Музыканты не жили в культурной изоляции. Менялся и репертуар, и инструментарий. Духовые инструменты оказались в деревне как наследие после Первой мировой войны. В межвоенное двадцатилетие, а в особенности во время Второй мировой, триумфальное шествие по деревне начал аккордеон, ставший одним из самых популярных инструментов.
Собеские собирали то, что приветствовали их государственные спонсоры (например, песни бунта), но не только: в их коллекцию попали также религиозные песни и колядки. Кроме того, их интересовал рабочий фольклор и новый репертуар: песни партизан или мелодии, которые появились во время принудительных работ в Германии, песни об электрификации деревни, кооперативах и Партии. Безграмотность все еще была обыденным явлением, радио в деревнях было далеко не у всех, так что песня по-прежнему оставалась важным носителем информации. Анджей Беньковский в книге «Последние деревенские музыканты» рассказывает, что жители одной деревеньки узнали о сброшенной на Хиросиму ядерной бомбе благодаря песне бродячего музыканта.
Исследования показывали, что музыкальные традиции в то время еще передавались из поколения в поколение. Яцек Яцковский из Института искусства Польской академии наук говорит:
К радости исследователей случалось, что находились песни точно в тех же вариантах, в которых их записал почти сто лет назад Кольберг. Кольберг записывал ноты, а благодаря аудиозаписям мы могли узнать элементы исполнения и звучание — вещи, которые в графической форме записать невозможно.
Вполне можно было предположить, что Кольберг записывал отца или деда музыканта, чьи песни в 50-е годы регистрировали Собеские. Возможно, так сохранялись голоса целых поколений, хотя точно мы этого знать не можем, поскольку Кольберг не указывал имена.
Самой старшей исполнительнице на момент записи было 104 года, самой младшей — три. Исследователи работали в семи региональных командах. Акцию по сбору фольклора поддерживало Польское радио. Первыми в поле шли главным образом студенты и молодежь. Они расспрашивали сельских жителей, кто из стариков знает больше всего песен. Собеская давала инструкции:
Надо все время искать, все время расспрашивать и разговаривать. Останавливаться, когда видишь бабулю у забора, людей в поле или детей.
Далее в дело вступала вторая группа, которая на месте разбиралась в ситуации, выбирала подходящие произведения и начинала регистрировать звук. Уже само появление машины с аппаратурой часто производило сенсацию:
Обычно нас везде встречали с любопытством и весельем: чаще всего нас принимали за цирк, кинотеатр или даже боксерскую команду. Когда мы въезжали в деревню, детвора бежала за нами с криками: «Пусть стоит, сколько угодно — бежим!» (думая о цирковом представлении). Уже через час у микрофонов стояли исполнители.
Записывали в избах, домах священников (хотя тут певцы не хотели исполнять часть репертуара), школьных залах и на свежем воздухе: у дороги, в поле, во время выгула скота.
Чаще всего «сессии» начинались вечером, когда люди возвращались с работы в поле. До поздней ночи «толпа наполняла избу и окружала хату». Желание покрасоваться перед этнографами часто приводило к конкуренции между исполнительницами или ансамблями. Однако каждый музыкант, привыкший играть на свадьбе, знает, что «петь просто так — горло заболит, надо запивать»: чтобы получить запись, нужно было приготовить угощение.
К сожалению, так уж повелось, что, когда певец навеселе, музыкальный темперамент проявляется особенно живо. [...] Музыканты обычно хорошо знакомы с Бахусом, и тут таится опасность: либо они после рюмки водки играют отлично (тогда вклад окупается), или начинают «мямлить», что перечеркивает всю работу. В этом случае нужно перенять контроль над ситуацией и сразу же закончить работу (можно сделать вид, что что-то не так с оборудованием), тем более, что в таком случае в избу обычно заваливается толпа народу, чья «помощь» заключается в том, что они тоже пытаются выпить. Чаще всего в такой ситуации дело доходит до того, что собравшиеся мужчины соревнуются между собой в исполнении нецензурных песенок.
Зачем весь этот труд? Народ удивлялся:
Во время разговора исполнитель или исполнительница непременно спрашивали нас: «зачем вы это делаете, разве есть смысл ездить и собирать такую ерунду?» И тут снова приходится объяснять, что старые песни красивы, их надо сохранить; что молодежь танцует американские фокстроты, но у нас есть и свои, еще лучше; [...] наконец, что правительство, государство хочет, чтобы народные песни ожили, и поэтому нам сказали эти песни собрать, что мы в этом разбираемся, и что у нас в деревне тоже есть своя работа.
Материал собирали не только для ученых, но и для того, чтобы пробудить интерес к народной музыке у самого народа. Яцек Яцковский:
Целью было задокументировать музыку и сохранить ее для научных исследований. Кроме того, мы понимали, что в связи с общественными изменениями репертуар уже не будут передавать из поколения в поколение. Запись должна была стать суррогатом коллективной памяти.
Одной записи было недостаточно: требовалось собрать материал для дальнейших исследований, то есть узнать, от кого музыкант учился играть, играл ли он, чтобы заработать деньги, или просто так, служил ли он в армии, какова его религия (у каждой литургии свои музыкальные традиции). Нужно было также знать, кто живет в деревне: «коренные» жители или переселенцы.
Интересны «инструкции для сборщиков», опубликованные Собескими. Это своего рода кодекс поведения для этнографов и этномузыкологов, а также дань уважения к «исследуемым». Например:
«Следует избегать официального тона, не вытаскивать сразу же блокнот и карандаш». «Разговаривать по-дружески, но с достоинством, без фамильярности». «Понимать, что деревенский темп жизни отличается от городского, и стараться к нему приспособиться». «Перед костелом снимать шапку, независимо от убеждений». Или:
Наконец, давайте не будем вести себя, как дачники: ходить на пляж, загорать, мазаться кремом и проч. — для нас все это абсолютно нормально, но для деревенских жителей все еще экстравагантно и экзотично.
Послеоктябрьский эпилог