Марек Якуб Хласко (Кубой, сокращенное имя от Якуб, зовут трагического героя его раннего рассказа «Петля») был сыном госслужащего Мацея Романа Хласко (1906–1939) и Марии Луции Хласко, урожденной Росяк (1908–1987), привлекательной, отнюдь не лишенной интеллектуальных и артистических амбиций, но неусидчивой и неорганизованной женщины. Она училась в Варшавском университете по трем направлениям (польская филология, романская филология и право), но ни одного не закончила. Брак Мацея и Луции продержался недолго, с 1933 по 1937 год. Отец будущего писателя ушел из семьи и вскоре женился снова, но в первые же дни войны (13 сентября 1939) заболел воспалением почек и умер (другие источники в качестве причины безвременной кончины указывают туберкулез).
Мать остается одна с ребенком, во время оккупации торгует в ларьке продовольствием. В этот период она знакомится с Казимежем Грычкевичем, мужчиной гораздо старше ее, за которого выходит замуж в 1949 году. Единственный сын воспринял этот брак в штыки. Во время Варшавского восстания, которое не оставило никакого значительного следа в памяти десятилетнего Марека и затем никак не было отражено в его творчестве, была уничтожена квартира семьи Хласко на улице Теплой, 10. Погибло все имущество и все документы. После поражения восстания 2 октября они покидают разрушенный город и отправляются в Ченстохову. Там, у Ирены Козловской (подруги матери), в доме 84 по улице Собеского они проведут несколько месяцев. Там же в январе 1945 года становятся свидетелями масштабного наступления советских войск. Драматическое описание прохождения Красной Армии и войск НКВД, самоуправства и военных преступлений, анализ души советского человека и менталитета homo sovieticus читатель Марека Хласко встретит годы спустя в его «Красивых, двадцатилетних» (1966).
фрагмент фильма «Красивые, двадцатилетние», реж. Анджей Титков, фильм целиком на ninateka.pl
Результатами этих трагических переживаний стали первые записи и попытки систематизации мыслей и событий, свидетелем которых он оказался. Свой тайный дневник Хласко продолжает вести в Хожове (Силезия), а затем в Белостоке, где пытаются устроиться его мать с отчимом (которого юноша по-прежнему игнорирует). Наконец, в январе 1946 году они осели во Вроцлаве, где, после многочисленных пертурбаций, в июне 1949 года Марек заканчивает (с неважными оценками) школу, а 2 июля этого же года Мария Хласко ставит точку в отношениях с заботливым паном Казимежем. До конца 1950 года Марек с матерью будут жить во Вроцлаве, в районе Семполин, на улице Борелёвского, 44. В сентябре Хласко переезжает в Варшаву под опеку своей тетки Ядвиги Орачевской. Живет в интернате на улице Тарчиньской, учится в Государственном техническо-театральном лицее, из кторого вскоре вылетает за непослушание. После исключения из школы возвращается во Вроцлав.
В шестнадцать лет Хласко прекращает всяческие отношения с системой образования и погружается в мир трудовых будней. После нескольких неудачных попыток устроиться принимает решение пойти на курсы вождения, которые успешно оканчивает в 1950 году. Однако настоящей школой жизни и закалкой характера — а заодно халтуры, левых заработков и пьянства — стала для него работа помощником шофера в предприятии по перевозке леса. Он выезжал в путь в экстремальных осенне-зимних условиях на огромных перегруженных машинах по опасным горным дорогам. На этой работе Хласко продержался шесть недель — с 15 ноября до конца 1950 года. К своему несчастью, но к счастью для польской литературы и кино («Дураки верят в утро», «Следующий в рай», «База мертвых людей») Хласко примет на работу Государственное деревообрабатывающее предприятие PAGED с базой в Быстшица-Клодзкой, хотя, как следует из самого известного рассказа молодого водителя, действие происходит, скорее, в послевоенных Бещадах.
С 1951 года Марек Хласко работает водителем и живет в Варшаве, потому что мать получает служебную квартиру (комната с кухней, 35 м2) в районе Жолибож на улице Мицкевича, который примыкает в более привлекательному для Марека (поскольку более первозданному, суровому и экзотичному) району Марымонт (сегодня одна из улиц носит имя писателя), вскоре увековеченному в раннем рассказе Хласко «Маримонтская соната», который и стал по сути его дебютом. Однако по времени публикации (1954) «Сонату» опередил рассказ «Соколовская база», вещь с еще заметными приметами «производственной тематики». Во время работы в отделе снабжения Управления хозяйством предприятия METROBUDOWA (где Хласко продержался рекордно долго, почти год, с 27 апреля 1951 по 16 июня 1952 года) он неожиданно заслужил доверие партии и был назначен местным рабкором газеты «Trybuna Ludu». Эта должность была своеобразным гибридом журналиста-самоучки со стукачом. Резкие и остроумные репортажи Хласко, по всей видимости, пришлись по вкусу работодателям, поскольку однажды, как вспоминал писатель в «Красивых…», его вызвали в редакцию и вручили премию — роман Анатолия Рыбакова «Водители». Он произвел на Хласко сильнейшее впечатление.
«Это была первая книга в стиле соцреализма, которую я прочитал. Нужно признать, она меня ошеломила. Такую ерунду и я могу писать, сказал я себе. И пошло-поехало».
Таким нехитрым способом партия сделала из водителя писателя, чтобы годы спустя его оболгать, очернить и уничтожить. Заражение бациллой литературы вкупе с застарелыми домашними «атавизмами» плюс содействие дружного с семьей (и увлеченного симпатичным восемнадцатилетним юношей) председателя вроцлавского отделения Союза польских писателей Стефана Лося, который попытается с помощью авторитетных писателей Неверли и Чешко «вытащить Хласко из этой шоферской ямы» — все это определило дальнейшую судьбу талантливого и расторопного юнца. В роли водителя Хласко выступал еще дважды: с 4 августа до 1 декабря 1952 года в варшавском Продовольственном кооперативе и с 15 декабря 1952 до 30 апреля 1953 года — в автопарке Городского предприятия розничной торговли. В «Красивых, двадцатилетних» он в подробностях рассказал о «левых» доходах, которыми жили работники обоих этих предприятий, о мошенничествах и махинациях и о тех, кто создал всю эту сюрреалистическую и абсурдную систему. Эту первую мыльную оперу для масс…. И какой ценой…
«Мне тогда было восемнадцать лет; когда я сегодня пишу об этом, мне не стыдно. Пусть будет стыдно тем, кто принудил меня этим заниматься. (…) Сила “комми” состоит в пошлости их идеологии. Сила “комми” состоит в нереальности явления. (…). Немецкие журналисты всегда говорили мне: “Не забывайте о том, что они первые забрались на небо”. Я не инженер, но мне кажется, что о техническом успехе можно говорить в том случае, если известна стоимость инвестиции. Если из тысячи деревьев сделать тысячу зубочисток — это смешно».
С середины 1953 года благодаря полученным от кураторов из Союза писателей многомесячным творческим стипендиям для новых талантов и своему собственному неофитскому запалу Марек Хласко дорастет до писателя. Этот необычный симбиоз сообразительного, острого на язык шоферюги, темпераментного enfant terrible с человеком пера и формальной дисциплины принесет в последующие годы удивительные плоды. А Мареку — «в один прекрасный день» — известность и славу. Статус идола и представителя угнетаемого, обманутого большинства. Но вдобавок к этому — риск «головокружения от успехов» и вполне реальную угрозу впасть в немилость «народной власти». Она согласна терпеть только прогнозируемые и мягкие «революции выходного дня», а также бунтовщиков на поводках. Хласко со своим юношеским радикализмом и творческим энтузиазмом после Октября-56 нарушил — как представляется, совершенно сознательно — правила игры и должен был поплатиться за отступничество и «предательство». Однако прежде чем это произойдет, автор «Соколовской базы», «Рабочих», «Солдата», «Двух мужчин на дороге», «Петли» и других имевших успех рассказов, написанных очень живо, вопреки действующим нормам, делает головокружительную карьеру в ежедневной периодике и в престижных литературных журналах. Его печатают такие разные по своей тематике и статусу издания, как «Sztandar Młodych», «Po prostu», «Świat», «Nowa Kultura» и «Twórczość». В журнале «Po prostu», который становится символом социально-политических перемен 1955–1956 годов, Хласко с 1 сентября 1955 года получает должность редактора отдела прозы. Он печатает много своих рассказов, в которых обычно показывает жестокий контраст между представлением о жизни и самой жизнью (например, «Красивая девушка» или «Самые святые слова нашей жизни»). Почти каждую неделю он также пишет фельетоны. В ноябрьской «Новой культуре» (1955 № 47) печатается, как сказали бы сегодня, «культовое» произведение — «Первый шаг в облаках», которое дало название выпущенному несколько месяцев спустя (май 1956) дебютному сборнику рассказов Хласко. Три издания за несколько месяцев общим тиражом 50 тысяч экземпляров, восторженные рецензии и Премия издателей стали доказательством невероятного успеха двадцатилетнего автора, одаренного абсолютным литературным слухом. Стоит вспомнить начало заглавного рассказа:
«В субботу центр города выглядит так же, как в любой другой день недели. Только пьяных больше; в закусочных и барах, в автобусах и подъездах — везде стоит запах винного перегара. В субботу город теряет свой деловой облик — в субботу у города пьяная рожа» (перевод К. Старосельской).
Выгодные договоры с издателями и киностудиями приносят Хласко хорошие гонорары, однако деньги он спускает. В письмах к матери, которые он писал ей до самого конца, Марек все время обещает исправиться. Отсутствие чувства ответственности за других и способности организовать свою жизнь, недостаток самоконтроля и дисциплины плюс алкоголизм — это, несомненно, самые слабые стороны Хласко как человека. Они же помогают расправиться с автором рассказов, которые издаются за рубежом врагами Народной Польши (то есть Гедройцем). Стоит добавить, что в апреле 1956-го по распоряжению премьер-министра Юзефа Цыранкевича, который решает проявить заботу о писателе, Хласко предоставляется возможность выбрать себе квартиру (тот выбирает район Охота и улицу Ченстоховскую, которую так и не полюбит), а в декабре молодого автора принимают в Союз польских писателей и выдвигают на зарубежную стипендию, которую он и получат в апреле следующего года. Вот только короткая эпоха литературных и светских триумфов Хласко на родной земле уже подходила к закату. В этом не было ничего удивительного, поскольку партия начала новое наступление на идеологическом фронте и приступила к закручиванию гаек. Оттепель переходит в заморозки. В годовщину перемен, в октябре 1957-го, был ликвидирован журнал «Po prostu», новый журнал «Europa» (Хласко входил в состав редакции, возглавляемой Ежи Анджеевским) разгромили в процессе верстки или печати самого первого (ноябрьского) номера. Журнал был признан недостаточно «социалистическим», его «либерально-буржуазная» программа изобличена и осуждена, а сам Гомулка, по рассказам, заявил, что здесь «никакой Европы не будет».
Хласко, который хорошо чувствовал как благоприятные, так и тревожные веяния, понял, что пора уезжать. Тем более что его ожидала многолетняя служба на подводной лодке (он по-прежнему не урегулировал отношения с военкоматом) и реальная угроза изъятия загранпаспорта. Как напишет сам автор в «Красивых, двадцатилетних», он оказался на развилке, дошел до черты, и жизнь потребовала от него резких шагов и радикальных решений:
«В кармане у меня лежало восемь долларов; мне было двадцать четыре года; я был автором опубликованного сборника рассказов и двух книг, которые печатать отказались. (...) люди, со сноровкой профессиональных могильщиков поспешившие меня похоронить, были по меньшей мере на тридцать лет старше. (...) Выходя из самолета в аэропорту Орли, я думал, что не позже чем через год вернусь в Варшаву. Сейчас я знаю, что в Польшу не вернусь уже никогда; но пишу эти слова и понимаю, что хотел бы ошибиться» (перевод Ю. Живовой).
Он не ошибался, но и не знал, что пик уже пройден и вторая часть его жизни будет бурной, хаотичной и короткой. Как бы так ни было, в пятницу 21 февраля 1958 года в аэропорту Окенце (или Орли, кому как угодно) закончился польский и начался эмигрантский, а точнее, зарубежный период жизни и творчества Марека Хласко.
Как и многие до него, Хласко начал этот период с Парижа и визита к Гедройцу в Мезон-Лаффит, где у того был дом и насущные издательские дела. Первоначальные восторги по поводу «вундеркинда», «обиженного и несчастного юного бунтаря» сменились разочарованием и раздражением князя редакторов и его домашней команды во главе с Герцами. Хласко, невзирая ни на какие правила приличия, в своей старопольской, варшавской, шоферской манере злоупотребляет гостеприимством, разыгрывает из себя звезду желтой прессы, которому свобода и слава ударили в голову. С обезоруживающим обаянием, сознавая собственную привлекательность и способность очаровывать, проверенную до этого на женщинах, журналистах и секретаршах — он ни в чем себя не ограничивает. Хласко дает провокационные интервью второсортным, охотящимся за скандалами французским таблоидам, транжирит деньги, гоняется за юбками и пьет водку, преимущественно в русских кабаках.
«Приехав в Париж, я вел себя как последний идиот», — признается впоследствии польский Дмитрий Карамазов. Рассказы, в особенности израильские, в которых Хласко «переходя последнюю границу стыда» изображает из себя альфонса, распределяющего по клиентам «девочек» (как хотя бы в истории «Расскажу вам про Эстер», или мужскую проститутку, жиголо, живущего за счет богатых женщин (как во «Втором убийстве собаки») являются, конечно же, литературной фикцией, которая, тем не менее, вмещается в рамки его любимого принципа «правдивой выдумки».
И все это неспроста. Острую, полнокровную литературу он «выжимал» из жизни, отвоевывал у нее, проверял собой, выращивал в себе. Хласко не хотел, чтобы его литература шелестела бумагой, он готов был приносить ей в жертву свое здоровье, общественное положение, достоинство… Без понимания этого трудно разглядеть какой-либо смысл и логику в его авантюрной жизни, в его европейском, израильском и американском мельтешении, в котором мешались страны, пейзажи, женщины, правила, обычаи, занятия, психиатрические клиники и тюрьмы, издательства, автомобили, которые этот «коммунистический Джеймс Дин» разбивал, самолеты, на которых он летал над Калифорнией. Потому что его жизнь между 1958 и 1969 годами — это лихорадочная, нервная гонка, на первый взгляд хаотическая и случайная, но на самом деле заданная зигзагообразными, закончившимися фиаско попытками вернуться на родину (Париж, Западный Берлин, Тель-Авив), а затем все более беспорядочным, упрямым, вызванным депрессией или внезапным импульсом желанием увидеть чье-то лицо (Янек Роевский, Эстер Стейнбах), остаться с женщиной (Соня Циман) или наоборот, убежать от женщины, от мещанского рабства достатка и немецкой скуки Gemütlichkeit (Соня Циман, ее отец и брат). И еще наверняка роль здесь сыграла любовь к приключениям, к узнаванию новых земель, закоулков экзистенции, а может — обычное жажда денег. В этой гонке, блужданиях и возвращениях, встречах и расставаниях, браках и разводах, на заводе по производству стекловаты и на складе металла, на стройке, у нивелирной рейки и металлургической печи, в кабине легкого самолета, в ночном баре и в дешевом, завшивленном отеле, Марек Хласко растрачивал бесценную энергию молодости, свою легендарную энергию, стойкость и упрямство, душевное равновесие, дерзость, юмор, хорошее самочувствие и здоровый сон (он все глубже погружался в зависимость от успокаивающих и снотворных препаратов), потому что «живя, мы тратим жизнь»; но при этом он приобретал нечто бесценное для прирожденного, писателя: проверенные жизнью литературные темы.
Эти хаотические метания, которые он сам себе постоянно организовывал — во Франции, в Италии, Швейцарии, в Англии, Германии, Израиле или в США — имели, как представляется, некий таинственный терапевтический эффект, они несли в себе или же запускали какой-то компенсационно-защитный механизм, коль скоро в результате автор регулярно выдавал яркие, сочные тексты. Он постоянно чего-то искал, за чем-то гнался, что-то разрушал, его переполнял неспокойный дух противоречия, протеста, бунта; воистину гегелевский дух отрицания любого только что достигнутого состояния. И из всей круговерти, как из чертовой мельницы, сыпались неизвестно когда и каким чудом сотворенные (причем с регулярными промежутками — и это при хронической неспособности к самоорганизации!) рассказы и повести, в которых отсутствовали какие-либо признаки спешки и хаоса. Сыпались изумительные жемчужины «польских», «израильских» и «американских» историй. Ему достаточно было десятилетия, чтобы (не считая работ меньшего масштаба, как, например, эссе о современном кинематографе для швейцарского «Die Weltwoche» или публикуемые у Гедройца «Письма из Америки») напечатать целый ряд отнюдь не миниатюрных рассказов и повестей, зачастую действительно выдающихся, переведенных на многие языки. Вспомним их названия: «Кладбища», «Следующий в рай» (Instytut Literacki, Париж, 1958), «Скажи им, кем я был» (Kultura, 1961 № 10), «В день смерти Его» (Kultura, 1962 № 5), «Станция» (Kultura, 1962 № 12), «Рассказы» (Instytut Literacki, Париж, 1963), «Все отвернулись», «Грязные поступки» (Instytut Literacki, Париж, 1964), «Второе убийство собаки» (Kultura, 1965 № 1-2), «Обращенный в Яффе», «Расскажу вам про Эстер» (Polska Fundacja Kulturalna, Лондон, 1966), «Сова, дочь пекаря» (Księgarnia Polska, Париж 1968). Посмертно был издан оконченный в 1969 году «американский» роман «Жгите рис каждый день», известный на Западе под названием «The Rice Burners». Отдельное и необычайно важное место независимо от разных умных и не очень дискуссий о «конфабуляциях», «скандале», «литературной автобиографии», «параавтобиографии» или «беллетризованном дневнике», занимают в творчестве Хласко «Красивые, двадцатилетние» — текст, написанный в Мезон-Лаффите, который с самого начала и полностью публиковался в «Культуре» (первые фрагменты — в конце 1965 года, номера 11 и 12); в мае 1966 года эту необыкновенную книгу издает Литературный институт; на родине автора произведение будет ждать выхода более двадцати лет и наконец будет напечатано — оскопленным цензурой и с довольно бестолковым вступительным словом от издателя — в 1988 году в издательстве Czytelnik.
В 1969 году запутанный, неспокойный, но и плодотворный в литературном отношении путь Марека Хласко подошел к концу. В ночь с 13 на 14 июня в Висбадене в доме 26 по Хаубериссерштрассе, в квартире редактора немецкого телеканала и киносценариста Ханса-Юргена Бобермина при невыясненных до конца обстоятельствах тридцатипятилетний польский писатель окончил свои земные дни. Непосредственной причиной смерти, которая наступила «между часом ночи и восемью часами утра» был коллапс, вызванный сочетанием передозировки снотворных и алкоголя. Так было сказано в скупом официальном сообщении. Косвенные, самые разнообразные, годами откладывающиеся в психике причины чаще всего остаются неизвестными врачам скорой помощи.
Автор: Тадеуш Стефаньчик, декабрь 2006