Жертва русской литературы
Когда Виктора Ворошильского спрашивали, в чем причина его столь пристального внимания к русской культуре и языку, он в шутку называл себя «жертвой русской литературы». Ворошильский родился 8 июня 1927 года в Гродно, в Западной Беларуси (которая тогда входила в состав Польши), в ассимилированной еврейской семье. Когда Виктору было 12 лет, началась Вторая мировая война, и в город вошла Красная армия. «В этот момент, – вспоминал впоследствии Ворошильский, – действительность для меня как бы раздвоилась. С одной стороны было то, что было и о чем уже с тех пор достаточно сказано, а с другой стороны, были русские песни, русские стихи, русские фильмы – и их пафос меня захватывал». Кто-то из русских приятелей Виктора подсунул ему томик Маяковского – таких стихов юному Ворошильскому читать еще не приходилось, и они совершенно очаровали его. Позднее поэт признавался, что в те годы больше доверял поэзии, чем реальной жизни.
А реальная жизнь становилась все более опасной. Летом 1941 года Гродно заняли немцы, и уже в ноябре семья Ворошильских оказалась в еврейском гетто, где Виктор работал подмастерьем столяра. Во время немецкой оккупации он очень много читает, в основном русскую литературу, поскольку во дворе дома, где жила семья Ворошильских, он нашел оставленную кем-то целую гору книг русских классиков – сочинения Тургенева, Гончарова, Куприна. Зимой 43-го Ворошильские бежали из гетто и, благодаря помощи близких, дождались конца войны.
Юный марксист с наганом за поясом
Весной 1945 года семья Ворошильских репатриировалась из советского Гродно в Польшу, поселившись в Лодзи. Окончив школу, Виктор по настоянию отца, работавшего врачом, поступил на медицинский факультет, но через год бросил медицину и перешел на филфак. Уже тогда он вовсю писал стихи, в которых подражал своему кумиру Маяковскому, взяв на вооружение не только формальные приемы, но и революционный драйв. Юный поэт чувствовал себя участником решающей битвы за переустройство мира. В Польскую рабочую партию Ворошильский вступил еще в школе, не дожидаясь выпускных экзаменов – зашел с улицы в партком и с вызовом поинтересовался, настоящая ли это коммунистическая партия.
Наивная юношеская вера Ворошильского в коммунизм объясняется просто – после Второй мировой войны, когда многие моральные ценности старой Европы казались скомпрометированными либо безнадежно устаревшими, он видел в марксистско-ленинском учении единственно достойный путь развития человечества. Повлияли и личные обстоятельства – пережив ужас немецкой оккупации, когда ему приходилось скрываться под чужой фамилией, чтобы не стать одной из миллионов жертв «окончательного решения еврейского вопроса», Ворошильский перешел на сторону тех, кому, как он считал, был обязан жизнью.
Так получилось, что предыдущее – блистательное – литературное поколение польских поэтов, к которому принадлежали Бачинский, Гайцы и другие, было почти целиком выбито войной. Их место заняли Ворошильский и его товарищи по перу, стремившиеся стать более прямолинейными и современными. Старшее поколение презрительно называло этих молодых поэтов «прыщавыми», намекая на их политическую и физическую незрелость. А «прыщавые» поэты-ленинцы рвались в бой, хотели строить новый мир и поэтому довольно пренебрежительно относились к утонченности и культурной рафинированности предшественников. Себя они считали не просто левыми интеллектуалами, а серьезными революционерами. Очевидцы вспоминали, как на съезде молодых творцов и ученых, где произошел конфликт «прыщавых» с писателями, воевавшими в Армии Крайовой, Виктор Ворошильский выступал так эмоционально, так горячо жестикулировал, что пиджак на нем расстегнулся, и все увидели у него за поясом револьвер. Это произвело на собравшихся довольно сильное, хотя и шокирующее впечатление.
В 1949 году у Ворошильского выходит первый сборник стихов «Смерти нет!». Как объяснял это название автор много лет спустя, в юности ему казалось, что по сравнению с великими идеями переустройства мира, смерть – сущая ерунда, что ее нужно «преодолеть». Казалось, что идеологическая подкованность Ворошильского сулит ему надежную партийную и литературную карьеру. Однако вскоре стройная система его убеждений рассыпалась, как карточный домик – причем тогда, когда он меньше всего этого ожидал.
Я знал, что вы разочаруетесь
Томас Венцлова, Виктор Ворошильский и Иосиф Бродский. Тракай, Литва, 1971. Фото: Янина Ворошильская Виктор Ворошильский женился довольно рано. Его жена Янина была биологом, и после окончания университета ей предложили поступить в московскую аспирантуру. Ворошильский собрался ехать с ней, однако ему пришлось долго обивать пороги различных инстанций и уговаривать партийное начальство, которое почему-то не собиралось отпускать его в СССР. Впоследствии он вспоминал:
В конце концов они меня пустили. Но через много лет я встретил человека, от которого это зависело: он руководил отделом культуры в польском ЦК – очень умный и несколько циничный довоенный польский коммунист... Он мне сказал: «Я не хотел, чтобы вы туда ехали. Я знал, что вы разочаруетесь. И видите, я был прав».
Польский чиновник от культуры как в воду глядел. Ворошильские приехали в Москву осенью 52-го. До смерти Сталина оставалось еще полгода, в СССР царила атмосфера всеобщей подозрительности и доносительства, шла антисемитская кампания по «борьбе с безродным космополитизмом», в январе 53-го грянуло «дело врачей»... Ворошильский поступил в аспирантуру Литературного института им. Горького, чтобы писать диссертацию о своем кумире Маяковском. И быстро понял, что советская действительность имеет мало общего с поэзией.
Один из приятелей поэта, приехавший к нему в Москву из Лодзи, вспоминал, что Ворошильский, придя к нему в гостиницу, отвел его в сторону и тихо сказал: «Это ад. Здесь нет ни коммунизма, ни социализма – только сплошной бандитизм». В обстановке «бериевщины», моральной деградации и догматизма можно было задохнуться. Больше всего Ворошильского поразила атмосфера страха: люди боялись, что среди ночи за ними придут, боялись сболтнуть лишнее, боялись встречаться с ним, потому что он был иностранцем, пусть и из «братской» страны.
Ворошильскому повезло с коллегами по институту – он учился в одно время с Евгением Евтушенко, Фазилем Искандером, Геннадием Айги, Юнной Мориц, Робертом Рождественским, украинской поэтессой Линой Костенко... После смерти Сталина многие писатели – те, кто уцелел – вернулись из лагерей и ссылок. Так Ворошильский познакомился с Наумом Коржавиным, с которым они однажды проговорили на кухне до утра, сидя за бутылкой водки. Благодаря наступившей «оттепели», Ворошильский много путешествует по Советскому Союзу и добирается даже до Средней Азии и Азербайджана, прикинувшись по совету друзей «белорусским писателем».
Венгерский поворот
Защитив диссертацию на тему «Некоторые проблемы развития социалистического реализма в советской поэзии 20-х годов» и получив степень кандидата наук, Ворошильский вместе с женой осенью 1956 года возвращается в Польшу. А Польша бурлит – в самом разгаре «польский октябрь», выступления рабочих и интеллигенции, бунт молодых польских коммунистов против прокремлевского руководства... В стране ощутимо запахло переменами, на какой-то момент даже вернулась свобода слова и печати. Ворошильский выступает с резкой критикой сталинизма и призывает поляков начать жизнь с чистого листа. Он искренне верит в возможность построения модели, которую десять лет спустя в Чехословакии назовут «социализмом с человеческим лицом».
В это время в социалистической Венгрии события приобретают куда более радикальный поворот. В Будапеште происходит самая настоящая антикоммунистическая революция. Многотысячная толпа сбросила с постамента памятник Сталину в центре Будапешта, а вскоре после этого начались столкновения манифестантов с советскими войсками. Виктор Ворошильский сел в самолет Красного Креста, который переправлял в Венгрию медикаменты, и отправился в охваченный восстанием Будапешт.
Об увиденном в Венгрии Ворошильский «по горячим следам» написал пронзительную книгу-репортаж «Венгерский дневник». «За него меня у вас действительно возненавидели», – скажет он потом в интервью Татьяне Бек. Ненависть советских и польских коммунистических властей, как водится, вызвала правда. Ворошильский, оказавшийся свидетелем кровавого подавления будапештского восстания и установления власти Яноша Кадара, откровенно описал все увиденное. У него получился потрясающей силы репортаж, на страницах которого он дал слово простым венграм, боровшимся за свою свободу. Первые несколько глав «Венгерского дневника» удалось опубликовать в Польше в еженедельнике «Новая культура», однако цензура, быстро сообразив, что к чему, остановила публикацию. «Венгерский дневник» был опубликован во Франции, затем переведен на английский, а русский перевод, выполненный Натальей Горбаневской, появился в начале 80-х в парижском «Континенте»; первая же публикация «Венгерского дневника» в России состоялась в 1992 году в апрельском номере журнала «Искусство кино». На польском книга выходила в эмигрантских и подпольных изданиях, а официально была издана в Польше лишь в 1990 году.
Впрочем, Ворошильский не был бы истинным поэтом, если бы ограничился одним лишь репортажем. Недаром говорят, что «трещина мира проходит через сердце поэта». Венгерские события, став переломными не только для истории Центральной Европы, но и для духовной эволюции самого Ворошильского, отозвались в его стихах:
И это мне в переизбыток,
и это – в памяти, как в жесте:
по крошеву небес разбитых
хрустеть подошвой в Будапеште.
Спуститься ниже, но не к пеклу,
до погребного лазарета.
Врачам отдаться под опеку –
измученным кротам без света.
Глядеть, как сыворотка крови
из склянки медленно сочится,
глядеть на раны, знать о боли
и видеть оком очевидца.
И выйти. И, в руинах стоя,
опять уверовать без гнева
в то склеенное, голубое
и даже с ангелами небо.
(Перевод Натальи Горбаневской)
Опальный писатель для детей и взрослых
Виктор Ворошильский с дочерью Натальей на книжной ярмарке в Варшаве, 14 мая 1967 года. Фото: Ярослав Тарань / Ośrodek KARTA С трудом вернувшись в Варшаву из оккупированной советской армией Венгрии, Ворошильский продолжает публично критиковать советское и венгерское руководство, осуждая жестокое подавление венгерской революции. Даром ему это не проходит. В 1957 году тогдашний руководитель ПНР Владислав Гомулка произносит речь, в которой осуждает «ревизионистов», в числе которых называет и Ворошильского. В Советском Союзе Ворошильский и вовсе становится персоной нон-грата.
Недолгое время Ворошильский работает главным редактором еженедельника «Новая культура», но ему приходится уйти с этой должности под давлением партийного начальства. Он живет литературными заработками. Во все времена опальные литераторы, чтобы свести концы с концами или избежать тюрьмы, уходили в детскую литературу или фантастику. Ворошильский, у которого к тому времени было двое маленьких детей – сын Феликс и дочь Наталья – начинает писать для юных читателей, приняв предложение детского журнала «Płomyczek» («Огонек»). В 1960 году вышла его повесть «И ты станешь индейцем», которая пользовалась таким огромным успехом у тогдашних мальчишек, что режиссер Конрад Наленцкий (создатель в т. ч. легендарного сериала «Четыре танкиста и собака») снял по ней художественный фильм, сценарий к которому написал сам Ворошильский. Но останавливаться на достигнутом писатель не стал, и два года спустя выпустил детскую повесть «Кирюшка, где ты?» (на русский язык главы из этой книги в 1981 году перевела для парижской «Русской мысли» Наталья Горбаневская). По сравнению с предыдущей повестью, это был серьезный шаг вперед – если «И ты станешь индейцем» относилась к разряду веселых развлекательных книжек для юных сорвиголов, то повесть «Кирюшка, где ты?», одним из персонажей которой был крокодил по имени Кирилл, устанавливала более высокую интеллектуальную планку, не теряя при этом своего очарования и увлекательности. Критики писали, что «Кирюшка, где ты?» – это первая польская книга для подростков, опирающаяся на лучшие достижения мировой литературы, своего рода разминка для будущих читателей Фолкнера и Джойса, занимательный путеводитель по стилистике.
Позднее у Ворошильского вышло еще несколько книг для детей и молодежи, в частности, повесть «Дуновение раскрашенного ветра» (1965) и сборник стихотворений для детей «Расскажу вам по секрету» (1972). Однако главным делом его жизни по-прежнему оставалась поэзия. В 60-е годы он выпустил книги стихов «Твой обычный убийца. Поэма для одного голоса», «Нежелание кланяться», «Приключение в Вавилоне» и «Уничтожение видов», название которой содержало ироничную отсылку к работе Чарльза Дарвина «Происхождение видов».
Сны под снегом
Томас Венцлова с женой Эрой, Иосиф Бродский, Наталья Ворошильская, Виктор Ворошильский. Литва, 1971. Фото: Янина Ворошильская Несмотря на разочарование в советском проекте, интерес Ворошильского к русской культуре не угас – наоборот, теперь писатель лучше понимал особенности пресловутой «русской души». В 1963 году выходит одна из самых знаменитых книг Ворошильского – «Сны под снегом». Формально это была биография Салтыкова-Щедрина, написанная в форме исповеди, от лица русского писателя. На самом же деле – и польские современники автора «Снов под снегом» это прекрасно понимали – это была исповедь самого Ворошильского и его рассказ о трагической судьбе художника. Поэт и переводчик Владимир Британишский, друживший с Ворошильским, вспоминал, что книга производила впечатление уже своим названием – «не столько сквозной аллитерированностью словосочетания „сны-под-снегом”, как бы удваивающей ощущение „снега”, сколько эмоциональной сутью этой метафоры». Книга стала зашифрованным посланием к польской интеллигенции, откровенным разговором о России, ее колдовском очаровании и историческом проклятии.
Тогда же Ворошильскому захотелось вновь написать о Маяковском, тем более, что теперь он воспринимал поэта русской революции несколько иначе – как великую и одновременно трагическую фигуру, своего рода «вождя несуществующего отряда на приснившейся позиции», по меткому и безжалостному выражению Пастернака. Однако писать с неизбежной оглядкой на цензуру Ворошильскому совершенно не хотелось. И тогда он решил сделать книгу-коллаж, что-то вроде документального фильма. Вышедшая в 1966 году «Жизнь Маяковского» состояла из свидетельств современников, газетных вырезок и рецензий, цитат и воспоминаний. В ней практически не было слов самого Ворошильского – однако гениальный монтаж, напоминавший фильмы молодого Годара, удивительным образом превращал документальное повествование в личное высказывание.
Работу над биографией Маяковского осложняла нехватка материалов, а после скандала с «Венгерским дневником» поехать в Москву Ворошильский не мог. Выручали русские друзья – и в первую очередь поэт Геннадий Айги, работавший тогда в музее Маяковского. Он фотографировал нужные материалы, делал сотни выписок и даже брал для Ворошильского в библиотеке редкие книги. Книги, разумеется, потом нужно было как-то возвращать – и знакомые Ворошильского перевозили их через границу нелегально, сильно рискуя, поскольку на границе их обыскивали. Случалось, что весь хитроумный план проваливался. Ворошильский вспоминал:
Одна польская студентка вывозила обратно в Союз эти книги, и их у нее забрали, но, к счастью, наши пограничники. Мне пришлось обратиться к начальнику, главнокомандующему польских пограничников, которого звали – не смейтесь – генерал Достоевский... Я его убедил вернуть мне эти книги. И с очередной оказией уже успешно отослал их в Москву.
Так было со всеми моими «русскими вещами», которые я писал.
После биографии Маяковского Ворошильский (совместно с Эльвирой Ватала) написал документальное повествование «Жизнь Сергея Есенина». Последней же его крупной работой на «русскую тему» стала книга «Кто убил Пушкина?», вышедшая в Польше в 1983 году несмотря на сопротивление цензуры. Пушкин был для Ворошильского символом и живой метафорой писательской судьбы, так что эта книга вновь оказалась чем-то намного большим, чем просто биографией.
В оппозиции
Иосиф Бродский и Виктор Ворошильский. Тракай, Литва, 1971. Фото: Янина Ворошильская Тем временем разногласия Ворошильского с руководством ПНР привели к открытому конфликту писателя и власти. В 1966 году, в связи с десятилетием польской «оттепели», тогдашний студент Варшавского университета Адам Михник организовал дискуссию студентов с представителями левой интеллигенции – Лешеком Колаковским и Кшиштофом Помяном. Выступление Колаковского, содержащее резкую критику властей, было кем-то записано и передано в органы госбезопасности. После этого Колаковского, а затем и поддержавшего его Ворошильского исключили из партии. Телефон писателя с этих пор был на прослушке. А после студенческих волнений в марте 1968 года, поддержанных творческой интеллигенцией, на книги Ворошильского распространился неофициальный запрет публикаций: в ряде издательств была остановлена публикация его книг, стихи исключались из готовящихся журналов и антологий. Поскольку запрет был тайный, оспорить его легально было нельзя.
Продолжалось это больше года, но и впоследствии власти прибегали к этой мере в отношении Ворошильского неоднократно. К примеру, в начале 1976 года, в результате протестов интеллигенции против введения в польскую конституцию статьи о руководящей и направляющей роли компартии, власть ввела так называемые «ограничения» в отношении целого ряда писателей: Ворошильского, Баранчака, Херберта, Загаевского, Крыницкого, Корнхаузера. «Ограничения» по сути означали полный запрет на публикации, теле- и радиоинтервью, а также на проведение авторских вечеров. Даже само имя Ворошильского периодически оказывалось в ПНР под запретом. Доходило до совершенно идиотских курьезов – когда в Польше издавали книгу Юрия Лотмана о Пушкине, из нее, недолго думая, выбросили авторское предисловие только из-за того, что Лотман весьма лестно отзывался в нем о книге Ворошильского «Кто убил Пушкина?».
Ворошильский не входил в состав Комитета в защиту рабочих (KOR – Komitet obrony robotników), однако много помогал активистам KOR’а, был активным деятелем оппозиции. Кроме того, в 1977 году писатель стал одним из создателей и редактором первого подпольного литературного журнала «Zapis». Многие стихи Ворошильского 70-х годов – впечатляющее свидетельство той удивительной и драматической эпохи, как, например, его знаменитое стихотворение «Однажды зимою в одном городе рабочие отговаривают прохожих присоединиться к ним»:
Мы идем А вы не ходите с нами
Вы не ходите с нами
Вы у кого не все еще отняли
Вы не ходите с нами
Ваш огонь греет Наш выжигает
Вы не ходите с нами
У вас каша вскипает У нас накипело
Вы не ходите с нами
Ваша дверь тиха Наша взломана стонет
Вы не ходите с нами
Вам стена защитой Мы к стене приперты
Вы не ходите с нами
Кому локтя из сустава не вырвали
Вы не ходите с нами
Изо рта последней корки не вырвали
Вы не ходите с нами
Брата из братской семьи не вырвали
Вы не ходите с нами
Пока вам больно но не так еще больно
Пока вам тошно но не так еще тошно
Пока вас топчут но не так еще топчут
Пока вас мучат но не так еще мучат
Пока вам хватает пива и смиренья
Вы не ходите с нами
Вы не ходите с нами
(Перевод Натальи Горбаневской)
В 70-е годы Ворошильский печатался в Польше только в католических журналах «Więź» и «Tygodnik powszechny», поддерживал контакты с парижской «Культурой». Писатель не сделался невыездным, однако каждой его поездке за границу предшествовали месяцы бюрократической волокиты без какой-либо гарантии на успех. Тем не менее, в начале 1971 года ему удалось получить визу в СССР – приглашение ему организовал Театр оперы и балета Эстонии. По этой визе можно было посетить только прибалтийские республики. Путешествие состоялось весной 1971 года. В Вильнюсе Ворошильского ждала важная встреча – Томас Венцлова познакомил его с Иосифом Бродским. Проигнорировав официальный запрет, Ворошильские (писатель отправился в путешествие с женой и дочерью) дважды посетили Гродно, повидавшись с няней Виктора.
«Липтон» для польской госбезопасности
Военное положение - бронетехника на улицах Варшавы 13 декабря 1981 года. Фото: Войтек Лаский / East News Почти весь 1981 год Ворошильский провел в Западном Берлине, получив стипендию одной из немецких академических программ. В Польшу он вернулся в ноябре. А 13 декабря генерал Ярузельский ввел в стране военное положение.
В ту ночь в Польше были арестованы несколько тысяч человек. Ворошильский был вызван повесткой в министерство госбезопасности, где его «куратор» предложил поэту подписать заявление о лояльности властям. Ни о какой лояльности Ворошильский и слышать не хотел, поэтому был интернирован – домой он в тот вечер не вернулся.
Впоследствии писатель с присущим ему юмором и жизнелюбием комментировал произошедшее так: «Все это было для меня интересно, и вообще я думаю, что человек, который прожил жизнь при настоящем социализме, должен был испытать и это». Сначала Ворошильского отправили в тюрьму Бялоленка, переоборудованную под изолятор временного содержания для неугодных лиц – там были открытые камеры и не столь суровый, как в тюрьме, режим. Затем он оказался в подобном изоляторе в Явоже, а в мае 1982 года был отправлен в Дарлувко на север Польши, где власти создали спецлагерь для «политических». Писатели устраивали там литературные вечера, а Ворошильский с Анджеем Дравичем организовали и провели вечер русской поэзии. Обоих литераторов освободили чуть ли не позже всех прочих интернированных интеллигентов – в октябре 1982 года.
Даже в местах заключения Ворошильский не терял времени даром, обобщив свой новый опыт в «Дневнике интернированного». В лагере он много общался с активистами «Солидарности», познакомился и с будущим президентом Польши Брониславом Коморовским, для которого общение с Ворошильским стало важным эпизодом духовной биографии. На презентации первого тома дневников Виктора Ворошильского, изданного варшавским издательством «Карта» в июне этого года, Коморовский вспоминал:
Честно говоря, к людям с коммунистическим прошлым у меня в то время были серьезные претензии. А Виктор Ворошильский был как раз из таких. И вот мы встретились с ним в лагере для интернированных. Незадолго до того, как меня выпустили, Ворошильский предложил мне пройтись и побеседовать. Для меня этот разговор оказался крайне важным. Я понял тогда, что к свободе можно идти разными путями. И Ворошильский стал для меня живым примером того, что любой путь к свободе важен и уникален.
После выхода из лагеря Ворошильский находился под пристальным наблюдением польской госбезопасности. Дочь писателя Наталья вспоминает, как февральским утром 1984 года сотрудники спецслужб конфисковали у Ворошильского более сотни книг, выпущенных в самиздате и в эмиграции. Но и этого оказалось мало – чекисты сфотографировали обнаруженную в одном из шкафов коробку с чаем «Липтон», чтобы сделать для официальной прессы разоблачительный материал об оппозиционной интеллигенции, якобы купающейся в роскоши.
Одного спецслужбы сделать не смогли (и даже расписались в одной из секретных бумаг в своей беспомощности) – внедрить в окружение Ворошильского своего человека. Писатель очень тщательно подбирал друзей и знакомых, и случайных людей среди них не было. А бдительные «искусствоведы в штатском» разрабатывали все новые планы «оперативных действий в отношении Ворошильского», с тревогой отмечая, что квартира писателя в варшавском районе Жолибож стала постоянным местом встреч оппозиционной интеллигенции, а также перевалочным пунктом контрабанды нелегальной литературы. В квартире на Жолибоже, занявшей благодаря стараниям Виктора и Янины Ворошильских особое место на литературной карте Варшавы, действительно происходили интереснейшие вещи – поэтические вечера, встречи с писателями, лекции. В декабре 1970 года там состоялся подпольный концерт Булата Окуджавы, дружившего с Ворошильскими. Друзей и знакомых на такие мероприятия Ворошильский приглашал лично – и ни в коем случае не по телефону, поскольку телефонные разговоры прослушивались. Соблюдение подобных мер предосторожности позволяло надеяться, что вокруг дома не будут кружить агенты-«топтуны», а гостей вечера не станут потом вызывать по одному на профилактические беседы.
«Оперативные мероприятия в отношении Ворошильского» были прекращены только в октябре 1989 года. Времена изменились бесповоротно. Уже весной следующего года Ворошильский, впервые за тридцать с лишним лет, отправился в Москву – выстраивать диалог с писателями новой, посткоммунистической России.
«Мои москали»
Еще в 1972 году вместе с Витольдом Домбровским и Анджеем Мандаляном Ворошильский выпустил двухтомник переводов «Современная русская поэзия. 1880 – 1967», открывавшийся Константином Случевским и Владимиром Соловьевым, а завершающийся стихами Бродского и Айги. Составителям удалось опубликовать в этой антологии немало стихотворений запрещенных и опальных русских поэтов, к чьим текстам советский издатель не притронулся бы и раскаленной кочергой.
О полноценной авторской антологии своих переводов из русской поэзии Ворошильский мечтал всю жизнь – и не только мечтал, но и кропотливо работал над ней. Материалы этой антологии укладывались в несколько папок. Уже в конце жизни, тяжело больной, Ворошильский продолжал работу над книгой, диктуя жене биографические заметки о переведенных им поэтах, со многими из которых его связывала многолетняя дружба. Эти заметки – не менее важная часть книги, здесь можно найти множество острот и анекдотов, интересных замечаний по самым разным поводам и уникальных свидетельств того, насколько запутанными бывают поэтические судьбы.
Ворошильский назвал свою антологию «Мои москали» – так, по словам Натальи Ворошильской, у них дома шутливо говорили о навещавших родителей русских знакомых и друзьях. Название, что бы ни мерещилось в нем ревнителям политкорректности – полно теплоты и мягкого юмора. Ворошильский, как мало кто другой, имел право так выразиться о поэтах, которые благодаря ему стали частью польской культуры. Тем более, что переводчик он был и в самом деле великий. Наталья Горбаневская, замечательно переводившая польских поэтов, вспоминает забавный разговор с Ворошильским о трудностях перевода:
Он переводил Мандельштама, Бродского – не очень много, но зато его переводы среди самых лучших, как говорится, конгениальных. Однажды, году, кажется, в 87-м, на сходке, организованной в Париже французским ПЕН-Клубом и «Континентом», я указала ему одного советско-парижского профессора, сказав: «Он учит французов, как им переводить русские стихи на французский язык». Сидевший рядом немецкий профессор-русист недовольно проворчал: «Он и нас пытался учить».
– А что, – со своей неповторимой усмешкой воскликнул Виктор, – я не против, пусть бы и меня поучили, как переводить русские стихи на польский.
– Знаешь, – ответила я, – это очень просто. Это и я могла бы. Я сказала бы тебе, что польский язык не переносит скопления мужских рифм. Ты бы меня послушался, и не было бы твоего гениального перевода «Двух часов в резервуаре»...
Виктор опять заулыбался, он был доволен похвалой и даже не спорил.
Книга «Мои москали», куда вошли стихи 65-ти русских поэтов, от Пушкина до Ирины Ратушинской, была готова, однако сам Ворошильский уже не мог заниматься ее изданием – 13 сентября 1996 года поэт покинул этот мир. Наталья Ворошильская рассказывает, что рукопись книги несколько лет кочевала от одного издателя к другому, и в конце концов по рекомендации одного знакомого поэта попала к Артуру Бурште, директору тогда еще молодого вроцлавского издательства «Biuro literackie».
Антология «Мои москали» вышла в 2006 году, в десятую годовщину ухода Виктора Ворошильского. Первое издание разошлось довольно быстро, и вскоре вышло второе.
Яцек Бохенский писал о Ворошильском: «У Виктора был какой-то врожденный огонь, (...) который делал его незаурядным, необычным...» Стихи и переводы Виктора Ворошильского – отблеск этого внутреннего огня, который не померкнет, пока на свете «жив будет хоть один пиит». И хотя бы один благодарный читатель.