Неуловимый Мрожек, или Несколько удивительных историй из жизни писателя
«Мир ловил меня, но не поймал», — эти слова философа Григория Сковороды вполне можно назвать жизненным кредо выдающегося польского писателя, драматурга, сатирика и художника Славомира Мрожека. Он менял обстоятельства своей жизни, словно театральные декорации, а его молчаливость и эксцентрические выходки стали легендой.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, Краков, 1960. Фото: Войцех Плевиньский / Forum
Почти все великие писатели когда-то были великими читателями. Детские годы Славомира Мрожека — яркое тому подтверждение. Зимой 1939 года, когда Польша была парализована немецкой оккупацией, девятилетний Мрожек открыл для себя удивительный мир книг и увлекся чтением. «Сначала я перечитал книги, стоявшие на этажерке в проходной комнате между комнатой деда и нашей, — вспоминал писатель много лет спустя, — а позже — книги, которые нашел на чердаке и в соседнем доме у пани Рогожовой». Читатель он был поистине всеядный — часами просиживал над фолиантами по всемирной истории, католическими еженедельниками, романами Сенкевича, учебниками по химии и физике, принимаясь за чтение сразу после возвращения из школы, чтобы отложить книгу уже перед сном. «Рядом со мной толклись шестеро взрослых и пятеро детей в возрасте от года до четырех лет, но я ни на кого не обращал внимания, — писал Мрожек. — Благодаря книгам я чувствовал себя владыкой мира. И однажды вдруг ослеп».
В провинциальном Боженчине, родном городе Мрожека, где его семья жила до переезда в Краков, мысль о враче в условиях оккупации казалась настолько абсурдной, что никому даже в голову не пришла. Будущий автор «Эмигрантов» неподвижно пролежал несколько дней, мать меняла ему на глазах компрессы с ромашкой, и слепота понемногу отступила. Зрение оказалось безнадежно испорченным, и с тех пор Мрожек носил очки, однако остался заядлым книгочеем. Уже в начале 50-х годов, в Кракове, будучи журналистом газеты «Dziennik Polski», Мрожек читал при любой возможности, тем более, что журналистика в социалистической Польше была такой же бюрократической рутиной, как и все вокруг:
От скуки я начал читать. Скрытно, конечно, то есть в туалете. Туалет служил (...) нелегальной читальней. Я проводил там немало минут, на всякий случай время от времени спуская воду. Помню, в туалете я прочитал все греческие трагедии...
(перевод Вадима Климовского)
Нарисовал меню — получай обед
Picture display
standardowy [760 px]
Рисунок Славомира Мрожека «Владислав Реймонт. Эротомания у крестьян на фоне заходящего солнца». Из книги «Славомир Мрожек в рисунках», 2013, издательство Oficyna Literacka Noir sur Blanc
Карикатуры Мрожека — язвительные, динамичные, полные абсурдистского юмора и тонкой иронии — можно назвать обратной стороной его литературного творчества. «Я рисовал с детства, — рассказывал Мрожек. — Мне было 20 лет, когда я начал публиковать свои рисунки. Я относился к этому несерьезно, но потом оказалось, что в этом что-то есть. Благодаря рисунку я впервые увидел напечатанной свою фамилию».
Начинающим художником-карикатуристом двигало, впрочем, не только тщеславие. В юности Мрожек необыкновенно, просто фантастически бедствовал: сидел на хлебе и воде, целыми неделями ходил в одних и тех же носках, которые были настолько грязными, что однажды он заработал заражение крови и угодил в больницу. Стараясь залатать дыры в бюджете, он даже одно время приторговывал у краковского Главпочтамта американскими сигаретами «Lucky Strike».
Picture display
standardowy [760 px]
«Мама! Папа упал с лошади!» Рисунок Славомира Мрожека. Из книги «Славомир Мрожек в рисунках», 2013, издательство Oficyna Literacka Noir sur Blanc
Не умереть с голоду ему помог талант художника. «Я встретил соученика — его отец держал на Звежинецкой улице маленькую закусочную для алкашей и искал кого-нибудь, кто оформил бы для него меню, — вспоминал Мрожек. — Судя по каракулям хозяина и уровню графики на листочках с перечнем блюд, помощь требовалась незамедлительно. Я соорудил меню и получил обед». А в апреле 1950 года Мрожек выиграл конкурс сатирического еженедельника «Szpilki» на юмористический рисунок и юмореску и впервые увидел свое имя на страницах газеты. С тех пор Мрожек никогда не забрасывал занятия рисунком, часто сам иллюстрировал свои произведения, а молниеносность, с которой создавались его карикатуры, поражала всех, кто знал писателя.
Репортаж на советском новоязе
Picture display
standardowy [760 px]
Вид на Новую Хуту конца 1950-х, на заднем плане металлургический завод, бывший металлургический комбинат имени Ленина, фото: Sovfoto / UIG via Getty Images
После первой публикации в знаменитых «Шпильках», в двадцатилетнем Мрожеке проснулись писательские амбиции. Как раз в это время на съезде польской компартии в Варшаве было торжественно объявлено о строительстве Новой Хуты — «идеального города для рабочего класса», который планировали заселить рабочими гигантского сталелитейного комбината, расположенного в окрестностях Кракова. И тогда поэт и переводчик Адам Влодек, тогдашний муж Виславы Шимборской, руководитель секции молодых писателей при Союзе польских литераторов, предложил Мрожеку, в чей талант он верил безоговорочно, написать для журнала «Przekrój» репортаж об этом супер-городе, которого еще не было.
Picture display
standardowy [760 px]
Адам Влодек, фото: архив фотографий Фонда Виславы Шимборской
От таких предложений в те годы было не принято отказываться, к тому же Мрожека не нужно было уговаривать дважды — в те годы он был изрядно одурманен коммунистической пропагандой. Спустя годы он говорил об этом так:
В двадцать лет я готов был принять любую идеологию, не заглядывая ей в зубы, — лишь бы она имела революционную окраску. Мастера от политики отлично это понимали. Манипулирование юностью — дело для них привычное. И они пели мне, бренча на романтической лире: «Пойдем с нами, юноша. Мы тебе предлагаем именно то, что тебе нужно. Мы с тобой хотим одного и того же, разница лишь в том, что мы знаем, как этого достичь, а ты не знаешь. Да, этот мир прогнил, прикончим его вместе, а потом построим новый». (...) Мне повезло, что я не родился немцем — скажем, в 1913 году. Тогда бы из меня получился гитлеровец, поскольку техника вербовки была та же.
(перевод Вадима Климовского)
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, Краков, 17 июня 1960.
Фото: Войцех Плевиньский / Forum
И хотя молодой Мрожек, будучи в глубине души «художником-декадентом», испытывал к марксизму амбивалентное отношение, подсознательно сопротивляясь ему, искушение оказалось слишком сильным. Подумав о перспективе «вынырнуть из небытия» и в одночасье стать знаменитым, опубликовавшись в самом популярном польском журнале, он принял предложение Влодека, хотя и «понятия не имел, как пишется репортаж и как вообще пишется что бы то ни было». 23 июля 1950 году в журнале «Przekrój» появился репортаж Славомира Мрожека «Молодой город».
«В репортаже я полностью поменял минус на плюс — то, чего я больше всего не любил, вдруг якобы привело меня в восторг, — вспоминал писатель. — Самое удивительное — там не было ни капли цинизма. Это был образец скверной писанины, то есть набор лжи, и ключом к ней являлась байка о Польше, которая только что шагнула в светлое будущее. Если бы не юный возраст, можно было подумать, что я спятил».
Репортаж «Молодой город» был классическим примером советского новояза и пропаганды, однако юный Мрожек считал его своей большой удачей, чуть ли не триумфом. Каково же было его удивление, когда вокруг него вдруг образовалась пустота — почти все друзья и знакомые отвернулись от начинающего журналиста:
Исчезли почти все. Все, кто был мне дорог. Друзья детства и те, которые появились позже. Исчез Тадеуш Бжозовский и другие, менее близкие знакомые. Я пребывал в наивном изумлении. И на этих «всех» очень обижался.
(перевод Вадима Климовского)
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, Краков, 17 июня 1960 года.Фото: Войцех Плевиньский / Forum
После публикации репортажа о Новой Хуте карьера Мрожека-журналиста, что называется, пошла в гору. Он устраивается работать в газету «Dziennik Polski», на страницах который пишет о превосходстве марксизма-ленинизма над другими идеологиями. Ему даже разрешают работать, как сказали бы сейчас, «на удаленке» — писать важные статьи на важные темы не в редакции, а дома.
Тем временем его друзья, поэты Адам Влодек и Вислава Шимборская, в апреле 1950 года вступают в партию. «Нас, Адама и меня, не нужно было особенно агитировать, — вспоминала потом Шимборская. — Мы были глупыми, наивными, политически неопытными и слепо верили в то, что нам говорили старшие товарищи». Влодек все чаще заводит с Мрожеком разговоры о том, что пора бы и ему «встать на сторону прогресса». И хотя сама мысль о партийном билете приводит будущего писателя в ужас, вскоре он соглашается вступить в ряды польских коммунистов. «Помогла» ему в этом любовная драма — Мрожека бросила подруга:
Меня «предала» девушка, с которой я жил какое-то время. Теперь это кажется мне смешным, и отсюда кавычки. При своей тогдашней незрелости я вполне заслужил это предательство. Вел себя как типичный мужлан или попросту — как свинья. Короче говоря, вопреки ожиданиям моей подруги, провел новогодний вечер с другой особой. За что и был справедливо наказан.
(перевод Вадима Климовского)
Picture display
standardowy [760 px]
«А теперь приступим к обмену опытом». Рисунок Славомира Мрожека. Из книги «Славомир Мрожек в рисунках», 2013, издательство Oficyna Literacka Noir sur Blanc
Мрожек ужасно страдал, и его романтическое воображение пополам с самолюбием увлекли его, как он сам потом признавался, «в неожиданную сторону». В послевоенные годы в Польше пропаганда и официальная литература (что иногда трудно различимо) красочно изображала членов Польской рабочей партии жертвами, погибавшими от пуль реакции. Настоящим мастером в этом деле был писатель Ежи Анджеевский, книгами которого Мрожек в ту пору восхищался. «Преданный женщиной, я решил посвятить себя партии и погибнуть — желательно от происков реакции», — со смехом вспоминал писатель.
Никакой романтики, впрочем, за этим шагом не последовало, зато чашу партийного маразма и скуки Мрожек испил до дна, пока в 1959 году не покинул с облегчением ряды польской рабочей партии, прочно забыв о своих юношеских иллюзиях. О них ему самым неожиданным образом напомнили американские чиновники, когда спустя годы, уже после получения во Франции политического убежища и французского гражданства, Мрожек решил поехать в Америку и с удивлением узнал, что ему требуется специальное разрешение на въезд и даже ходатайство американского посольства во Франции писателю не помогло. «Клеймо принадлежности к тоталитарной партии осталось на мне навсегда, несмотря на то, что я из партии вышел, — писал он в автобиографии. — Даже сифилис и туберкулез простительны — от них можно излечиться, но принадлежность к тоталитарной партии — нет. И вопреки тому, чего следовало бы от меня ожидать, — мне это очень понравилось».
Чудак из Дома литераторов
Picture display
standardowy [760 px]
Дом литераторов в Кракове на улице Крупничей, 22, фото: Матеуш Скварчек / AG
О многочисленных чудачествах и экстравагантных манерах Мрожека ходят легенды. «Чудить» Мрожек начал задолго до эмиграции, а большинство забавных историй из польского периода его жизни так или иначе связаны со знаменитым Домом литераторов на улице Крупничей, 22 в Кракове. Да и появление самого этого дома на литературной карте Кракова овеяно мифами. Сразу после того, как Краков в 1945 году был освобожден частями Красной армии, в городе царил страшнй хаос и многие дома стояли пустыми. Во время немецкой оккупации в доме на Крупничей, 22 находился ресторан баварской кухни, и в подвалах хранились несметные запасы горячительных напитков, оставленных немцами. В первые дни после освобождения города польские писатели подыскивали место для своей штаб-квартиры и, хотя выбор помещений у них был практически неограниченный, они решили задержаться в доме на Крупничей, чтобы лично уничтожить запасы вина и водки. И в результате разместились здесь навсегда.
Мрожек поселился в доме на Крупничей в 1951 году, еще не будучи членом Союза польских литераторов и имея в своем творческом багаже лишь журналистские публикации. Так что предоставление ему маленькой комнатки во флигеле было своего рода авансом — получив жилье, он должен был за год завершить работу над своей первой книгой, что, кстати говоря, прекрасно его мотивировало.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, Краков, 1960 год.Фото: Войцех Плевиньский / Forum
Соседями Мрожека по Дому литераторов были поэты Вислава Шимборская, Адам Влодек, Станислав Чич, а также прозаик и публицист Стефан Кисилевский, будущий автор парижской «Культуры». Кисилевский вспоминал, что «молодой Мрожек был большой оригинал и невероятный чудак. Он ходил в каких-то черных шляпах, закрывавших ему лицо, вообще очень странно одевался, а обед ему ставили под дверь». Писательство действительно так захватило Мрожека, что он почти не выходил из комнаты. Утром он шел в столовую на улице Райской, съедал там булку, выпивал стакан молока и возвращался к себе работать. Печь он не топил — ему было жалко времени на подобную, как он выражался, «ерунду», если же дома становилось совсем уж холодно, писал в перчатках, а окна заклеивал бумагой.
Picture display
standardowy [760 px]
Станислав Чич. Фото: Войцех Плевинский / Forum
Жившего за стеной поэта Станислава Чича, с которым у Мрожека была общая кухня, писатель игнорировал так старательно, что за все годы, проведенные под одной крышей, они увиделись два или три раза. Мрожеку, подверженному различным навязчивым идеям, постоянно казалось, что Чич хочет занять у него денег. Однажды Чич застал своего необщительного соседа врасплох в подвале, куда тот спустился за углем. Не зная, кто именно идет по ступенькам, Мрожек на всякий случай погасил в подвале свет и пластом растянулся на полу.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек в окружении журналистов, Варшава, 2004, фото: Мариуш Гжеляк / Forum
Страсть молодого Мрожека к эксцентрическому поведению разделял его краковский приятель, писатель и актер Лешек Хердиген. «Нас, кроме прочего, сближал страх перед женщинами, в котором мы никогда друг другу не признались, — вспоминал Мрожек. — Он боялся их по причине своих скрываемых гомосексуальных наклонностей, я — из-за своего слишком большого влечения к противоположному полу, которое явно превышало мой опыт».
Мрожек и Хердиген завели привычку общаться с людьми при помощи... карточек. Встречая знакомого, Мрожек вручал ему карточку, на которой было написано «Добрый день!», а затем — карточку «Как поживаете?» Люди реагировали по-разному: одни смеялись, другие выходили из себя. Нельзя не вспомнить, что точно такой же манерой общаться запомнился современникам канадский джазовый музыкант второй половины XX века Леон Редбоун. Неизвестно, были ему знакомы подробности биографии Мрожека, но несомненно одно — оригиналы и эксцентрики всех времен и народов чем-то очень похожи друг на друга.
Легенда гласит, что однажды поэт Адам Влодек, встретив на улице Славомира Мрожека, решил удивить его и первым подал ему карточку, на которой было написано сакраментальное «Как поживаете?». Мрожек и бровью не повел: спокойно порылся в кармане и вынул карточку с надписью «Как обычно».
Picture display
standardowy [760 px]
Сцена из спектакля «Полиция» по одноименной пьесе Славомира Мрожека, реж. Вячеслав Жилый, 2008, Драматический театр им. Александра Венгерки в Белостоке, фото: Конрад Адам Мицкевич
«Каждому неврастенику, который постоянно терзается по поводу своей горькой судьбы, советую написать пьесу и поставить ее в театре», — писал Славомир Мрожек. Замечательный совет, тем более действенный, что он был опробован Мрожеком на практике. В конце 1957 года он отправился в пансионат в Собешуве в Карконошских горах и там, за шесть дней и ночей, словно в трансе, написал свою первую пьесу «Полиция» — этот срок он называл своим рекордом в сочинении пьес. Выведя слово «Конец», Мрожек почувствовал облегчение и одновременно радикальную перемену. «Хотя это была комедия, я впервые ощутил себя настоящим писателем и с тех пор никогда в этом не сомневался», — вспоминал он.
Уже в июне следующего года пьесу поставил Драматический театр в Варшаве. Успех был огромным: зрители буквально сползали с кресел на пол от смеха и постоянно аплодировали. Мрожека, который был вне себя от счастья, вызвали на сцену, он бессчетное количество раз кланялся вместе с актерами, давал интервью за кулисами, после чего Ян Свидерский, режиссер спектакля, вывел писателя через боковой выход, чтобы толпа новоявленных почитателей не разорвала автора полюбившейся им пьесы на сувениры.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек в фильме Януша Маевского «Рондо», 1958 г., фото: М. Лещинский / Forum
Но самой известной пьесой Мрожека по праву считается «Танго», написанное сразу после эмиграции, в Италии, когда Мрожек, достигший возраста Христа, находился в расцвете своих творческих сил. Когда «Танго» начало покорять театральные подмостки Европы, лондонская газета «Times» назвала ее «самой выдающейся пьесой, которая появилась в Восточной Европе после Второй мировой войны». Собственно, после успеха этой пьесы Мрожек принял окончательное решение остаться на Западе, придя к выводу, что его родина — это письменный стол, освещенный лампой, а такой пейзаж можно найти повсюду.
Picture display
standardowy [760 px]
«Танго» С.Мрожека в постановке Эрвина Аксера, 1965, Современный театр в Варшаве. Фото: Марек Хольцман / Современный театр в Варшаве
«Триумфальное шествие» пьесы по континенту иногда сопровождалось курьезными ситуациями. Когда Мрожек приехал в Мадрид на испанскую премьеру «Танго», директор театра пригласил писателя на корриду, где как раз выступал один знаменитейший тореадор. Директор заранее договорился, чтобы тореадор при публике поприветствовал Мрожека и бросил к его ногам свою шляпу (обычно такой чести удостаивались лишь знаменитые певицы или влиятельные политики). И вот настал волнующий миг, выдающийся тореадор вышел на арену, дождался, пока все затихли, и громогласно объявил: «Этого быка я приношу в жертву великому чешскому писателю Мрожеку!» Мрожека это страшно развеселило и когда позже ему случалось встречаться с чешскими литераторами, он непременно сообщал им, что и он тоже чешский писатель.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, Варшава, Дом литературы, 4.10.2011, фото Анджей Иванчук / Reporter / East News
В посткоммунистической Польше молодые люди, не знавшие хотя бы краткого содержания пьесы «Танго», не могли даже и мечтать об аттестате зрелости. Легенда гласит, что однажды уже пожилой Мрожек, вернувшийся к тому времени из эмиграции в Краков, прекрасным майским днем сидел на лавочке в парке и вдруг увидел проходящего мимо угрюмого юношу в нарядном костюме. Догадавшись, что перед ним — школьник, возвращающийся с не слишком удачного выпускного экзамена, Мрожек участливо осведомился:
— Было «Танго»?
— Было, — ответил смущенный школьник.
— Прошу прощения, — пробормотал писатель.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек в Кракове, 2005, фото: Яцек Беднарчик / PAP
Знаменитая молчаливость Мрожека не просто удивляла его современников: она интриговала их, озадачивала, а порой и лишала дара речи. Молчаливость писателя не была следствием высокомерия, которое часто приходит рука об руку с литературным успехом. Рассказывают, что когда в Варшаву в конце 50-х годов приезжал знаменитый швейцарский драматург Фридрих Дюрренматт, Мрожек, в то время еще начинающий писатель, на встрече с зарубежным гостем не проронил ни слова, а когда организатор вечера, театролог и поэт Константы Пузына тихонько попросил его задать Дюрренматту какой-нибудь вопрос, будущий автор «Танго» громким шепотом, так, чтобы все слышали, ответил: «Спроси его: “Как дела?”».
Примерно в таком же стиле Мрожек уже в эмиграции пообщался с выдающимся писателем, основоположником «театра абсурда» Сэмюэлем Беккетом. Антоний Либера в книге «Годо и его тень» рассказывает, как два великих драматурга, сидя напротив друг друга, целый час молчали, попивая виски. Мрожек остался очень доволен встречей, а на вопрос Либеры, почему они все время молчали, ответил: «А о чем нам было разговаривать?»
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, 1 октября 2009, фото: Ралаф Гуз / Fotorzepa / Forum
Публичных выступлений Мрожек тоже терпеть не мог. Он вспоминал:
В годы эмиграции я часто получал приглашения на разные съезды, конференции, публичные дискуссии, но принимать их не спешил. С другой стороны, хотелось побывать на разных континентах, как минимум — познакомиться с Европой. Кончалось тем, что приглашение я принимал, но на месте не произносил ни слова. Сначала удивлялись и ждали, что я все же что-нибудь скажу, а потом смирялись. Перед собой я оправдывался тем, что ни один из других участников публичных встреч моим методом не пользовался. Все выступали с большим пылом.
Этот метод грешил изъяном: ни в одну страну я не мог поехать больше, чем один раз. Но мне этого хватало.
(перевод Вадима Климовского)
Не любил он и «вечеринок с коктейлями», на которых царил так называемый small talk — беседа ни о чем, беседа ради беседы, когда незнакомые люди говорят о всяких пустяках. На таких мероприятиях Мрожек быстро выпивал пару бокалов виски, чтобы притупить восприятие, и сбегал. Сбежал он однажды и с премьеры своей пьесы в Калифорнии. Чтобы не оставаться на банкет, он просто выпрыгнул в окно, благо, оно находилось на первом этаже.
Алкогольная «мобилизация»
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек на сцене, 1996, фото: Анна Петушко / Forum
С приступами социофобии писателю помогал справляться алкоголь. «С этим у меня проблем не было, — рассказывал Мрожек. — Правда, я приобщился к крепким напиткам поздно, на двадцатом году жизни, но потом наверстал. Когда переехал в Варшаву, у меня к полудню уже начинали дрожать руки — значит, если не выпью хоть рюмочку, будет плохо. За границей это прошло». Популярность сатирика, пришедшая к Мрожеку еще в Кракове, существенно расширила его круг общения, которое протекало в основном в трех главных краковских ночных ресторанах: «Варшавянке», «Французском отеле» и «Фениксе». Случалось, что за одну ночь Мрожек с компанией наведывался во все три по очереди. Внес он свою лепту и в «героическое становление» знаменитого краковского кабаре «Пивница под Баранами».
Picture display
standardowy [760 px]
«Поляк по версии Мрожека». Выставка рисунков Славомира Мрожека в Кракове к столетию независимости Польши, 2018, фото: М. Ласык / Reporter / East News
Когда Мрожек начал выезжать за границу, его на первых порах «ни на минуту не покидало чувство униженности и неполноценности, связанное с Польшей» — что и говорить, быть поляком в середине XX века справедливо считалось делом крайне непростым. «Я постоянно был в подпитии или попросту пьян, — вспоминал писатель свою первую поездку в Париж. — Пил я и для куража, стремясь избавиться от скованнности — она рождалась от невозможности свободно передвигаться, объясняться и улаживать простейшие дела». Тогда-то у Мрожека появилась «теория мобилизации», которую он детально изложил в рассказе «Мониза Клавье».
Picture display
standardowy [760 px]
Сцена из спектакля «Мониза Клавье», режиссер: Войцех Семион, 1976, фото: Збигнев Лагоцкий / Театр Багателя в Кракове
Суть этой теориии заключалась в том, что любой поляк, каким бы неудачником и недотепой он ни был, в нужные моменты «мобилизуется», и тогда все у него получается прекрасно. Разумеется, процесс «мобилизации» совершается при помощи спиртного. В дневниках и мемуарах Мрожека можно найти немало историй о том, как он преодолевал непривычные ситуации, усиленно «мобилизуясь». Чего стоит хотя бы появление писателя в июле 1959 года на вечеринке у тогдашнего профессора Гарварда, будущего Государственного секретаря США Генри Киссинджера. В coctail party принимал участие весь интернациональный семинар Гарварда, и Мрожек, чтобы побороть смущение, немедленно приступил к «мобилизации» с помощью алкоголя, однако перестарался, обиделся на весь мир и ушел, не попрощавшись ни с гостями, ни с хозяином и его женой. «Бредущий в одиночку пьяный поляк при галстуке, — с иронией вспоминал он, — подобное зрелище попахивало скандалом».
Мексиканский дивертисмент
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек в Мексике, 1996, фото: LASKI DIFFUSION / East News
Вся жизнь Мрожека — это бесконечная смена декораций, которые он, как опытный драматург, тасовал с размахом и наслаждением. Когда в конце 80-х годов ему наскучила жизнь в Париже, он решил перебраться в Мексику, на родину своей второй жены Сусаны Осорио. Биографы Мрожека называли его переезд в Мексику «последним побегом», а писателю, по его собственному признанию, просто захотелось проверить, на что он способен еще, кроме литературы.
В апреле 1989 года Мрожек с женой покинули Париж и обосновались в полусотне километров к западу от Мехико-Сити, на горном ранчо. Гасиенду Мрожек спроектировал и построил сам — пригодились познания в архтектуре, полученные в институте. На мексиканской «фазенде», которую он прозвал «Эпифания» («Озарение») писателю приходится много работать физически — ухаживать за лошадьми, вскапывать землю. Его ладони постоянно покрыты мозолями. В Кракове в это время с помпой проходит театральный фестиваль Мрожека (поговаривают, что писателя на торжествах изображает его двойник). А в мексиканской глуши его никто не знает, здесь он никая не литературная знаменитость, а обычный «гринго». В документальном фильме Павла Лозинского «Славомир Мрожек представляет» («Sławomir Mrożek przestawia», 1997) писатель выглядит как ковбой: широкополая белая шляпа, усы, темные очки, черная кожаная куртка, голубые джинсы, заправленные в сапоги.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, Стокгольм, октябрь 1992, фото: Вуди Охнё / Forum
Впрочем, литературу Мрожек не забросил. Достаточно сказать, что в 1993 году он написал пьесу «Любовь в Крыму», каждого акта которой хватило бы на отдельную постановку. В Мексике ему хорошо работалось, и он начал думать, что наконец-то обрел покой, о котором так мечтал. Увы, покой писателю только снился.
В конце 1995 года в Мексике разразился биржевой крах, что спровоцировало разорение и ликвидацию мелких и средних предприятий и резкий рост безработицы, а вслед за ней и преступности. Участились случаи похищения людей — главным образом, белых иностранцев — ради выкупа. Мрожек автоматически оказался в «группе риска». Все чаще в окрестностях его ранчо появлялся голубой фольксваген, в котором сидели два подозрительных типа, неустанно наблюдавших за жителями ранчо и распрашивавших соседей о Мрожеке и его жене. Дошло до того, что писателю приходилось дежурить на крыльце гасиенды с карабином в руках. Жизнь в Мексике становилась слишком опасной, и весной 1996 года Мрожек и его жена переехали в Краков.
Picture display
standardowy [760 px]
Славомир Мрожек, июль 2004, фото: Богдан Кренжель / Forum
Казалось бы, чем можно удивить всемирно известного писателя, разменявшего восьмой десяток? Однако уже пожилому Мрожеку жизнь неожиданно преподнесла совершенно новый опыт, существенно изменивший его личность и даже писательскую технику. В мае 2002 года драматург перенес инсульт, результатом которого стала афазия. При афазии человек, вследствие кровоизлияния в мозг и нарушения некоторых мозговых структур, частично, а то и полностью теряет дар речи. Мрожек утратил возможность писать и говорить на иностранных языках (да и польский в первые месяцы после болезни давался ему с трудом — он мог читать, однако не понимал того, что читает, и был не в состоянии составить ни одного осмысленного предложения), считать, пользоваться телефоном, пишущей машинской, кредитной карточкой, календарем, часами и даже открывать дверь ключом.
Победить болезнь Мрожеку помогла литература. Чтобы справиться с недугом, преодолеть апатию и страх перед людьми и внешним миром, он начал писать книгу воспоминаний, взяв себе новое имя — Валтасар. Он стал методически будоражить память, переносить на бумагу скрытые в ней переживания, мысли, образы, постепенно восстановив способность пользоваться языком устно и письменно. И его книга «Валтасар. Автобиография» оказалась не только прекрасным образцом писательского и человеческого мужества, но и великолепным исследованием сложной природы человеческого «я».
[{"nid":"5695","uuid":"149c0660-3eab-4f7e-b15d-9a3a314fb793","type":"article","langcode":"ru","field_event_date":"","title":"\u0421\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u044c \u0432 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430","field_introduction":"\u041d\u0430 \u043f\u0440\u043e\u0442\u044f\u0436\u0435\u043d\u0438\u0438 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0445 \u043f\u044f\u0442\u0438\u0434\u0435\u0441\u044f\u0442\u0438 \u043b\u0435\u0442 \u0438\u0441\u0441\u043b\u0435\u0434\u043e\u0432\u0430\u0442\u0435\u043b\u0438 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430 \u0441\u0447\u0438\u0442\u0430\u043b\u0438 \u043d\u0430\u0447\u0430\u043b\u043e\u043c \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u0438 \u043f\u0435\u0440\u0438\u043e\u0434 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435 \u041f\u0435\u0440\u0432\u043e\u0439 \u043c\u0438\u0440\u043e\u0432\u043e\u0439 \u0432\u043e\u0439\u043d\u044b (\u0442\u043e \u0435\u0441\u0442\u044c \u0432\u0440\u0435\u043c\u044f \u0432\u043e\u0437\u043d\u0438\u043a\u043d\u043e\u0432\u0435\u043d\u0438\u044f \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u043d\u044b\u0445 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439). \u041e\u0434\u043d\u0430\u043a\u043e \u0432 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0435 \u0433\u043e\u0434\u044b \u0438\u0441\u0442\u043e\u043a\u0438 \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0439 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0443\u0441\u043c\u0430\u0442\u0440\u0438\u0432\u0430\u044e\u0442 \u0443\u0436\u0435 \u0432 \u0442\u0432\u043e\u0440\u0447\u0435\u0441\u0442\u0432\u0435 \u043f\u0440\u0435\u0434\u0441\u0442\u0430\u0432\u0438\u0442\u0435\u043b\u0435\u0439 \u00ab\u041c\u043e\u043b\u043e\u0434\u043e\u0439 \u041f\u043e\u043b\u044c\u0448\u0438\u00bb (1895\u20131918).\r\n","field_summary":"\u041e\u0442 \u043f\u0430\u0440\u043d\u0430\u0441\u0441\u0438\u0437\u043c\u0430 \u0434\u043e \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u0430: 5 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439, \u043e\u043f\u0440\u0435\u0434\u0435\u043b\u0438\u0432\u0448\u0438\u0445 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u0443\u044e \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u044e XX \u0432\u0435\u043a\u0430.","topics_data":"a:1:{i:0;a:3:{s:3:\u0022tid\u0022;s:5:\u002259609\u0022;s:4:\u0022name\u0022;s:33:\u0022#\u044f\u0437\u044b\u043a \u0438 \u043b\u0438\u0442\u0435\u0440\u0430\u0442\u0443\u0440\u0430\u0022;s:4:\u0022path\u0022;a:2:{s:5:\u0022alias\u0022;s:26:\u0022\/topics\/yazyk-i-literatura\u0022;s:8:\u0022langcode\u0022;s:2:\u0022ru\u0022;}}}","field_cover_display":"default","image_title":"","image_alt":"","image_360_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/360_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=657Yq-o6","image_260_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/260_auto_cover\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=58nl0Ijx","image_560_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/560_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=uyjmQphE","image_860_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/860_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=0DTNnHnI","image_1160_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/1160_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=KQjtn6cS","field_video_media":"","field_media_video_file":"","field_media_video_embed":"","field_gallery_pictures":"","field_duration":"","cover_height":"249","cover_width":"440","cover_ratio_percent":"56.5909","path":"ru\/node\/5695","path_node":"\/ru\/node\/5695"}]