Всем известно, что Збигнев Херберт был эрудитом, его произведения полны аллюзий к классической философии, литературе, мифологии. Он использует код, понятный европейским интеллектуалам, однако оказывается, что всестороннего образования не всегда достаточно для глубокого прочтения его творчества.
садясь в поезд государственных железных дорог
я думаю о мире моего
деда императора Мэйдзи
(…)
думаю
со сжимающимся сердцем
о Хирохито.
Это фрагмент стихотворения «Повозка» («Wóz») из сборника «Элегия на уход» (Париж, 1990). Что имел в виду поэт? «Почему “Повозка” (...) Здесь явно что-то не так. Знаки вопроса, которые появляются по ходу чтения стихотворения, выливаются в целый реестр сомнений», – пишет на страницах журнала «Pogranicze» Малгожата Миколайчак, знаток творчества Херберта. Польские комментаторы, анализируя «Повозку», скользили по краям лапидарных строк в попытке прикоснуться к смыслу таинственного произведения. Но так и не смогли познать его до конца, а все из-за лакун в знании классической литературы. Японской, разумеется.
Токимаса Секигучи приводит слова Херберта: «Я уверен, что во всех своих честолюбивых попытках поэзия пытается коснуться действительности». И добавляет: «Текст “Повозки” коснулся действительности. Однако прежде всего не польской действительности, а японской». Произведение Херберта – это облеченный в поэтическую форму рассказ о поэтическом турнире Утакай хадзимэ, традиции, уходящей корнями в XIII век. Это торжественная декламация коротких песен (танка) со строфой 5+7+5+7+7 (сочетание пяти- и семисложных стихов с двумя семисложными заключительными стихами). Танка – поэзия дворянская, в отличие от всемирно известного хайку, которые сочиняли в основном низшие слои общества. Кроме песен, сложенных в кругу приближенных императора, читались также стихотворные произведения обычных граждан, которые выбирали по конкурсу. Каждый год танка писали на какую-то определенную тему. В описанной Хербертом церемонии 1989 года темой была идеограмма 車 (‘курума’). Это знак может обозначать множество понятий, например «повозка», «колеса», «транспортное средство», «автомобиль». Польский поэт дал также свой необыкновенно верный перевод танка, написанной Хирохито – 124-м императором Японии.
«Каким образом Херберт мог все это “увидеть” и обо всем этом узнать? Я полагаю, он посмотрел в Париже какой-то документальный фильм или телепрограмму о Хирохито, которую передавали в связи с его кончиной (1926–1989), а также имел под рукой тексты на тему почившего тэнно (япон. ‘император’ – примеч. ФЛ) и церемонии Утакая хаджимэ. Он мог познакомиться и с другими произведениями Хирохито. Должно быть, это были действительно добросовестно сделанные фильмы и тексты, иначе польский поэт не смог бы коснуться японской действительности, – пишет Секигучи. – Я считаю стихотворение “Повозка” образцовым произведением, в котором дало свои плоды свойственное поэту “культивирование уходящего умения созерцать”. С тем только, что это произошло не внутри польскоязычной литературы, а в области выдающихся транскультурных текстов мировой литературы».
Токимаса Секигучи впервые посетил Польшу в 70-е годы, он изучал польскую филологию в Ягеллонском университете. Прежде он занимался французской литературой и компаративистикой, поэтому прибыл в страну на Висле с большим багажом знаний о далеких уголках Европы. С необыкновенным рвением будущий профессор начал постигать польскую культуру, переводил польскую литературу на японский (от Кохановского и Мицкевича до Виткация и Гомбровича).
«Эссе с польским акцентом» опубликованы в честь ухода токийского профессора полонистики на пенсию. Следует подчеркнуть, что все тексты изначально написаны по-польски, здесь нет переводов. Первая часть книги содержит зарисовки, посвященные прочтению польской литературы с отдаленной перспективы. Вторая – это эссе под названием «Азии не существует». В третьей автор поместил тексты различной тематики, в большой степени автобиографического толка.
Профессор Секигучи описывает, как он читал Херберта, Шимборскую (мыслительницу дзэн, хотя она об этом даже и не подозревала), Милоша (некоторые тексты которого оказались для японца слишком герметичными, несмотря на то, что он был в Литве), Сенкевича (Секигучи, отправившись в Каменец-Подольский, изучал, в каком контексте автор «Трилогии» использовал слова «Восток» и «Азия»), Гомбровича («В современной западной литературе обращают на себя внимание прежде всего такие писатели, как Жорж Батай, Пьер Клоссовски, Витольд Гомбрович», – писал в одном из своих последних произведений Юкио Мисима) и Пруса (в своих фельетонах писатель использовал персонажа-японца, чтобы комментировать состояние тогдашней Европы).
Первую часть замыкает эссе «Польские тексты во внепольских контекстах», который должен стать обязательным чтением для всех, кто хочет рассказывать о польской культуре заграничным слушателям. Секигучи выделяет четыре слова-ключа, которые могут стать окошком для введения польской культуры в более универсальный дискурс. Это: история, Европа, нация и иудаика.
«Не стоит забывать о том, что, выходя за рамки польской филологии в направлении европеистики и – дальше – общего гуманитарного знания, гетевской Weltliteratur, польские тексты могут функционировать только в переводе, а не в оригинале, при этом преодолевая не только границы польского языка, но и национальной аксиологии и семантики (…) Это банальность, но мне кажется, что мы часто это упускаем».
Эссе «Азии не существует» стоило бы прочитать каждому европейцу. Кто в обычной жизни помнит, что в географии не существует никакого европейского континента, а есть только Евразия? О том, что объединяет европейцев, мы знаем и слышим почти ежедневно из уст политиков, комментаторов и мыслителей. А что объединяет азиатов? Уж точно не язык, климат, кухня, религия, культура, фауна и флора.
Тексты Секигучи показывают, что общность культур можно найти даже на другом конце света. Нужно только запастись временем и горячим желанием узнавать «чужие» нам культуры.