практика — когда издательство хочет заработать, оно дает переводчикам очень мало времени. За такие короткие сроки ничего хорошего сделать просто невозможно! Мне никто такого не предлагал, слава богу, но я знаю, например, что один из томов «Гарри Поттера» нужно было перевести за 2 месяца. Можете себе представить? — необычайно сложная и толстая книга. В итоге над ней работали три лучших английских переводчика — Голышев, Ильин и Мотылев. Им пришлось разделить текст на три части. Повторюсь, это очень хорошие переводчики и, тем не менее, масса ляпов. Даже для них времени было слишком мало.
Молодые переводчики соглашаются на любые сроки, им нужно зарабатывать. У меня была когда-то своя личная норма — я переводила, в среднем, два листа в месяц. Отвечала за каждую строчку и не торопилась. А сейчас молодые зачастую делают переводы левой ногой, либо, может быть, даже при помощи электронного переводчика. Я камня не брошу, не знаю точно. Но когда я была членом жюри конкурса Шимборской, то столкнулась с тем, что было несколько почти одинаковых переводов. Один и тот же набор слов. Страшное дело!
НВ: Переводчиков, наверное, нельзя в этом винить.
КС: В этом и есть главная печаль. Поэтому так много плохих переводов. Но я, может быть, глазом редактора смотрю. Совсем не могу читать переводные книги. Бросается в глаза небрежность, торопливость, непродуманность. Все мои семинаристы и семинаристки, за очень малым исключением, не работают переводчиками. Для них польский язык — хобби, любовь. Всем надо кормить семью. Ну откуда в такой ситуации взяться хорошим переводам?
НВ: Для вас польский язык — это тоже любовь?
КС: Это уже моя жизнь, я бы так сказала.
НВ: Что именно вам близко в польской культуре?
КС: Когда-то меня спросил замечательный писатель, ныне покойный, Корнель Филипович: «Что тебе так эти поляки нравятся?» — «Мне нравится, что они могут жить спокойно, но, когда надо, произойдет вспышка, людей объединит общий порыв, возникает единство. Они все встают плечом к плечу». На что Филипович мне ответил: «Да, конечно, но они же способны очень быстро гаснуть». Это мой пыл несколько охладило (смеется), однако романтические представления никуда не делись. В конце 60-х я ездила в Польшу не чаще, чем раз в три года по частному приглашению, зато жила там по целому месяцу. Многое успевала увидеть. Это была совсем другая жизнь. Более свободная, западная. Другой быт. Другие отношения. Конечно, я не бывала в польской глубинке, не видела так называемого дна. Моим миром была литература, которую я очень любила. Я практически всю жизнь переводила то, что мне нравилось. Это меня очень привязало к Польше.
НВ: У переводчиков есть такое понятие «свой автор». Что объединяет ваших авторов?
КС: Умение хорошо писать. Не буду говорить о единственном классике, которого я переводила — это Сенкевич. Среди моих авторов — Новак, Мысливский, Конвицкий. Мастера высочайшего уровня. Если речь о более молодых, то тут я полюбила и (говорю это не без гордости) открыла нашему читателю лучших: Пильха, Токарчук, Хюлле, Хвина. Ну и навсегда оставшийся молодым Хласко.
НВ: Что сегодня происходит в современной польской литературе? Какую яркую тенденцию вы замечаете?
КС: Тенденция ясна не только мне. Польская литература сегодня — литература факта. У них множество блестящих репортеров, это особая порода мастеров. Вы знаете, кто такие «три К»? Кралль, Капущинский и Конколевский. Создатели польской литературы факта. У них много учеников и последователей. А возьмем, например, Малгожату Шейнерт, которая 15 или 20 лет работала в газете «Wyborcza» в отделе репортажей. Там она учила молодых репортеров, а потом сама написала четыре замечательные книжки, и это тоже — литература факта. Все, что она пишет — правда, а увлекательнее любых романов, читается на одном дыхании. И никаких особых изысков и приемов. А Ханна Кралль, с которой я сейчас постоянно общаюсь — в прямом и переносном смысле? Мне кажется, она скоро без слов будет работать (смеется). Все сокращает и сокращает количество слов, считает, что они только мешают.
НВ: Можете назвать имена тех, кто может стать классиками в будущем?
КС: Трудно сказать. Ну, например, Яцек Денель. Он еще молодой, ему лет 35. У него есть несколько книжек разного толка. Станет ли он классиком? Не знаю. Но то, что он блестящий стилист, это точно. И основания для того, чтобы стать классиком, у него имеются.
НВ: Какое, на ваш взгляд, самое большое заблуждение относительно профессии переводчика?
КС: Почти никто не относится к переводу как к сотворчеству. Только как к подсобной деятельности. А мы не такие.
НВ: Что должен знать человек, который выбирает эту профессию?
КС: Нужен слух. Не столько умение владения словом на родном языке, сколько слух. Он необходим для понимания смысла. Это как первый слой, который ты сдираешь с автора, которого переводишь. Он как бы оголяется перед тобой.
НВ: Вы не устаете от книг?
КС: Я устаю только физически. Понимаю, что хуже работаю, когда с какого-то момента перестаю находить нужные слова. Во всех остальных смыслах перевод для меня — терапия, лекарство. Если у меня плохое настроение, если трудно выйти из дома, потому что я простужена или у меня болит нога, я об этом забываю, как только сажусь за перевод. Мне радостно, мне интересно.
НВ: А что вам помогает преодолевать чувство, о котором сегодня говорят многие люди, имеющие отношение к культуре? Чувство собственной ненужности.
КС: Понимаю, о чем вы. Конечно, то, чем я занимаюсь, нужно все меньше. Но меня радует даже, когда звонит один человек и говорит «я прочитал твою книгу». Это значит, я не зря старалась. А семинары для переводчиков? Не могу сказать, что я создала какую-то школу, но люди, которые ко мне пришли, полюбили этот вид работы. Уже одно это хорошо. Может быть, я не права, и такие, как я, «впаривающие» издательствам переводы польской литературы, всех только обременяют. На самом деле все хотят читать только Вишневского и детективы… Не знаю.
НВ: Хочется закончить наш разговор на оптимистичной ноте. Если просто помечтать — какими бы вы хотели видеть отношения двух культур? Польской и русской?
КС: Всегда хорошо, когда люди понимают друг друга. Но если эти люди живут в разных условиях (а сейчас условия все больше и больше разнятся), то очень хочется, чтобы они хоть как-то понимали друг друга. Чтобы не видели друг в друге врагов. Чтобы евреи не говорили, что в Польше все — антисемиты, а поляки не говорили, что русские всегда их угнетали. Хочется, чтобы разрушались стереотипы, чтобы люди смотрели друг на друга по-человечески, а не через призму политики.
Беседовала Наталья Витвицкая — журналист, театральный критик, пресс-атташе СТИ Сергея Женовача.
Ксения Старосельская — переводчик польской художественной литературы, член редколлегии журнала «Иностранная литература», многолетний редактор «польской серии» издательства НЛО, обладательница множества наград, в числе которых Кавалерский и Офицерский крест Ордена Заслуги перед Республикой Польша, Премия Польского ПЕН-клуба, премия Института Книги в Кракове «Трансатлантик». В ее переводах опубликованы произведения Конвицкого, Ружевича, Хласко, Мысливского, Мрожека, Сенкевича, Виткевича, Милоша, Пильха, Кралль и многих других.