Шульц потрясающе рисовал, но почти всего его работы оказались утраченными. Осталась небольшая книжка рассказов с двойным названием «Коричные лавки. Санатория под клепсидрой», в которой он невероятным языком описал свое детство, мир и другие события жизни. Проза Шульца ни на что не похожа. Обычную прогулку по улице он может показать как колоссальное событие, используя невероятное количество эпитетов, сравнений, метафор и ассоциаций. В родном Дрогобыче он видел отражение вселенной. Каждый рассказ Шульца — это погружение в память, попытка ухватить время, почувствовать его вкус, передать ощущение пережитого и утраченного. Он работал в том же направлении, что и лучшие прозаики того времени — Пруст, Джойс, Кафка, но был удивительно самобытен и ни на кого не похож. Лишь сравнительно недавно его тексты были переведены на русский.
А в Польше о Шульце помнили и думали с момента его смерти. Ежи Войцех Хас хотел о снять фильм по рассказам Шульца много лет. Классику польского кино понадобилось создать немало картин, снять успешные экранизации «Рукописи, найденной в Сарагосе» и «Куклы», чтобы, наконец, ему позволили осуществить свой замысел. Строго говоря, «Санаторий» Хаса нельзя считать прямой экранизацией Шульца. Хас использовал образы писателя, атмосферу, ощущения, но все-таки выстроил свой универсум, который довольно опосредованно связан с первоисточником. Режиссуру захотелось создать ленту, в которой мотивы прозы Шульца выстраиваются в многослойный образ, существующий на нескольких уровнях.
Наиболее очевидным кажется первый уровень — психологический. «Санаторий» можно считать своего рода видением умирающего человека. Юзеф умирает и погружается в пучины собственной памяти, в пережитое. Цепочка эпизодов, проходящих перед нами, подчинена логике сна, которая только на первый взгляд выглядит дикой и непонятной. Однако все в ней четко и мотивированно. Путешествие на поезде может выглядеть как процесс ухода из жизни, а санаторий — ожившее подсознание. Практически каждая деталь и действие Юзефа с точки зрения психологии могут найти свое объяснение. Сама цепь воспоминаний начинается с того, что Юзеф, оказавшись в санатории, слышит лай собак и смотрит в окно, стекло в котором запачкано и частично разбито. Он видит самого себя, проходящего через двор санатория и входящего в большие двери, которые открывает Рудольф, маленький мальчик, по всей видимости, главный друг детства. Все дальнейшее — переход от одного воспоминания к другому. Мать в родном доме, суконная лавка отца, комната красавицы Адели, за которой маленький Юзеф подсматривал в окно, главная площадь Дрогобыча, переполненная народом. Все эти воспоминания не являются прямыми реконструкциями, но существуют в логике сновидения, подкидывающего странные образы и символы.
Именно поэтому лавка отца одновременно превращается в синагогу, а на главной площади люди ходят с головами птиц. Для Юзефа это, помимо прочего, еще и мир детства, поэтому наравне со множеством евреев повсюду бродят рыцари, конкистадоры и наполеоновские солдаты. Память, перемешанная с фантасмагорией, заводит нас в загадочный сад с дикими животными, в котором обитает сказочная девушка Бьянка. А в саду есть павильон с манекенами, в которых узнаются все политические фигуры того времени, чьи имена были на слуху — император Франц Иосиф, король Виктор Эммануил I, Бисмарк, Наполеон III, анархисты, юноши-декаденты. Весь этот ворох приводит Юзефа к финалу, в котором Дрогобыч опустошен и разрушен. По улицам бегут люди, скачут на лошадях кавалеристы. Отец обнаруживается то в подвале с другими евреями, где он торгует сгнившим сукном, то в лавке, ставшей публичным домом, где мужчины, превратились в женщин, а женщины похожи на оживших кукол. На главной площади города сплошные надгробия. Жизнь кончилась.
И тут возникает другой пласт «Санатория» — мифологический. В фильме переплетаются иудаистская и христианская мифология. Сам Дрогобыч выглядит слиянием еврейского и европейского мира, поэтому церковь и синагога тут стоят вместе на главной площади. Еврейской мистикой, символикой и смыслами, кажется, проникнут каждый кадр фильма. Утро в воспоминаниях Юзефа начинается с молитвы всех жителей, чтения псалмов. Цитаты из Торы и книги Экклезиаста сопровождают его постоянно. Сам Юзеф и его отец Якуб безусловно связаны с библейскими Иосифом и Иаковом. Иаков первым увидел сон, в котором была лестница между небом и землей, по которой спускались и поднимались ангелы. И тогда Бог сказал Иакову, что на земле его потомство будет велико и многочисленно, как песок. Именно эту цитату слышит Юзеф, когда ему приносят лестницу, по которой он влезает в квартиру Адели. Сам же Юзеф, который, по всей видимости, видит длинный сон о своей жизни, связан с Иосифом Прекрасным, любимым сыном Иакова, который был, как известно, сновидцем. Христианская мифология вплетается во все это очень органично. Особенно это заметно, когда к Якубу является его одноклассник, тоже ставший торговцем, но приходит он почему-то с двумя товарищами и одеты они то ли как волхвы, явившиеся к Христу, то ли как три путника, в виде которых Бог пришел к Аврааму. Эти толкования, объяснения — бесконечны, потому что почти в каждой сцене фильма щедро рассыпаны символы и намеки на иные сюжеты.
Третий пласт фильма – культурный. «Санаторий под клепсидрой» — это экскурсия в европейскую культуру XX века. Его логика и построение кажутся подобными прозе Кафке. Они заставляют вспомнить «Замок» и «Процесс» (не зря у Кафки главного героя звали Йозеф К.). И ведь Кафка точно так же описывал странным образом преображенную реальность австрийского еврея, жившего под властью императора Франца-Иосифа. Но в фильме сквозят и другие ассоциации. Невольно вспоминается «Волшебная гора» Томаса Манна, ведь и там была санаторий, который был одновременно метафорой подсознания и всей Европы. Но можно двинуться дальше: в первой же сцене мы видим оживший греческий миф, ведь слепой проводник — никто иной, как Харон, перевозивший души мертвых в Аид. То, что Юзеф в финале сам превращается в Харона, ослепший, наряженный в мундир проводника, с фонарем на шее, конечно, не случайно. Только Юзеф не едет на поезде, а бродит по огромному еврейскому кладбищу, по всей видимости, сопровождая мертвых. Он ведет нас в царство мертвых и показывает его устройство.
После фильма у нас остаются одни вопросы. Никакие объяснения и культурологические разборы не приближают нас к подлинному смыслу . О чем он был? О Юзефе и его отце? О Бруно Шульце? О судьбе евреев? О Холокосте? Странно думать, что «Санаторий под клепсидрой» обо всех нас. О нашей памяти, о нашем сознании, о том, чего мы не в силах постигнуть, о потаенном знании жизни. О времени, наконец. Ведь время — подлинный герой фильма. Всякое время — историческое, субъективное, время жизни, время детства и взросления, время смерти.
В Польше слово «клепсидра» имеет двоякое значение. Так называют водяные или песочные часы. А еще всякий, кто приедет в Польшу, может встретить короткие некрологи в черных рамках. Их обычно расклеивают на домах, где-то кто-то умер, хотя бывает, что и просто клеят на стены, а порой печатают в газетах. Эти сообщения о смерти так же называют «клепсидрами». И мы знаем, что под клепсидрой окажется каждый из нас. Но встретит ли нас там слепой проводник?