Поэт сам изготавливал машинописные сборники своих стихов, напечатанных под копирку, и распространял их среди оставшихся жителей гетто, ожидавших своей очереди для отправки в лагерь смерти. Казалось бы, какие могут быть стихи на краю гибели? Но те, кто уцелел, вспоминают: поэзия помогала если не выжить, то хотя бы не сойти с ума от ужаса, внушала, что человеческий дух сильнее эсэсовцев, Гитлера и самой смерти.
Большая часть этих «самиздатовских» книжечек исчезла навсегда, некоторые были обнаружены после войны в руинах Варшавского гетто. Одно из последних стихотворений Шленгеля, «Расчеты с Богом», написанное весной 1943 года, долгое время считалось утраченным (сохранилась только одна его строфа), однако в 1984 году его разыскала уцелевшая во время Холокоста польско-израильская писательница Халина Биренбаум. Это очень важный текст, в какой-то степени манифест, поскольку в нем Шленгель попытался ответить на мучивший его вопрос – почему Бог терпит весь этот кошмар? По обыкновению, Шленгель начинает стихотворение в шутливом, даже несколько развязном тоне:
Не знаю, сон это был или явь,
спиртного ли граммов двести,
но как-то сидели мы – Бог и я,
баланс подбивая вместе.
Однако тут же переводит разговор в иную плоскость, заявляя, что перед Богом и людьми он чист (это заявление Шленгель, как нетрудно догадаться, делает от имени всех невинных жертв Холокоста):
Я ел мацу, судьбу не кляня,
правила чтил, и в субботу
я сторонился, словно огня,
любой, даже мелкой, работы.
Верил я так, что вера моя
с солнца сводила пятна,
плоть умерщвлял ежедневно я,
а ради чего – непонятно.
И здесь поэт задается самым страшным вопросом (на который, к слову, так и нет однозначного ответа) — почему же тогда Бог не проявляет любви и милосердия к тем, кто живет по Его законам?
Но в книге учета свершений и мук
(не веришь? подвинься ближе!)
что-то Твоих особых заслуг
передо мной я не вижу.
Вся благодарность Твоя – удар
кованого ботинка,
окрик охранника и угар
жарких печей Треблинки.
Что Тебе нужно, ответь сейчас?
Вымолви же хоть слово.
Хочешь, вдыхая немецкий газ,
я помолюсь Тебе снова?
(перевод Игоря Белова)
Весенняя контратака