Верлибр — это тоже поэзия!.. Ружевич по-русски
Тадеуш Ружевич был больше, чем просто поэтом — именно он в середине XX века совершил революцию в польской поэзии, самым радикальным образом повлияв на ее дальнейшее развитие. Неудивительно, что в России творчество Ружевича всегда вызывало пристальный интерес у подлинных ценителей литературы. Игорь Белов рассказывает о том, как стихи выдающегося польского поэта переводили три поколения русских переводчиков.
Picture display
standardowy [760 px]
Тадеуш Ружевич, 2003, фото: Татьяна Яхира / Forum
Отечественный читатель впервые познакомился с творчеством Ружевича в «оттепельном» 1956 году, когда в журнале «Иностранная литература» появилось его большое стихотворение (или, если угодно, маленькая поэма) «Старая крестьянка идет берегом моря» в переводе Александра Голембы. Стихи эти своей кинематографической наглядностью, поэтической сдержанностью и вниманием к «маленькому» человеку напоминали тогдашнее итальянское кино «неореализма». Собственно, это и был неореализм, только в поэзии. А в 1963 году в Москве вышел первый сборник стихов Ружевича на русском языке. Назывался он «Беспокойство». И хотя рецензенты книгу почти не заметили, в советской поэтической среде резонанс она вызвала немалый. «Пожалуй, ни одна переводная книга зарубежного поэта на моей памяти не производила на московских стихотворцев столь сильного впечатления», — вспоминал спустя годы поэт и переводчик Владимир Британишский. Почему же книга никому в России не известного польского поэта наделала столько шуму?
Дело в том, что развитие авангарда в русской поэзии оказалось насильственно прервано еще в 1930-е годы грубым насаждением доктрины соцреализма, а также сталинскими репрессиями. На фоне официальной советской поэзии ружевичевская поэтика казалась чем-то совершенно неслыханным, вызывающим и абсолютно авангардным. Ведь это был свободный стих, верлибр, вытесненный в Советском Союзе практически в подполье. Да и стиль — сдержанный, не срывающийся на крик, суровый, парадоксальный — не имел ничего общего с тем, к чему привык широкий советский читатель.
Но самое главное, что и для польской поэзии, многое повидавшей в первой половине XX века, Ружевич оказался абсолютным новатором, революционером, радикально и навсегда изменившим характер польской поэтической речи. Уже в своих первых вещах он решительно распрощался с регулярным классическим стихосложением и стал писать абсолютно свободные в ритмическом отношении стихи без всякой рифмовки. Ритм там, безусловно, был — но внутренний, трудноуловимый. Во время Второй мировой 23-летний Ружевич был партизаном, воевал в подпольной Армии Крайовой. Из подполья он вышел с ясным осознанием того, что после кошмаров войны необходимо найти новый поэтический язык. В сущности, это была полемика со знаменитым тезисом Теодора Адорно: «После Освенцима нельзя писать стихи». Своей поэтической манерой Ружевич как бы утверждал: «После Освенцима можно писать стихи, но делать это нужно по-другому». Например, так:
Text
Мне двадцать четыре года
я уцелел
отправленный на бойню.
Это названия пустые и однозначные:
человек и скот
ненависть и любовь
враг и друг
тьма и свет
Author
Перевод Владимира Британишского
Недаром польский поэт Ян Спевак назвал появление Ружевича «единственной подлинной революцией в польской поэзии XX века». Импульс, который Ружевич дал польскому свободному стиху, оказался таким мощным, что его манера письма стала творческим инструментарием большинства польских поэтов — в том числе и современных.
Picture display
standardowy [760 px]
Борис Слуцкий, фото: Юрий Абрамочкин / SPUTNIK / East News
Стихи из первой книги Ружевича «Беспокойство» переводили лучшие тогдашние московские поэты: Борис Слуцкий, Булат Окуджава, Давид Самойлов, Евгений Винокуров, Александр Ревич, Юрий Левитанский... Все они, как и Ружевич, были фронтовиками. Считается, что убедительнее всех переводы из Ружевича получились тогда у Слуцкого — польский поэт оказался близок ему не только своей военной судьбой, но и творческой манерой. Об этом сходстве двух очевидцев мировой бойни писал в предисловии к книге критик (и тоже фронтовик Владимир Огнев). Легко обнаружить схожие мотивы в «Матери повешенных» Ружевича и в стихотворении «Как убивали мою бабку» Слуцкого. Да и поэтическая «пластика» Ружевича оказалась Слуцкому очень близка. Вот, к примеру, стихотворение Ружевича «Мясная лавка» из книги «Красная перчатка» («Czerwona rękawiczka», 1948):
Text
Порубленные розовые идеалы
висят в мясной лавке
Рядом выставлены на продажу
шутовские маски
пестрые посмертные маски
снятые с нас
с нас живых
переживших
заглядевшихся
в глазницы войны.
Author
Перевод Владимира Британишского
Text
Уже пробивается третья проседь
И молодость подорвалась на минах,
А я, как прежде, отставил ногу
И вольно, словно в юные годы,
Требую у жизни совсем немного —
Только свободы.
Думаю, эти строчки вполне мог бы написать и Тадеуш Ружевич. Приехав в Москву летом 1978 года, Ружевич встретился с Владимиром Британишским и первым делом поинтересовался здоровьем Слуцкого. Между этими двумя поэтами существовала какая-то незримая таинственная связь, хотя они никогда не встречались, да и оценить поэзии Слуцкого в полной мере Ружевич не мог, поскольку недостаточно владел русским языком.
Picture display
standardowy [760 px]
Владимир Британишский с женой Натальей Астафьевой, фото из архива Марека Радзивона
Замечательный русский поэт и переводчик Владимир Британишский, чьи заслуги перед польской поэзией поистине огромны (достаточно вспомнить фундаментальную антологию «Польские поэты XX века», составленную и переведенную Британишским вместе с женой, Натальей Астафьевой), начал переводить Тадеуша Ружевича в 1968 году. Его заинтересовала тогда поэма Ружевича «Et in Arcadia ego» («И в Аркадии — я»), написанная после поездки поэта в Италию. Это была своего рода полемика с «Итальянским путешествием» Гёте: если для немецкого классика Италия была земным раем, миром выского искусства, то перед Ружевичем она предстала как страна масскульта, цивилизация «играющих ящиков», людей-автоматов.
С этой поэмой связана одна забавная история, показывающая, как сложно воспринималась поэзия Ружевича в тогдашних советских литературных кругах, не совсем привычных к свободному стиху. Однажды на каком-то мероприятии в ЦДЛ возникла дискуссия о верлибре, и в числе прочих о свободном стихе неуважительно отозвался уже пожилой Арсений Тарковский. Владимир Британишский вспоминал:
Text
Я не хотел обидеть его, не стал возражать ему публично, но позвонил ему, приехал к нему и прочел ему перевод поэмы Ружевича. Это был, каюсь, чуть нечестный прием: Тарковский побывал незадолго перед тем в Италии, и хоть он говорил мне, что поездка в Италию была для него запоздалой и ничто его там не тронуло, я догадывался, что это не совсем так. Это и было не совсем так. Тарковский слушал поэму Ружевича с явным волнением, внимательно, долго, это ведь 760 строк, а по окончании сказал:
— Да, Вы правы, верлибр — это тоже поэзия!
Перевод этой поэмы пролежал у Британишского в столе целых десять лет и был опубликован только в книге Ружевича «Избранное. Поэмы. Драмы. Проза», вышедшей в Москве в издательстве «Художественная литература» в 1979 году. Несмотря на то что в Польше у Ружевича уже была репутация «живого классика», путь этой книги к советскому читателю оказался тернистым — «Избранное» неожиданно застряло в издательстве на несколько месяцев. Оказалось, что новый заместитель главного редактора издательства, поэт Владимир Туркин был категорически против верлибров. «Драмы и проза — как хотите, но уж в стихах-то я разбираюсь! — безапелляционно заявил он составителю книги Сергею Ларину. — Таких, с позволения сказать, стихов я могу писать по сто строк в сутки!» Однако книга в итоге все-таки вышла. А в 1980 году в издательстве «Молодая гвардия» вышел еще один Ружевич по-русски — тоненькая «Избранная лирика» в переводе Владимира Бурича.
Но главные публикации Ружевича в России были впереди. И по сей день «канонической» считается у полонистов его книга «Стихотворения и поэмы», выпущенная издательством «Художественная литература» в 1985 году, на заре Перестройки. Составителем этого сборника выступил Владимир Британишский, он же написал предисловие. Впервые под одной обложкой объединились два поколения переводчиков Ружевича: его ровесники (Слуцкий, Самойлов, Муза Павлова) и поэты-переводчики поколением младше — Британишский, Асар Эппель. Правда, несмотря на то, что в воздухе уже запахло переменами, многих стихов Ружевича — таких, как «Посмертная реабилитация» — в этой книге опубликовать не удалось из-за вмешательства цензуры.
Эти стихи Британишский опубликовал в журнале «Иностранная литература» в марте 1989 года, когда печатать стало можно практически всё. В том знаковом номере «Иностранки» вышла пьеса Ружевича «Западня» о Франце Кафке и избранные стихотворения 1956-68 годов. Это были стихи о тоталитаризме и диктаторах, а также о судьбе художника при тоталитарном режиме. Художник, по мысли Ружевича, всегда оказывается влиятельнее любого диктатора — это видно, например, по стихотворению «Диалог» (1966), лирический герой которого беседует на берегу моря «с русским поэтом / о поэзии о Гоголе / Шекспире / Сталине о страхе». Кончается стихотворение так:
Text
Шекспир оплодотворял Европу
хоронил мертвых
вел войны
Смеялся от уха до уха
спрашивал шутовски
по вкусу ль пришелся навоз
салат лавровый лист
посмеивался добродушно
Он нас держал на ладони
оставил нас на песке
и начал входить в море
открыв себе жилы
Author
Перевод Владимира Британишского
А в 2001 году, к 80-летию поэта, во Вроцлаве вышло двуязычное польско-русское издание избранных стихотворений и поэм Ружевича «На поверхности поэмы и внутри». У книги было два послесловия: русское написал Британишский, польское — Рышард Пшибыльский.
Вроцлавские «семинаристы»
Picture display
standardowy [760 px]
Мост мира во Вроцлаве. Фото СС
«Ружевич по-русски, — писал Владимир Британишский, — это Ружевич, созданный людьми двух поколений: его ровесниками и людьми следующего поколения». Но шло время, и в начале нашего столетия ряды русских переводчиков Ружевича пополнили люди, годившиеся поэту во внуки.
В середине ноября 2012 года во Вроцлаве — городе, где Ружевич жил с 1968 года до самой своей смерти в апреле 2014-го — прошли мастер-классы переводчиков польской поэзии, организованные фондом «За вашу и нашу свободу» при поддержке польского Института книги и мэрии Вроцлава. Руководила мастер-классами выдающаяся русская поэтесса, переводчица и правозащитница Наталья Горбаневская, а помогал ей автор этих строк. Участниками мастер-классов были финалисты и лауреаты конкурса русских переводчиков Чеслава Милоша, состоявшегося годом ранее — Анастасия Векшина, Лев Оборин, Владимир Окунь, Ярослава Ананко, Генрих Киршбаум, Денис Пелихов, Владимир Штокман и другие, — однако программа мастер-классов была связана не только с творчеством Милоша.
Picture display
standardowy [760 px]
Наталья Горбаневская. Прага, Чехия, 2013. Фото: Владимир Поморцев / CTK / PAP / CTK
Творческим заданием для участников стал перевод новых, еще не опубликованных стихотворений Тадеуша Ружевича, в частности, «Я боюсь бессонных ночей», «Об одной букве», «Профессия: литератор», «Еще один день». Мне выпала честь участвовать в разборе получившихся переводов бок о бок с Натальей Горбаневской, преподавшей всем нам урок высокого переводческого мастерства: она детально разбирала каждое стихотворение, показывая, на каких литературно-исторических аллюзиях строится тот или иной текст (без таких комментариев перевод некоторых текстов был бы совершенно невозможен).
Picture display
standardowy [760 px]
Лев Оборин, фото: С.Климкин / Wikipedia.org
Один из дней мастер-классов был объявлен «днем Тадеуша Ружевича», и, хотя сам поэт не смог на нем присутствовать по состоянию здоровья, перед нами выступил Ян Столярчик, секретарь и близкий друг Ружевича — его доклад был посвящен новаторскому подходу Ружевича к эстетике, суть которого можно свести к формуле «дискредитация прекрасного». Подводя итоги семинаров, мы решили провести импровизированный конкурс получившихся переводов Тадеуша Ружевича. После короткого совещания первая премия — книга Ружевича с автографом — досталась поэту, переводчику и критику Льву Оборину, вторые места получили Анастасия Векшина, Лада Сыроватко и Владимир Окунь.
В качестве примера того, как виртуозно и при этом бережно работает с польскими поэтическими текстами Оборин, процитирую его перевод стихотворения Ружевича «В гостинице». Оно построено на отсылках к биографии и текстам Сергея Есенина: присутствует намек на его самоубийство, а также аллюзии на стихотворения «Не жалею, не зову, не плачу…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», поэмы «Черный человек» и «Анна Снегина»:
Text
Слышу щебет скворешен
под потолком
на веревке
человек качается повешен
черный
это такая была
осень зима
весна
есенинщина
все прошло
как дым
как любовь
к даме из света
чьи губы
опустились на руки поэта
неуловимые губы
как мотылька полет
ничто не вечно
и каждый миг пройдет
и прекрасный
и страшный
Author
Перевод Льва Оборина
Picture display
standardowy [760 px]
Тадеуш Ружевич возле бюста Ф.М.Достоевского, Третьяковская галерея, Москва, фото: Войцех Душенко / AG
Вроцлавские мастер-классы были своего рода «разминкой» перед очередным переводческим конкурсом. В мае 2013 года фонд «За нашу и вашу свободу» объявил конкурс на лучший перевод стихотворений Тадеуша Ружевича на русский язык. За несколько месяцев на конкурс поступило 128 работ, а среди участников оказались известные российские (и не только!) поэты и переводчики, любители литературы, польского языка и польской культуры, ученые, преподаватели, журналисты, режиссеры. В состав жюри вошли польские переводчики Адам Поморский и Ежи Чех, белорусский поэт и переводчик Андрей Хаданович, а также автор этих строк. Руководила работой жюри Наталья Горбаневская.
Работа оказалась не такой уж легкой. Ведь в случае с переводами из Ружевича приходится обращать пристальное внимание на нюансы, детали, оттенки, мелочи... Переводчик Ружевича (а особенно его позднего творчества) должен уметь хорошо ориентироваться в польском культурно-историческом контексте. А самое главное — распознавать скрытые аллюзии и цитаты из польской и мировой поэзии, которыми буквально пропитаны поздние стихи Ружевича. К примеру, если в стихотворении Ружевича «taki to mistrz» («такой вот маэстро») не увидеть цитату из стихотворения Циприана Камиля Норвида «Рояль Шопена» — «Все на земле проходит, остаются лишь поэзия и доброта — и только они» — перевод просто не получится, потому что эта цитата скрепляет стихотворение, как цемент — кирпичную стену.
Picture display
standardowy [760 px]
Тадеуш Ружевич, фото: Мачей Кульчинский / REPORTER
Финалистами конкурса переводов Ружевича стали Ярослава Ананко и Генрих Киршбаум, Анастасия Векшина, Вера Виногорова, Елена Калявина и Александр Ситницкий, Софья Кобринская, Лев Оборин, Владимир Окунь, Екатерина Полянская, Константин Русанов, Ольга Чалая. А на торжественной церемонии подведения итогов конкурса (омраченной внезапной смертью Наташи Горбаневской, скончавшейся 29 ноября в Париже), которая прошла 6 декабря 2013 года в Москве, был объявлен победитель. Им стал замечательный переводчик с польского и английского языков, филолог и лингвист Владимир Окунь.
Мы были убеждены, что Наталья Горбаневская одобрила бы наше решение. Не случайно она, незадолго до своего безвременного ухода, разместила у себя в Живом Журнале «почти идеальный», по ее словам, перевод стихотворения Ружевича «чурочка (В Смелове)», выполненный как раз Владимиром Окунем. Мне он и вовсе кажется идеальным: другим переводчикам оказался не по силам этот сложный, насыщенный культурно-историческими аллюзиями и пронизанный рифмами текст. На его примере я и покажу, как у позднего Ружевича работает пресловутая интертекстуальность, то есть система отсылок к другим литературным текстам и реалиям. Собственно, уже само название стихотворения отсылает нас к истории польской литературы, поскольку Смелов — это небольшой город в Великопольском воеводстве, где в 1831 году в имении Гоженских жил Адам Мицкевич и где сейчас находится его музей. Начинается стихотворение Ружевича «чурочка» так:
Text
вдовушка-сдобушка сварит
кофею духовитого
в доме у Костоловских
духом тем всё пропитано
Что это за «вдовушка-сдобушка» и кто такие Костоловские? «Вдовушкой-сдобушкой» поэт называет вдову Тестовскую («говорящая» фамилия, потому в переводе она и названа «сдобушкой»), ключница, варившая кофе в имении Гоженских в Смелове. В доме ее ласково называли «Тестосей». Кстати, эта самая «Тестося» стала прообразом «кухарки-кофеварки» из 2-й книги «Пана Тадеуша» Мицкевича. А Анджей Костоловский — это смотритель дома-музея Мицкевича в Смелове, знакомый Ружевича.
Picture display
standardowy [760 px]
Валентий Ванькович, «Адам Мицкевич на скале Аю-Даг», 1828 г., фото: Музей литературы в Варшаве; титульный лист «Крымских сонетов» Мицкевича, 1912, фото: Biblioteka Narodowa Polona
Text
от дуба Мицкевича
осталась чурочка
чурочка
из которой к небу
тянется дуб
бородатый
пятисотлетний
и от старости горбатый
Дуб Мицкевича — это молодое деревце в смеловском парке, которое было вырвано из земли ураганом. По легенде, Мицкевич вернул его к жизни, назвав символом возрождения свободной Польши. А слова «дуб бородатый, пятисотлетний и от старости горбатый» — не что иное, как цитата из 3-й книги «Пана Тадеуша». Далее в стихотворении начинается самое интригующее:
Text
закрываю глаза
слышу скрип половиц
не к пану ли Мюлю
крадется в ночи
Пани Констанция
смешно ей Богу
я совсем
не о греховном
к тому же… Адам ведь хотел
стать лицом духовным
Понятно, что здесь содержится намек на какую-то давнюю любовную историю. Но кто же такой «пан Мюль»? Оказывается, Адам Мицкевич, который был не в ладах с царскими властями, жил в Смелове по фальшивому паспорту, выданному на имя Адама Мюля, кузена хозяев имения. А «пани Констанция» — это Констанция Лубенская, дама, с которой у Мицкевича в ту пору якобы был роман.
Text
от дуба осталась чурочка
держу ее на ладони
шумит снаружи дуб зеленый
жив дуб-Баублис
в чьем стволе зияло
огромное дупло
сходилось в нем бывало
двенадцать рыцарей
на пиршестве веселом
Последние две строки в этой строфе — снова цитата, на этот раз из 4-й книги «Пана Тадеуша». А «дуб-Баублис» — это тысячелетний дуб, росший в Жмуди (ныне Жемайтия в Литве), предмет поклонения язычников.
И вот мы уже добрались до финала стихотворения:
Text
вернул я чурочку
ладошку сжал
и вышел вон
наперерез мне кот ученый
и был таков
листва ложится на дорожки
и пелена веков
Author
Перевод Владимира Окуня
Нельзя не заметить, что в стихотворении Ружевича имеются и отсылки к знаменитому вступлению к поэме Пушкина «Руслан и Людмила»: «дуб зеленый», «кот ученый»... А слова «пелена веков» (в оригинале «czasu zasłony», то есть «пелена времени») содержат аллюзию на строчку Мицкевича из его крымского сонета «Могилы гарема», которая в переводе Вильгельма Левика звучит так: «Забвенья пеленой покрыло время прах».
Как видим, Владимиру Окуню удалось блестяще расшифровать все эти намеки, аллюзии и отсылки, поэтому у него получился конгениальный перевод этого волшебного стихотворения.
Picture display
standardowy [760 px]
Тадеуш Ружевич с юными читателями, фото: Александр Пекарский / Forum
Мало кто знает, что Ружевич писал стихи не только для взрослых. У него, отца двоих сыновей, есть несколько стихотворений и для детской аудитории. Одно из них, «Волосок поэта», посвящено поэзии и высокому поэтическому призванию, которому Тадеуш Ружевич был верен всю свою жизнь:
Text
Поэт —
это в наши дни раритет.
Слушайте голос поэта.
Пусть его голос
тонок, как волос,
как волосок Джульетты.
Коль волосок оборвется тот,
грустная наша планета
в пропасть бездонную
упадет
или заблудится где-то.
Бывает, на волоске одном
жизнь повисает...
Тише!
Голос поэта стал тем волоском.
Слышите?
Кто-то слышит...
Author
Перевод Игоря Белова
Тонкий волосок, на котором держится наш мир, грозящий вот-вот ухнуть в пропасть — наверное, одна из лучших метафор поэтического творчества. Читайте стихи Ружевича — к счастью, целых три поколения русских переводчиков сделали всё, чтобы его поэзия стала живой и неотъемлемой частью отечественной поэтической традиции.
[{"nid":"5695","uuid":"149c0660-3eab-4f7e-b15d-9a3a314fb793","type":"article","langcode":"ru","field_event_date":"","title":"\u0421\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u044c \u0432 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430","field_introduction":"\u041d\u0430 \u043f\u0440\u043e\u0442\u044f\u0436\u0435\u043d\u0438\u0438 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0445 \u043f\u044f\u0442\u0438\u0434\u0435\u0441\u044f\u0442\u0438 \u043b\u0435\u0442 \u0438\u0441\u0441\u043b\u0435\u0434\u043e\u0432\u0430\u0442\u0435\u043b\u0438 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430 \u0441\u0447\u0438\u0442\u0430\u043b\u0438 \u043d\u0430\u0447\u0430\u043b\u043e\u043c \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u0438 \u043f\u0435\u0440\u0438\u043e\u0434 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435 \u041f\u0435\u0440\u0432\u043e\u0439 \u043c\u0438\u0440\u043e\u0432\u043e\u0439 \u0432\u043e\u0439\u043d\u044b (\u0442\u043e \u0435\u0441\u0442\u044c \u0432\u0440\u0435\u043c\u044f \u0432\u043e\u0437\u043d\u0438\u043a\u043d\u043e\u0432\u0435\u043d\u0438\u044f \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u043d\u044b\u0445 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439). \u041e\u0434\u043d\u0430\u043a\u043e \u0432 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0435 \u0433\u043e\u0434\u044b \u0438\u0441\u0442\u043e\u043a\u0438 \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0439 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0443\u0441\u043c\u0430\u0442\u0440\u0438\u0432\u0430\u044e\u0442 \u0443\u0436\u0435 \u0432 \u0442\u0432\u043e\u0440\u0447\u0435\u0441\u0442\u0432\u0435 \u043f\u0440\u0435\u0434\u0441\u0442\u0430\u0432\u0438\u0442\u0435\u043b\u0435\u0439 \u00ab\u041c\u043e\u043b\u043e\u0434\u043e\u0439 \u041f\u043e\u043b\u044c\u0448\u0438\u00bb (1895\u20131918).\r\n","field_summary":"\u041e\u0442 \u043f\u0430\u0440\u043d\u0430\u0441\u0441\u0438\u0437\u043c\u0430 \u0434\u043e \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u0430: 5 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439, \u043e\u043f\u0440\u0435\u0434\u0435\u043b\u0438\u0432\u0448\u0438\u0445 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u0443\u044e \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u044e XX \u0432\u0435\u043a\u0430.","topics_data":"a:1:{i:0;a:3:{s:3:\u0022tid\u0022;s:5:\u002259609\u0022;s:4:\u0022name\u0022;s:33:\u0022#\u044f\u0437\u044b\u043a \u0438 \u043b\u0438\u0442\u0435\u0440\u0430\u0442\u0443\u0440\u0430\u0022;s:4:\u0022path\u0022;a:2:{s:5:\u0022alias\u0022;s:26:\u0022\/topics\/yazyk-i-literatura\u0022;s:8:\u0022langcode\u0022;s:2:\u0022ru\u0022;}}}","field_cover_display":"default","image_title":"","image_alt":"","image_360_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/360_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=657Yq-o6","image_260_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/260_auto_cover\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=58nl0Ijx","image_560_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/560_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=uyjmQphE","image_860_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/860_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=0DTNnHnI","image_1160_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/1160_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=KQjtn6cS","field_video_media":"","field_media_video_file":"","field_media_video_embed":"","field_gallery_pictures":"","field_duration":"","cover_height":"249","cover_width":"440","cover_ratio_percent":"56.5909","path":"ru\/node\/5695","path_node":"\/ru\/node\/5695"}]