«Было очень мало зелени, на улицу мы выходили потихонечку. Нас вдвоем с двоюродным братом и еще с другими детьми водили на прогулку. Неподалеку от дома был зеленый островок. И вы знаете, чем я занималась? Я собирала гусениц, очень красивых. У меня были коробки с гусеницами. Бабочки и мотыльки. И это тоже создавало ощущение нормальной жизни». Но оно исчезало, стоило только со двора выглянуть на улицу, где лежали трупы, и едва шевелились больные тифом. «Чаще всего я ходила с судорожно закрытыми глазами, крепко держа маму за руку, чтобы не упасть. Но не всегда можно было обходить все так, чтобы не видеть…»
В своих опубликованных в Польше воспоминаниях об этих годах Виктория обращала внимание на возможность сопротивления, казалось бы, невыносимой жизни: «Я пишу обо всем этом, чтобы показать, что в гетто существовали не только две крайности, о которых чаще всего говорится: ужасная бедность и кошмар голодной смерти с одной стороны, а с другой — роскошь нуворишей, готовых на все, чтобы спасти или продлить собственную жизнь. Существовала какая-то часть — не могу сказать, насколько большая — которая делала все, что в ее силах, чтобы жить с достоинством во времена гонений, избежать самого худшего и обеспечивать горстке детей душевный комфорт и возможный максимум пищи, какую удавалось добыть тяжелым трудом».
Но потом все это закончилось. Сначала их семью выселили в другую квартиру, где нельзя было подходить к окнам или выходить на балкон, потому что полиция гетто время от времени упражнялась в меткой стрельбе по живым мишеням, а потом им пришлось оставить и это жилье. Они бежали по совершенно пустому, брошенному городу. Из этой части гетто уже вывезли почти всех, а если кто и остался, то прятался и передвигался так же, как и они — ночью, перебежками, из одной пустой квартиры в другую.
«Из тех домов, которые я помню, выселяли всех. Мы покинули наш дом и жили в другой квартире какое-то время. А из этой квартиры мы стали выходить сначала в одну, потом в другую, в третью, одним словом, кружили по опустевшему городу. Городу, который был как в фильме ужасов. Если где-то и были люди, то они попрятались… Из одной квартиры в другую, из одного района в другой. В какой-то пустой квартире мне попался еще класс для кукол, у меня не было таких. Мне разрешили взять всех этих кукол, и я их возила в коляске. А отец коляску с книгами возил, у него была ценная библиотека, он был библиофилом до мозга костей».
