Евгений Климакин: В этом году Вы стали дирижером I, CULTURE Orchestra — молодежного оркестра, объединяющего музыкантов из Польши и стран Восточного партнерства (Азербайджана, Армении, Беларуси, Грузии, Молдовы и Украины). Почему вам интересно работать с молодежью?
Андрей Борейко: C каждым годом я все больше понимаю, что профессионалы далеко не всегда получают удовольствие от того, чем они занимаются. Работа музыканта, пусть даже в очень известном музыкальном коллективе, — это не всегда то, к чему они стремились. Если музыкант оркестра относится к своему служению, как к неприятной необходимости, то вдохновить таких людей, поощрить к совместному творчеству намного сложнее, чем молодежь.
ЕК: Почему некоторые профи работают без удовольствия?
АБ: Многие из них готовились к сольной карьере и считают себя вполне состоятельными солистами. Но на каком-то этапе их сольная карьера не сложилась. Семья, дети, кредиты вынудили их оставить надежду сделать сольную карьеру. Конечно, есть места, где я видел счастливых музыкантов, которые с самого начала хотели работать в оркестре, быть частью этого большого организма. Например, много таких людей работает в Великобритании. Но, если честно, среди оркестровых музыкантов со стажем – это большая редкость. А вот молодым ребятам всегда очень хочется работать, развиваться, открывать для себя новый репертуар. Они любят слушать. У них нет комплексов взрослых музыкантов.
ЕК: Что вы имеете в виду?
АБ: Например, такие ситуации, когда опытные музыканты крупных оркестров часто смотрят на дирижера (особенно на молодого) несколько свысока: «Ну что он мне тут рассказывает! Я все это и без него знаю». Молодые, начинающие музыканты всегда больше готовы внимать, слушать, запоминать, доверять. Поэтому я очень люблю работать с молодежью.
В консерваториях, особенно в Восточной Европе, преимущественно готовят солистов. Каждый педагог, если его ученик становится победителем какого-то конкурса, гордится, испытывает огромную радость, считает успехи студентов своими. Тем не менее, стоит готовить также музыкантов, которые смогут полюбить не себя в музыке, а музыку в себе, таких, которых будут интересовать не столько победы на международных конкурсах, цветы, слава, обложки журналов, а сама суть профессии музыканта, которые будут готовы упорно заниматься, чтобы потом стать частью оркестра. Возможно, у них нет таланта Давида Ойстраха или Яши Хейфеца, но у них есть любовь к Музыке, а в будущем — крепкая подготовка и профессия. Они могут начать карьеру в не самом известном коллективе, но со временем профессионально вырасти и попасть в Берлинскую или Нью-Йоркскую филармонию. Солистами ведь становятся лишь пять-десять процентов.
Молодежный оркестр – превосходный материал
ЕК: Вы говорите молодым о том, что не все должны быть солистами?
АБ: Нет. Пусть каждый сам принимает важные решения, без давления извне. Каждый имеет право на мечту. Я не могу ее лишать. Я не говорю: «Вы не должны быть солистами», я говорю им о том, что быть оркестровым музыкантом не менее интересно и замечательно. В чем-то это даже труднее того, что делает солист. Понимаете, солист, играя концерт Чайковского, Брамса или Сибелиуса, предполагает, что дирижер и музыканты оркестра обязаны внимательно его слушать, и поэтому он может где-то что-то ускорить, где-то замедлить, где-то добавить рубато. «Я же солист!» – думает он. А когда играешь в оркестре, особенно в струнной группе – ты должен находиться в идеальной гармонии как со своими соседями, так и с музыкантами другой группы. Ты обязан слушать всех! И еще видеть дирижера и помогать солисту. Поверьте, это совсем непросто! И далеко не все это умеют.
ЕК: Вы работали с разными молодежными оркестрами...
АБ: Да. И их уровень был разным. Тем не менее, каждый молодежный оркестр — это превосходный материал. Поэтому я рад сотрудничеству с I, CULTURE Orchestra. Ведь оркестр — это как швейцарский часовой механизм: каждая деталь должна быть самого высокого качества. Вот как происходит отбор в наш оркестр: сначала – прослушивания в разных странах, когда профессионалы из лучших оркестров мира выбирают самых достойных. Потом молодежь приезжает на репетиции и мы начинаем работать вместе. Молодые музыканты обычно готовы репетировать до бесконечности, они каждый день занимаются, находятся в форме. Один минус — они еще очень многого не знают. Дать им необходимые знания и умения – вот в чем задача дирижера и его помощников. Я работал, например, в Jeunesse Musical World Orchestra — международном проекте, в котором принимают участие подростки, молодежь от 13 до 18 лет, совсем юные музыканты. Представьте, в международный оркестр приезжает тринадцатилетний филиппинский подросток. Вначале он более или менее знает только те ноты, которые ему предстоит сыграть в какой-то симфонии. Во время репетиций он начинает понимать, какова его роль в оркестре, как важно играть вместе со всем коллективом, слушать других. За несколько недель совместной работы юный музыкант проходит путь, который у иных может занять несколько лет. Мы хотим, чтобы молодые люди поняли суть своей работы, гордились результатом.
Поиски своего пути
ЕК: В I, CULTURE Orchestra попадают музыканты 18–28 лет. Вы в их возрасте мечтали об успешной карьере дирижера, выступлениях с лучшими оркестрами мира?
АБ: Нет. Я был очень расфокусирован тогда… играл рок-музыку, джаз, активно интересовался игрой на старинных инструментах, писал стихи, прозу. Меня привлекала масса разных вещей, в том числе дирижирование, однако оно не было для меня единственным увлечением. Если же говорить о приоритетах, то приблизительно в этом возрасте, когда я учился в Ленинградской консерватории, моей главной целью была композиция. Однако довольно неожиданно все изменилось и пошло в другом направлении.
ЕК: Почему?
АБ: Я попал в класс к одному очень уважаемому педагогу. Все было замечательно, но спустя год он тяжело заболел и скоропостижно умер. Я пробовал ходить на занятия к другим педагогам по композиции, однако чувствовал, что они относятся ко мне как к чужому. В то же время мой близкий друг позвал меня на урок симфонического дирижирования. Я пошел, меня это увлекло и, особо ни о чем не мечтая, я решил стать дирижером.
ЕК: Рок-музыку не жалко было бросать?
АБ: Увлечение рок-музыкой длилось два года. Я играл там на клавишных инструментах. Все музыканты коллектива были выпускниками консерватории. Группа называлась «Модель». Мы играли прогрессивный рок, очень любили «Yes», «Genesis», «King Crimson», получили награду на рок-фестивале в Ленинграде, однако я не представлял своего будущего в этом жанре. Мне кажется, что рок и его позднейшие разновидности и ответвления – это музыка молодых. Представить себя в роли семидесятилетнего Мика Джаггера, который до сих пор прыгает по сцене, я никак не мог. Потом началось увлечение джазом, я многому научился у замечательных, выдающихся ленинградских джазменов конца 80-х, мы даже ездили на международные фестивали, но и это не продлилось долго. Чем-то новым, захватывающим стала игра на средневековых инструментах. В средние века ведь существовали только два вида музыки: для Бога и для танцев. Ничего другого не было. Никто не писал симфоний о внутренних переживаниях, страданиях человека. Тогда мне казалось, что только старинная музыка и есть настоящая. Я научился играть на старинных инструментах, основал группу Res Facta, потом Barocco consort. Это сегодня в России не перечесть групп, ансамблей, оркестров, которые специализируются в так называемом аутентичном исполнительстве. А тогда, в 80-х, мы были одними из немногих. Единственное, чем я никогда не занимался, так это русским фольклором. Только много лет спустя, познакомившись с музыкантами Moscow Art Trio Михаилом Альпериным, Сергеем Старостиным, Аркадием Шилклопером, я начал понимать огромный потенциал этого интонационного пространства, богатство его ритмики, свежесть форм.
ЕК: Может, это еще произойдет?
АБ: Трудно сказать. Так получилось, что с рождения я нахожусь между двумя цивилизациями: западной и восточной. Мой отец родился в Польше, мама — в СССР, поэтому во мне есть оба эти культурных слоя. Именно поэтому ни русский, ни польский фольклор не был для меня чем-то стопроцентно родным. Да, я могу этим восхищаться. Например, пластинкой Гжегожа Чеховского, уже покойного солиста группы «Republika», в которой он поработал с польским фольклором, используя инструментарий рок-музыканта, или сенсационными обработками польских колядок в исполнении братьев Поспешальских и их оркестра. Очень впечатляют работы замечательной русской певицы Инны Желанной со своими музыкантами. Да, мне это очень нравится слушать, но заниматься я хочу именно тем, чем я занимаюсь.
ЕК: В августе молодые музыканты, которые прошли отбор в I, CULTURE Orchestra, встретятся в Польше. Для некоторых из них это может быть первое путешествие в ЕС. Вы помните свою первую поездку за границу?
АБ: Конечно! Никогда не забуду поездку в Германию в 1989 году. Первый ветер перестройки тогда несколько освежил атмосферу в СССР и мне удалось получить разрешение на поездку к друзьям, которые жили в Западном Берлине.
Да… Как забыть первые впечатления? Там даже воздух был другой! Я попал в другой мир, которого в СССР не показывали, о котором мы почти ничего не знали и даже не догадывались! Не было ведь тогда никакого интернета. Две недели я ходил и смотрел на совершенно другую реальность, другую архитектуру, улыбающихся, нарядно одетых людей. У меня почти не было денег, я экономил, считал, могу ли позволить себе сегодня выпить кофе или нет. Но это было, безусловно, незабываемо.
Молодежь, которая приедет в августе в Польшу из разных стран Восточной Европы, не будет удивлена так сильно, как я в 1989-м. Они сейчас много знают. Тем не менее, мне кажется, что им не могут не понравиться замечательные варшавские и гданьские кафе и магазины, парки и концертные залы, костелы и дворцы, а главное – множество красивых, молодых, свободных людей вокруг. Посещение Киева, Минска, Берлина добавят новых впечатлений, совсем других, а кто из музыкантов не мечтал побывать в тех местах, где Густав Малер сочинял свои великие симфонии? Такие впечатления остаются на всю жизнь.
Человек двух культур
ЕК: Ваш папа был поляком, мама — русская. Как они познакомились?
АБ: Тогда была традиция отправлять лучших польских студентов на учебу в СССР. Так мой отец в начале 50-х оказался в Ленинграде, где и познакомился с мамой.
ЕК: Вы родились в Ленинграде?
АБ: Родители планировали, что это произойдет в Познани, но я спешил появиться на свет и родился на месяц раньше, в Ленинграде. Мой единокровный брат по отцу изучал наши корни и выяснил, что семья Борейко была родом с Волыни. Предки со временем перебралась в Вильнюс, где и родился мой отец. Когда же советские войска насильно присоединили Литву к СССР, семья бежала на запад Польши и осела в Познани.
ЕК: Первые шесть лет жизни вы провели именно в Познани?
АБ: Да. В Польше (правда не в Познани, а во Вроцлаве) меня крестили в католическом храме, здесь я учился ходить, говорить, и моим единственным языком в то время был польский. Эта польскость всегда была важной частью моей жизни. Позже родители, к сожалению, расстались, я стал жить с мамой в Ленинграде, но очень часто ездил к отцу. От него и его друзей я узнал много важного. Например, то, что в 1940 году по приказу Сталина НКВД расстрелял в Катыни и других местах тысячи польских офицеров. О том, что Вторая мировая война началась с того, что Германия и СССР напали в 1939 году на Польшу, о разгроме Варшавского Восстания, когда Красная Армия стояла на другом берегу Вислы и ждала, не пытаясь даже помочь. Я возвращался домой и рассказывал об этом своим друзьям. Во время протестов «Солидарности», благодаря которой Польша освободилась от коммунизма, я ходил в Ленинграде со значком легендарного польского профсоюза, часто посещал католический храм. Это была форма протеста, наверное.
ЕК: У вас не было из-за этого проблем?
АБ: Случались. Меня несколько раз вызывали на «серьезный разговор» в отдел кадров консерватории, говорили, что не стоит ходить со значком «Солидарности», рассказывать о событиях в Польше, намекали на возможные неприятности… Позже оказалось, что в костеле, куда я ходил на богослужения, кагебешники фотографировали прихожан, и это мне тоже припомнили. Из-за моего польского происхождения, а также «неправильной позиции» в СССР у меня не было «правильного» будущего. Должен признаться, что это незавидная участь — быть между двух огней и принадлежать к этим двум народам. Особенно, если ты чувствуешь привязанность и благодарность и к одной крови, и к другой. В России я считал себя поляком. Мама, бабушка, друзья всегда называли меня Анджеем (как в польском свидетельстве о крещении), хотя в советских документах было написано Андрей. Всех друзей я научил грамотно ставить ударение в слове «поляк» на последний слог, а не на первый. Они знали, что правильно говорить «полька», а не «полячка». Я привозил пластинки Пендерецкого, популярных тогда групп «Скальды», «Breakout»... В Ленинграде я чувствовал себя поляком, человеком, который принадлежит к какой-то особенной группе. Тогда в среде моих друзей был популярен один анекдот…
ЕК: Какой?
АБ: Что такое групповой секс по-шведски? Это когда встречаются десять шведских пар, и начинают заниматься тем, чем должны заниматься. Что такое групповой секс по-польски? Это когда встречаются десять польских пар, и смотрят фильм, где десять шведских пар занимаются тем, чем должны заниматься.
Что такое групповой секс по-советски? Это когда встречаются десять советских пар и слушают приехавшего из Польши приятеля, который там смотрел фильм, где десять шведских пар занимаются тем, чем должны заниматься. Вот так и я, возвращаясь от папы в Ленинград, рассказывал друзьям о Польше.
Быть Анджеем
ЕК: А как вы себя чувствовали в Польше?
АБ: Я начал регулярно ездить к отцу, когда мне было 12 лет. И, парадоксальным образом, именно там я чувствовал себя скорее русским!
ЕК: Почему?
АБ: Родственники мне, например, говорили: «У вас же нельзя свободно перемещаться по стране, нужны специальные разрешения». Я, не зная, что еще несколько лет назад такое действительно было, возмущался и говорил, что это неправда. Никогда не забуду шок, который я пережил после того, как отец рассказал мне правду о Варшавском восстании. Меня учили, что мы, граждане СССР, отстояв свою страну, пошли дальше на Запад освобождать, спасать Европу от фашистов. Как же можно было стоять и наблюдать за тем, что эти самые недобитые фашисты подавляют Варшавское восстание, массово убивают наших союзников? Это не умещалось у меня в голове!
ЕК: В 1991 году вы стали главным дирижером Познаньского филармонического оркестра.
АБ: Да, я выиграл конкурс и переехал туда с семьей. Мне казалось, что в Познани я буду как дома – ведь я там рос ребенком. Разочарование пришло довольно быстро. Оказалось, что люди воспринимают меня не как поляка, который вернулся на родину, в город, где он сделал первые шаги, а как русского, причем назначенного на должность управлением культуры, в котором тогда еще работали старые кадры, времен социалистической Польши. А год-то уже был 1991-й!
Мне было сложно. Время тоже было непростое: Польша тогда только-только освободилась от коммунизма, многие люди отвергали все идущее с Востока, все связанное с совместным не добровольным союзом между СССР и ПНР.
Я, например, хотел, чтобы оркестр сыграл Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича, а Худсовет и представители профсоюзов, мне говорили, что они категорически не хотят исполнять пропагандистские произведения советских композиторов, которые их заставляли играть долгие годы.
И все мои аргументы о величии и подлинности музыки Шостаковича не помогали, а только еще больше раздражали их, как помню.
ЕК: Вы говорили, что подростком вам хотелось во всем отстаивать правоту России. Сейчас, когда вы стали одним из самых востребованных дирижеров современности, вы тоже это делаете?
АБ: Мне хочется защищать и продвигать великую русскую культуру, искусство, музыку, но я никогда не буду по стороне лжи, несправедливости, притеснения инакомыслящих. К сожалению, многое в сегодняшней России мне не близко. И хотя я искренне верю, что у России есть колоссальный духовный потенциал и ее ждет светлое будущее, с каждым годом мне все страшнее и страшнее наблюдать за происходящим. Я не разделяю взгляды тех, кто кричит, например, «Крым наш», или призывает воевать на Донбассе. Присоединяя Крым, Россия нарушила общепринятые международные нормы, в том числе, подписанные ею официальные документы. Это недопустимо. Кстати, из-за того, что произошло в 2014 году, я поссорился с некоторыми старыми друзьями. Да и не только я. Тема Крыма разделила многих, даже в семьи внесла раздор. Никогда не думал, что такое будет возможно…
ЕК: В августе вы вместе с I, CULTURE Orchestra будете выступать в Киеве.
АБ: Я этому очень рад. Я не был там с 1983 года. У нас будет очень мало времени, но надеюсь лучше познакомиться не только с Национальной оперой, где мы будем играть, но и с городом – сказочно красивым Киевом, колыбелью славянской цивилизации.