ЕК: Какие книги и какие авторы повлияли на вас больше всего?
ВЕ: Я считаю себя учеником Маркиза де Сада, говорю это без пафоса. Он вправил мне мозги.
ЕК: В каком смысле?
ВЕ: Помог понять человеческую природу. Я очень рано с ним познакомился благодаря тому, что с 1966 года Сада начали легально печатать во Франции. Мне было лет двадцать, он интересовал меня сначала как порнограф, но потом я вчитался и увидел, что у него совсем другая концепция мира. Свою первую большую работу я написал именно о нем — «Маркиз де Сад, садизм и XX век». Нам кажется, что во всем вокруг виноват строй, политики, наши исторические беды, поражения, победы — все, кроме нас. Мы не копаем внутрь. Внутреннее зло табуировано. Мы ведь совершенно не исследовали человеческую природу. Давайте вспомним историю. Ведь не взялись неведомо откуда в прошлом веке люди, получившие задание в одночасье стать фашистами или садистами. Люди просто открыли свою природу. Им нравится мучить, издеваться, глумиться. Сад мне вставил мозги. Иначе я бы еще долго ходил и удивлялся, почему у нас такой плохой строй. А Сад мне сказал: «Загляни в человеческую природу». После этого в моей жизни появился замечательный Лев Шестов, один из лучших философов прошлого века, который рассказал мне о метафизическом смятении, о том, что существуют понятия фатализма и случайности. Эти две фигуры, Шестов и Сад, слились. На этом перекрестке все и началось.
ЕК: И что вы сегодня думаете о человеке?
ВЕ: Мне кажется, что человек — это схватка разных представлений. Не только добра и зла. Это схватка времени и вечности, красоты и ужаса, таланта и бездарности. Наверное, можно создать такие системы, которые «потушили» бы самые опасные свойства человека. Мне кажется, что главное в человеке — это найти свою адекватность. Мы очень часто себя просто не видим, не понимаем, не знаем из чего мы состоим. Совершенно не обязательно быть гениальным или пророком. Можно быть скромным, малозаметным человеком. Но если ты адекватен себе, своим чувствам, своим понятиям о добре и зле, все получится. Конечно, можно стремиться к тому — и Европа это делает — чтобы обезвредить человека, снизить его агрессивность, склонить человека к пацифизму. Но все равно внутреннее зло пробивается и среди вполне достойных людей.
ЕК: Благодаря чему вы состоялись как писатель?
ВЕ: Благодаря ударам судьбы. Первый раз, когда рядом оказался замечательный писатель с такой же фамилией и такими же инициалами — Венедикт Васильевич Ерофеев, который написал чудесную книгу «Москва-Петушки». Было понятно, что если я каким-то образом не определюсь, окажусь раздавлен. Вторым ударом было то, что отец потерял работу. После истории с «Метрополем» советские власти хотели, чтоб я покаялся и написал письмо-отречение. Помню, как однажды вечером папа мне сказал: «В нашей семье есть один труп. Это я. Если напишешь письмо, будет два трупа». Понимаете, мне нужно было каким-то внутренним усилием воли доказать, что он не зря потерял работу. Для меня, пожалуй, самым большим комплиментом в жизни остаются слова, которые папа сказал в конце жизни. Французское телевидение приехало к нам на дачу снимать фильм обо мне. Папа был уже совсем старенький. Он шел, шаркая ногами в осенних листьях и сказал: «Мой сын опередил время».
ЕК: В доме вашего детства и юности бывали люди, которых невозможно представить рядом. С одной стороны, художник Пабло Пикассо и певец Ив Монтан. С другой, один из самых кровавых политиков прошлого века, Вячеслав Молотов.
ВЕ: Да, Пикассо даже разукрашивал мне рисунок. Жаль, что эта картинка куда-то делась. Сейчас был бы, наверное, миллионером. А с Молотовым у меня произошла невероятная история. Начало 60-х годов, мы жили на соседних дачах. Папа из какой-то командировки привез красный транзистор. Мне было лет 12-13, я брал его, садился на лавочке под березой и слушал т.н. вражьи голоса, например, «Голос Америки». Однажды ко мне подсел Молотов. С тех пор мы целый месяц ежедневно сидели в 21.00 на лавочке и слушали «Голос Америки» из Вашингтона на русском языке. Как только новости заканчивались, он вставал и уходил.
ЕК: Молотов что-то комментировал?
ВЕ: Однажды по радио сообщили, что в Университете Бейрута студенты забросали полицию коктейлями Молотова. Я спросил: «Дядя Слава, а что такое коктейль Молотова?» Смотря вдаль, он ответил: «Да пустяки это, пустяки».
ЕК: Спустя годы вам не стало жутко от осознания того, с кем вы сидели на одной лавочке?
ВЕ: Писатель ходит на встречи не только с кроликами. Он ходит на встречи также с волками и медведями. Я видел Молотова, некогда могучего человека, который пожимал руку Гитлеру, униженным и забытым. Молотова, который в дождливый день стоял с судками под столовой, ожидая, что ему дадут еду. После разоблачения культа Сталина с ним перестали здороваться. Это знакомство показало мне, насколько хрупки успех, сила, статус в человеческой жизни. Молотов, естественно, мерзавец. Но писатель — это, в первую очередь, человек, который хочет понять процессы, природу. Мне нужны были эти крайности, эти полярные личности для лучшего понимания человека.