Наше путешествие начнется в 1918 году: обретение Польшей независимости совпало с расцветом ее ночной жизни. Как писал Антоний Слонимский, его поколение «оставило в гардеробе ресторана “Астория” уже несколько поношенный плащ Конрада и уселось за столики, зажив нормальной жизнью нормальной страны».
Рауты и Бал дикарей
Поначалу заведения делали ставку на гастрономическую составляющую, танцы же устраивали лишь во время балов. А таковых в период карнавала бывало множество. Свои балы проводили аристократы, помещики, военные, дипломаты. В моде были и профессиональные балы — например, бал прессы или ПЕН-клуба, а также благотворительные балы.
Пресса в красках описывала «Бал моды», «где нет ничего слишком прекрасного и слишком дорогого для тех, кто веселится на карнавале». О самых красивых нарядах писали журналы, например, «Театр и изящная жизнь» («Teatr i Życie Wytworne»). Эксклюзивные фирмы по производству одежды сражались за право одевать обладательницу титула Королевы моды, ибо мало что еще могло обеспечить столь эффективную рекламу.
В отличие от высших слоев общества с их элегантными раутами, богема делала ставку на спонтанность, изобретательность и карнавальные перевоплощения, окутанные парами абсурда и водки. «Оставьте дома фраки и подтяжки, наряд — какой угодно, а главное — бутылки», — гласила афиша бала Byczybal literancki (букв. «Литературный бал быков») в краковском артистическом кафе «Яма Михалика». Помимо уже упомянутых развлечений, гвоздем программы был джаз и футуристические декорации. Гостя, случайно попавшего на такой бал в пиджаке или, того хуже, в смокинге, ждало наказание: пиджак выворачивали наизнанку, рубашку и лицо разрисовывали, а в волосы втыкали перья или другие украшения.
Краковская Академия изящных искусств устраивала «Бал дикарей», завсегдатаи которого переодевались в одежды экзотических племен. В Варшавской Академии изящных искусств ежегодно проводился шумный «Бал старьевщиков». Вот как об одном из них рассказывал писатель Ярослав Ивашкевич:
«Я придумал себе костюм “искателя жемчуга”. Ванда Теляковская говорит, что я был совершенно голый, но это неправда — обнаженными у меня были только плечи. А все остальное прикрыто густой сеткой из искусственных жемчужин».
Со временем начали появляться специальные танцевальные заведения. Культовым местом межвоенного периода стала варшавская «Адрия», открывшаяся в 1929 году.
В подвальном этаже размещался танцевальный зал на 1500 человек с вращающимся танцполом и двумя барами. Там по очереди играли «три первоклассных оркестра — настоящий аргентинский, джаз-банд и салонный». Добавьте сюда «большой кофейный зал (на 300 человек) в венском стиле (…), отделенный живой изгородью из цветущих кактусов от первого в Варшаве зимнего сада под стеклянной крышей. Множество цветущих растений, диковинные птицы, прекрасный фонтан, отделанный мрамором, приглушенный свет...» — так описывал это заведение еженедельник Świat.
В рабочих кварталах были свои заведения и свои развлечения. В Варшаве летом устраивали танцы na dechach (пол. «на эстраде»), например — в Селецком и Пражском парках, а также на пляжах на обоих берегах Вислы. Платили не за вход, а за каждый танец. Однако зимой тоже нужно было где-то развлекаться. Станислав Гжесюк в своих воспоминаниях «Босиком, но со шпорами» (Boso, ale w ostrogach) описывал танцплощадку Общества друзей района Чернякув, известную на весь Нижний Мокотов (один из районов Варшавы — прим. ред.). Вечеринки проходили по неписаным правилам, и горе тому «городскому простофиле», который по незнанию их не соблюдал:
«Пар не было. Каждый мог танцевать с любой девушкой. Женщин было меньше, поэтому обычным делом было “отбить” партнершу во время танца. (…) Не отдашь — будь уверен, что скандала не избежать».
Не обходилось без танцев и на курортах, в том числе и в польской курортной столице — Закопане. В каждом уважающем себя закопанском дансинге «пронзительный джаз-банд заводил собравшиеся в центре зала танцующие пары». В летний сезон там гастролировали лучшие музыкальные коллективы Второй Речи Посполитой: оркестры Красиньского и Каташека, Эдди Рознера, Фреда Мелодиста или группа «Jolly Boys». Танцплощадки трещали по швам, когда на них отплясывали чарльстон, фокстрот, ламбет-уок, шимми. Вот как вспоминал безумные закопанские ночи Витольд Гомбрович:
«Рассвет. Пары не желают останавливаться, продолжают танцевать, хотя музыка уже умолкает (…) Но вот вечеринка заканчивается, джазбандисты убирают инструменты, люди одеваются у выхода, надевают пальто, калоши, как вдруг что-то снова увлекает их, они вновь кружатся в танце, музыка снова неистовствует, развеваются пальто и шарфы. Такого безудержного веселья, какое порой царило до утра в закопанских заведениях, мне не приходилось видеть больше нигде».
Развлечения «nur für Polen»
Писатель Казимеж Брандыс вспоминал, что в первые сентябрьские дни 1939 года единственным изменением в жизни варшавских заведений было то, что их посетители носили с собой противогазы. Певица Вера Гран рассказывала:
«В первый день этой военной катавасии я была уверена, что в кафе не будет ни души. Но зал был набит битком! Несмотря на то что уже ввели обязательное затемнение, а город замирал рано, потому что трамваи отправлялись в депо в 10 вечера, у нас постоянно бывали толпы, и так продолжалось до последнего дня моих выступлений».
После сентябрьской кампании немецкие власти Генерального Губернаторства разделили все кафе на «nur für Deutsche» и «nur für Polen». Поначалу кафе существовали даже на территории гетто. Самым известным из них было кафе Sztuka, где пел среди прочих Анджей Власт, а аккомпанировал ему Владислав Шпильман.
Довольно скоро выяснилось, что немцам не удается соблюдать ими же введенные ограничения. Благодаря предприимчивости поляков бары для местного населения — по мысли оккупантов, места второго сорта — зачастую оказывались оснащены лучше, чем офицерские клубы. Оккупанты посещали их также в надежде на женское общество. Недовольство присутствием немцев на танцплощадках описывал писатель и певец Станислав Гжесюк:
«Было приятно выйти в город, чтобы немного потанцевать. (…) Фрицы действуют мне на нервы. Слишком много их ходит по городу. Чтобы потанцевать, нужно что-то выпить, а если я буду под мухой, то дело может дойти и до драки».
В соответствии с распространенным лозунгом «только свиньи сидят в кино, а свиньи побогаче — в театре» местное население бойкотировало немецкие увеселительные мероприятия. Кафе оставались одним из немногочисленных развлечений в военной действительности. Шумные празднества устраивались после известий о поражениях немцев: после Сталинградской битвы, вступлении в войну США, высадке союзников в Нормандии. С другой стороны, в дни важных польских государственных праздников (например, 11 ноября) или после известий о массовых казнях польские кафе в знак солидарности закрывались.
Собственные заведения открывали люди различных профессий. Например, на Аллеях Иерусалимских на втором этаже бывшей квартиры аристократа расположились безработные артисты, открыв бар под названием «Бар у бродяг» (Gospoda u włóczęgów).
«Это был наполовину ресторан и бар, наполовину кабаре. Оркестр из восьми человек играл традиционные шлягеры. Еду разносили бывшие театральные актрисы, балерины, певицы», — пишет Анна Стшежек в книге о ресторанах в годы оккупации.
Подобные заведения множились как грибы после дождя. В чем причина такого гастрономического бума? Все дело в том, что владельцы кафе или бара получали так называемую «рабочую карточку», которая позволяла им избежать отправки на принудительные работы в Рейх.
Большинство польских ночных заведений были ночными только по названию —комендантский час никто не отменял. После 23.00 работали лишь тайные клубы на частных квартирах.
«Взлетает твой пиджак»
Сразу после окончания войны среди руин стали открываться новые заведения, или же с уцелевших просто снимали таблички «nur für Deutsche». Вновь стали появляться свинговые оркестры. Свою деятельность возобновили центры YMCA, при которых открывались джаз-клубы — в Варшаве, Лодзи, Кракове. С середины 1940-х годов и на протяжении более чем десяти лет держалась мода на латиноамериканские мотивы: танцевали самбу, ча-ча-ча, мамбу и калипсо. Вернулась и традиция балов. Как писала Агнешка Осецкая в «Уродливых сорокалетних»:
«Устроители таких балов клялись всем святым, что они будут демократичными, народными и для всех. На деле они были такими же элитарными и закрытыми, как и до войны».
Ситуация изменилась в 1949 году, когда джаз был осужден как империалистическое изобретение, ведущее к деградации молодежи. Новая власть сделала ставку на простые и доступные танцевальные вечера в ритме полек и оберков. Любители синкопированной музыки, которых теперь именовали стилягами или «джоллерами», ушли в подполье. Их затейливые танцевальные движения стали называть «танцем Гейне-Медина».
С Оттепелью начался новый этап в истории польских вечеринок. Во второй половине 1950-х джаз вновь зазвучал по всей Польше — от моря до Татр. В Сопоте состоялся Первый джазовый фестиваль, который для польских стиляг был тем же, чем Вудсток для хиппи. На турбазе на Калятувках прошел первый Джаз Кемпинг. В студенческих клубах устраивали танцевальные вечера. Даже Новая Хута, призванная стать воплощением соцреалистического идеала, превратилась в один из важнейших центров на джазовой, а позже и биг-битовой карте Польши. В конце концов, молодежи из рабочих общежитий тоже нужно было где-то развлекаться. Вот такое романтическое письмо было опубликовано в газете «Голос Новой Хуты» в 1957 году:
«Уже совсем скоро осенняя непогода испортит наши частые, прекрасные прогулки. Я думал о том, где же нам теперь встречаться. Я не могу приходить к тебе, потому что в твоем общежитии это запрещено (…). Я всегда мечтал о каком-нибудь приятном заведении, где мы бы чувствовали себя как дома, который, судя по очереди на жилье, нам еще нескоро удастся обрести. И, представь себе, я нашел такое место. (…) Там очень хорошее одиннадцатиламповое радио, проигрыватель с пластинками, прекрасная танцплощадка (…). Пожалуй, здесь нам будет лучше, чем в кафе, в которых — даже в самых лучших — атмосфера слегка мещанская, ну а в худших можно услышать нехорошие слова».
«Нам играют три тысячи гитар»
Хит Билли Хейли Rock Around the Clock был переведен на польский язык. Его исполняла Кармен Морено в записи для Польской кинохроники в 1957 году. Начиналась эра новой музыки, которая вскоре покорила все танцплощадки страны. В 1959 году в гданьском «Рыжем коте» (Rudy kot) дебютировал первый коллектив, исполнявший настоящий рок-н-ролл — Rhythm&Blues. Для конспирации название рок-н-ролл переименовали на более простое — «сильный удар» (mocne uderzenie).
Самым известным клубом эры биг-бита был Non-stop в Сопоте, открывшийся летом 1961 года. Внешне он выглядел довольно непрезентабельно. Площадка неподалеку от входа на пристань, танцпол, сбитый из досок, небольшая сцена, надо всем этим брезентовая крыша. Здесь собиралось до 1000 с лишним человек, многие приезжали автостопом из отдаленных уголков Польши. Несовершеннолетние и те, кому не хватало денег на вход, придумывали, как перелезть через сетку, или устраивали на тротуаре перед входом альтернативный танцпол. Одни танцевали парами, другие соло — эпилептический танец под названием «сёрф».
Хотя вечеринки заканчивались ровно в 22 часа, клубу не раз пришлось сменить адрес. До 1981 года в нем выступали знаменитые польские коллективы: Czerwono-Czarni, Niebiesko-Czarni, Czerwone Gitary, Budka Suflera, Breakout, Polanie, Skaldowie, Чеслав Немен и многие другие. Основал клуб Франтишек Валицкий, позже ставший покровителем польских дискотек.
Театр механической музыки
В зимние месяцы Non-stop пользовался гостеприимством гостиницы Grand Hotel, которая предоставляла зал «Туристический» для биг-битовых вечеринок. Летом 1970 года здесь состоялась, вероятно, первая в Польше дискотека. Текст на рекламных плакатах гласил:
«!!!Такого еще не было!!! Польская федерация джаза приглашает на первую в Польше дискотеку хитов. (…) Система Hi-Fi, полная стереофония, световые эффекты».
Вечеринки проходили два раза в день: с 19.00 до 21.00 — «для молодых возрастом» и с 22.00 до 01.00 — «для молодых духом». Поскольку посетители были слишком юны, в заведении продавали главным образом кофе, пирожные и прохладительные напитки. Вот как про вечеринку под названием Musicoramy рассказывал в 1971 году Яцек Подгуречный:
«В зале полумрак, прерываемый блеском лампочек, мигающих в ритм музыке. Музыка повсюду. Она физически ощущается в каждом уголке зала. Колонки мощностью более 250 ватт бомбардируют паркет — естественно, когда этого требует характер музыки.
У стены — микшерный пульт, мозг дискотеки, бункер вождя. Именно отсюда, при помощи двух стереофонических проигрывателей и сложной системы усилителей, камер и микшеров исходит звук и свет. Отсюда комментируют композиции и управляют всей игрой».
Процитированная статья заканчивалась своего рода манифестом:
«В стране, жители которой тратят больше на водку, чем на мыло, театр и книги, в которой киоск с пивом стал учреждением практически первой необходимости, в которой открыты тысячи отвратительных забегаловок, а на многочисленные ночные заведения, непонятно для кого предназначенные (точно уж не для обычных работающих граждан), выделяются миллионы, — в такой стране трудно говорить о создании молодежных клубов, Театров механической музыки или дискотек. Людям с тугими кошельками, “рожденным в воскресенье”, проституткам и торговцам валютой Варшава предлагает множество роскошных заведений. Молодежи остаются лишь киоски с пивом и мостовая Старого города, ведь для них нет даже самого обычного кафе с маленькой танцплощадкой…».
Ситуации вскоре суждено было измениться — эпоха Герека прошла под звуки диско.