Мастера розыгрыша. Литературные мистификации польских писателей
Слова «литературная мистификация» у любителей изящной словесности чаще всего ассоциируются с вымышленной поэтессой Черубиной де Габриак, скандал из-за которой наделал немало шуму в эпоху русского Серебряного века, или с французским писателем Роменом Гари, умудрившимся дважды получить Гонкуровскую премию благодаря псевдониму Эмиль Ажар. В истории польской литературы тоже было немало шутников, умевших обвести за нос почтеннейшую публику и маститых критиков. О самых знаменитых польских литературных мистификациях рассказывает Игорь Белов.
Галчинский aka Моррис Гордон Читс
Picture display
standardowy [760 px]
Константы Ильдефонс Галчинский, фото: Иллюстрированный концерн Kurier Codzienny — Архив иллюстрации / Национальный цифровой архив
Выдающийся польский поэт Константы Ильдефонс Галчинский, большой шутник, острослов и выпивоха, отличался любовью к розыгрышам и мистификациям еще в юности. Познакомившись однажды в пивной с неким пожилым забулдыгой, он привел его в гости к своему приятелю, где целый вечер выдавал за своего отца. «Было мне весь день тошно и пусто, аж в голове гудело, — объяснял он свой поступок спустя годы. — (...) не хватало метафоры, чтобы выразить то, что нас окружает. Хотелось спастись от грубой реальности мира...» Правда, учитывая крайне сложные отношения Галчинского с родным отцом, привкус у этого розыгрыша был горьковатый.
Недаром Галчинский в детстве мечтал стать фокусником, а впоследствии водил дружбу с известными варшавскими магами. Один из его «фокусов» навсегда вошел в историю литературы. Будучи студентом английской филологии Варшавского университета, Галчинский однажды выступил на заседании студенческого литературного общества с обстоятельным рефератом, посвященным жизни и творчеству английского поэта XV века Морриса Гордона Читса. Реферат был блестящий, содержал подробную биографию поэта, анализ его творчества и историко-культурного контекста эпохи, был снабжен обильными цитатами стихотворений и баллад Читса, а венчала текст солидная библиография. Ничего удивительного, что реферат удостоился самой высокой преподавательской оценки. Да вот беда: никакого Морриса Гордона Читса в действительности никогда не существовало. Его биография и творческое наследие были плодом воображения Галчинского, он же написал за Читса его стихи и баллады, умело стилизовав их под английскую средневековую поэзию.
Мистификация обнаружилась не сразу, хотя Галчинский оставил довольно прозрачную подсказку в фамилии своего героя: глагол «to cheat» по-английски значит «обманывать, вводить в заблуждение». Разгорелся было скандал, и председателю литературного общества, Александру Малишевскому, пришлось даже объясняться с профессором-куратором. К счастью, как вспоминал Малишевский, «профессор был не лишен чувства юмора», поэтому интеллектуальное хулиганство Галчинского сошло ему с рук.
Антология негритянской поэзии «Ням-ням»
Picture display
standardowy [760 px]
Польские и хорватские литераторы в винарне Фукера. Варшава, 1930. Фото: www.audiovis.nac.gov.pl (NAC)
Отличной декорацией для литературных мистификаций издавна служили экзотические и удаленные от европейских столиц края. Хрестоматийный пример — книга Проспера Мериме «Гузла, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине». Французский классик выдал собственные произведения за свои переводы народных балканских песен и обманул даже Пушкина, вдохновив его на создание «Песен западных славян». В межвоенной Польше у Мериме были талантливые последователи — поэты Эдвард Козиковский и Эмиль Зегадлович (будущий автор скандального романа «Призраки»), которые в 1923 году выпустили книгу «НЯМ-НЯМ. Антология негритянской поэзии» («NIAM NIAM. Antologia poezji murzyńskiej»).
На титульном листе Козиковский и Зегадлович значились как редакторы и переводчики антологии, хотя на самом деле всю эту «негритянскую поэзию» сочинили они сами за бокалом вина. Издание было снабжено обширным квазинаучным вступлением, с разглагольствованиями о поэзии Центральной Африки, в частности, о ритуальных стихотворениях и песнях каннибальского племени Ням-ням, составивших львиную долю антологии. Сама книга в толстом коричневом переплете с надписью «НЯМ-НЯМ» на обложке вызывала ассоциации с ресторанным меню, а стихи там были, например, такие:
я быть покуда враг мой быть —
я слон — он мух —
из его кожи бубен мой
и на костях его играть
и в бубен бить и выть —
он сдохнуть а я жить.
Picture display
standardowy [760 px]
Эмиль Зегадлович в своей квартире в Гожене Гурном. Фото: Narodowe Archiwum Cyfrowe
Литературная провокация удалась на славу. Одурачить себя позволили не только читатели, но и критики. Зегадлович с Козиковским разослали книгу в редакции ведущих литературных и научных журналов, а также профессорам большинства университетов, и вскоре начали получать восторженные письма, в которых ученые мужи не только не подвергали сомнению аутентичность «негритянской поэзии», но и хвалили переводы за их верность... оригиналам (которых, разумеется, никто в глаза не видел, поскольку они никогда не существовали). На удочку попался даже знаменитый польский литературовед Юлиуш Клейнер, который написал: «Искреннее, и при этом дикое и варварское дыхание примитивизма составляет странное обаяние негритянской антологии».
Один лишь Тадеуш Синько, известный филолог, позволил себе усомниться в подлинности антологии. «Откуда они знают негритянские наречия? — недоумевал он в статье «Негры под Гевонтом». — Это, наверное, мистификация господ Зегадловича и Козиковского, решивших высмеять негроманию футуристов...» Но скептика никто не слушал. В Польском художественном клубе в Варшаве даже прошел дискуссионный вечер, на котором декламировались стихи из «Ням-ням» и обсуждались проблемы экзотики в искусстве. В том, что это розыгрыш, Зегадлович признался только спустя годы, а антология «Ням-ням» так и осталась памятником человеческой доверчивости.
Польские гастроли «Руслана и Людмилы»
Где граница между мистификацией и плагиатом? Этот вопрос может возникнуть у читателей знаменитого фолианта «Польский сказочник, или Книга сказок, повестей и народных преданий» («Bajarz polski, czyli zbiór baśni, powieści i gawęd ludowych»), который был опубликован в 1853 году, многократно с тех пор переиздавался и до сих пор пользуется в Польше большой популярностью. Эту книгу написал Антоний Юзеф Глинский, писатель-самоучка, родившийся в крестьянской семье и выбившийся «в люди» благодаря самозабвенной любви к чтению. Он жил в Вильно, зарабатывал переводами (в частности, перевел на польский язык басни Крылова), но главной его страстью был польский фольклор. «Польский сказочник» — четырехтомник польских народных сказок и легенд в литературной обработке Глинского — принес его автору огромный успех и был переведен на многие европейские языки. Однако въедливые критики вскоре обнаружили, что многие сказки Глинского не имеют к польскому фольклору никакого отношения.
Picture display
standardowy [760 px]
Орест Кипренский "Портрет Пушкина", 1827. Фото: Третьяковская галерея
Оказалось, что писатель вдохновлялся не только родным фольклором. Под видом польских сказок Глинский опубликовал в «Польском сказочнике» свои прозаические пересказы баллад Василия Жуковского, большую часть которых, в свою очередь, составляли переводы стихотворений немецких и английских поэтов-романтиков – Шиллера, Уланда, Саути, Вальтера Скотта. Точно так же Глинский поступил и со сказками Пушкина, например, со «Сказкой о рыбаке и рыбке». А начинается «Польский сказочник» подробным пересказом поэмы «Руслан и Людмила» (разумеется, безо всяких ссылок на оригинал). Правда, произведение Глинского называется по-другому — «Сказка о спящей принцессе, карлике Сила-в-бороде и о голове великана» («Baśń o uśpionej królewnie, karle siłobrodzie i o głowie wielkoluda»), да и героев зовут иначе: Руслан превратился в рыцаря Добротку, а Людмила — в Пенькнотку (от польского слова «piękno» — «красота»). Зато все остальное — похищение невесты с брачного ложа, злой волшебник с бородой, обладающей магической силой, голова великана в чистом поле, с которой бьется витязь, и другие приключения героев – прямиком со страниц «Руслана и Людмилы» перекочевало в сборник «польских народных сказок». Конечно, сюжеты, почерпнутые из народного фольклора, не зря называют бродячими, однако копья по поводу уместности столь бесцеремонных заимствований литературоведы ломают до сих пор.
Picture display
standardowy [760 px]
Гражина Шаполовская и Михал Жебровский в фильме Анджея Вайды «Пан Тадеуш». Фото: Мирек Новорыта / Agencja SE / East News
Больше всего польских литературных мистификаций, конечно же, связано с именем Адама Мицкевича. Самая скандальная из них — «отрывок» из знаменитой поэмы Мицкевича «Пан Тадеуш», опубликованный под его именем много лет спустя после смерти классика. Текст назывался «Встреча пана Тадеуша с Телименой в Храме грез и согласие, достигнутое благодаря муравьям» и рассказывал о том, как роковая красавица Телимена в парке случайно уселась на муравейник, а когда муравьи принялись жалить бедняжку, ей на помощь поспешил пан Тадеуш и галантно помог даме очистить чулки и платье от безжалостных насекомых. После чего между Телименой и Тадеушем произошло следующее:
Задравши юбки ей рукой нетерпеливой,
Тадеуш, как сатир не в меру похотливый,
лег на нее, теряя голову мгновенно
от жарких прелестей плутовки Телимены,
и свой вбивает клин, сорвав покров чулок,
промеж раздвинутых красавицыных ног.
А та, схватив его за шею что есть силы
с горячей резвостью пришпоренный кобылы,
вся содрогается от каждого толчка,
сжимая бедрами Тадеуша бока.
Picture display
standardowy [760 px]
Валентий Ванькович, «Адам Мицкевич на скале Аю-Даг», 1828 г., Фото Петр Лигер / Национальный музей в Варшаве
Некоторые писатели и критики «узнали» в этих строчках стиль великого романтика, решив, что Мицкевич написал их для забавы и потому не стал включать в основной текст «Пана Тадеуша». Другие, не желая, чтобы за главным польским национальным поэтом укрепилась слава порнографа, строили предположения относительно подлинного автора скандального текста. Подозрения пали на поэта и драматурга Александра Фредро, и фривольные стихи о Телимене и муравьях были изданы под его именем, тем более, что Фредро к тому времени уже отправился в мир иной и не мог ничего опровергнуть. Затем «Встречу» стали приписывать сатирику Владиславу Бухнеру, редактору юмористического журнала «Муха», выходившего в Варшаве в начале прошлого века. Наиболее же вероятным создателем этого игривого апокрифа считается приятель Бухнера, поэт-сатирик Антоний Орловский, творивший под псевдонимом Крогулец (Ястреб) — против него была даже развернута кампания в прессе за очернение светлого имени «поэта-пророка», что было явным перегибом: Мицкевичу, при всей его серьезности, тоже случалось писать весьма фривольные тексты.
Picture display
standardowy [760 px]
Юлиуш Словацкий. Фрагмент обложки книги Ю.Словацкого "Отец зачумленных". Краков, ред."Правды", 1909. Фото: Biblioteka Narodowa, Polona
Традиция «дописывать» за классиков существует давно, и творчество Юлиуша Словацкого, выдающегося польского поэта-романтика, тоже породило несколько любопытных пастишей и «фанфиков» — взять хотя бы продолжение незаконченной Словацким эпопеи «Король-Дух», которое в 50-х годах XIX века написал польский литературовед и публицист Станислав Тарновский. А в начале прошлого столетия розыгрыш, связанный с творчеством Словацкого, чуть было не стоил критику Вильгельму Фельдману, возглавлявшему тогда журнал «Ilustracja Polska», места главного редактора. Некто В. Ст. отправил ему стихотворение Словацкого «Последнее воспоминание. К Лауре», выдавая за свое, и попросил оценить произведение. Редактор раздраженно ответил, что этому стихотворению место в мусорной корзине, что вызвало изрядный скандал.
Большими фантазерами и любителями мистификаций были поэты-символисты, и на бесконечном карнавале эпохи декаданса можно было встретить самые причудливые маски. В 1895 году в Кракове «фейковое», как сказали бы сегодня, «Издательство польских декадентов» опубликовало две книги: поэму «Элеонора. Песнь трех печальных духов в изложении Скальдерона Фосфорического» («Eleonora. Trójhymn duchów smętnych przez Fosforycznego Skalderona») и сборник «Стон земли. Пантология польских декадентов» («Jęk ziemi. Pantologia dekadentów polskich»), в который вошли стихи и рассказы, собранные неким Юлианом Погорельским. Под этими псевдонимами скрывалась компания шутников, в которой первые скрипки играли поэты Казимеж Пшерва-Тетмайер и Адам Красинский. Книги были остроумной пародией на литературный стиль тогдашних польских декадентов, представителей «Молодой Польши». Декадентский драйв в «Элеоноре» достигал высокого градуса:
Вот на бронзовые звуки желтая спустилась ночь,
злые духи многоруки, им бездействовать невмочь.
Узник разорвал оковы снов таинственных и злых,
месяц, мрачный и багровый, пил зарю из тел нагих...
Были в «пантологии» и стихотворения в прозе, например, «Разговоры под гашишем», выдержанные в стилистике «Парижского сплина» Бодлера. Критики поначалу отнеслись к обеим книгам со всей серьезностью, писали о влиянии Бальмонта и французских «проклятых поэтов». Однако льва, как известно, узнают по когтям. Генрик Сенкевич одним из первых почувствовал в стихах «Элеоноры» руку профессионала и заподозрил в мистификации Казимежа Пшерву-Тетмайера, попав в самую точку. А через пару десятков лет «Элеонора» и «Стон земли» стали забавными раритетами, утехой коллекционеров. К примеру, Юлиан Тувим, собиравший литературные мистификации и пародии, бережно хранил эти книги и написал о них небольшую статью.
Виткаций: последняя мистификация
Picture display
standardowy [760 px]
Кадр из фильма Яцека Копровича "Мистификация" (2010). В роли Виткация — Ежи Штур. Фото: Агнешка Балицкая / Syrena Films
О мистификациях Станислава Игнация Виткевича (Виткация) ходила слава еще при жизни этого выдающегося писателя, художника и визионера — она же сопровождает и его посмертное существование. Виткаций покончил с собой 18 сентября 1939 года, после того, как узнал о вторжении Красной армии в Польшу. Казалось бы, более выразительной точки в собственной биографии поставить невозможно. Почему же тогда спецслужбы социалистической Польши в 60-х годах прошлого века занимались поисками живого Виткация?
Picture display
standardowy [760 px]
Станислав Игнаций Виткевич с друзьями в Закопане, 1932, фото из коллекции Эвы Франчак и Стефана Околовича.
Питавший большую слабость не только к женскому полу, наркотикам и алкоголю, но и к самым фантасмагорическим розыгрышам, Виткаций нередко датировал письма и открытки будущим временем, иногда весьма отдаленным. Затем он передавал такую открытку кому-нибудь из своих друзей и просил отправить ее адресату в точном соответствии с указанной на открытке датой. Вот почему вдова Виткация, Чеслава Окнинская-Коженевская продолжала получать от него письма и открытки даже в конце 50-х и начале 60-х годов. Более того, такие весточки получала не только она. В 1957 году Зузанна Заротинская, одна из многочисленных подруг великого писателя и художника, получила от Виткация открытку с отчаянным призывом: «Зуза, выручай, пропадаю! Твой Стах». Позднейшая экспертиза подтвердила подлинность почерка писателя. Сейчас уже трудно сказать, почему об этих загробных шутках маэстро узнала служба безопасности ПНР – возможно, гэбисты обратили внимание на странную датировку корреспонденции при перлюстрации писем, не исключено также, что кто-то по доброй воле принес им полученную от Виткация открытку. Так или иначе, спеслужбы предприняли целое расследование, чтобы обнаружить скрывающегося от общественности классика. Найти Виткация не получилось, но свой след в польской культуре эта история оставила — в 2010 году режиссер Яцек Копрович снял на основе этой легенды искрометный фильм «Мистификация» («Mistyfikacja»), в котором оставшегося в живых Виткевича сыграл великолепный Ежи Штур.
Станислав Лем в абсолютном вакууме
Picture display
standardowy [760 px]
Станислав Лем, фото Войцех Друшч / Репортер / Ист Ньюс
У Станислава Лема, великого мистификатора и провидца, оригинальных и глубоких литературных идей было намного больше, чем свободного времени на их реализацию. Возможно, этим объясняется появление его книги «Абсолютная пустота» («Doskonała próżnia», 1971), которая представляет из себя сборник рецензий на вымышленные книги никогда не существовавших авторов.
Это даже больше, чем антироман — перед нами сборник безумно увлекательных невоплощенных литературных замыслов, каждый из которых мог бы легко стать мировым бестселлером. Тут и роман, описывающий собственное появление («Ты»), и литературный «конструктор», деталями которого служат нарезанные на полоски отрывки из классических романов, что позволяет читателям произвольно переиначивать шедевры мировой литературы («Сделай книгу сам»), и жестокая история об умственно отсталом ребенке, родители которого относятся к нему, как к гению, благодаря чему он и в самом деле проявляет черты гениальности («Идиот»), и вымышленная речь придуманного нобелевского лауреата («Новая Космогония») и много чего еще.
Эту игру Лем продолжил в своей следующей книге «Мнимая величина» («Wielkość urojona», 1973), где были собраны его предисловия к несуществующим книгам. При этом и «Абсолютная пустота», и «Мнимая величина» написаны так убедительно, что трудно усомниться в реальном существовании всех этих книг. Зачем же Лему понадобилось морочить читателю голову? Конечно, за фасадом изящной литературной шутки скрывается правда о реальных и грядущих тенденциях в мировой литературе и человеческой мысли. Но истинная цель Лема, надо полагать, была другой: писатель существенно раздвигает границы нашего привычного мира и делает нам поистине королевский подарок, делясь с нами абсолютно оригинальной, игровой моделью Вселенной.
Опасные игры Ежи Фальковского
Picture display
standardowy [760 px]
Собрание польского ПЕН-клуба по случаю вручения премии Брониславу Зелинскому. Варшава, 12.12.1960. Фото: Анджей Шиповский / East News
О Ежи Фальковском, журналисте, критике, литераторе, одним из самых ярких представителей польской богемы 60-х годов прошлого века, хулигане и мистификаторе, сегодня помнят разве что специалисты-театроведы. Он много писал о тогдашнем польском театре, однако неизвестно, что привлекало больше внимания — его великолепные театральные рецензии или изобретательные, порой жестокие розыгрыши и пьяные эскапады. Фальковский мог уснуть в рефрижераторе, пойти знакомиться с родителями невесты в ботинках без подошв, запустить тарелкой с макаронами в партийного бонзу, позвонить ночью нескольким известным польским литераторам, выдавая себя за писателя Ежи Анджеевского, и перессорить их между собой. Но главная мистификация Фальковского связана с польской поэзией тех лет и до сих пор остается одной из самых необъяснимых загадок польской словесности.
Picture display
standardowy [760 px]
Агнешка Осецкая и Ярослав Абрамов-Неверли, 1963. Фото: Славек Беганьский / Forum
Фальковский был мастером литературной пародии, и часто — как правило, за рюмкой водки в баре — веселил друзей, известных варшавских поэтов, поэтическими импровизациями, искусно копируя стиль и характерные литературные приемы своих собутыльников. Как-то раз один из них, смеха ради, опубликовал пародию Фальковского на себя под своим же именем. Никто не заметил подмены, и вскоре у Фальковского появился приработок — он стал за деньги сочинять для некоторых маститых поэтов стихи, отказываясь от своего авторства в их пользу, а те платили ему по пятьсот злотых за стихотворение. Кто-то прибегал к услугам Фальковского ради возбуждающей литературной игры, кого-то это выручало в минуты творческого кризиса... Игра была рискованная, и когда в 1970 году сорокалетний Фальковский умер, не выдержав своего разрушительного образа жизни, некоторые живые классики серьезно забеспокоились — не оставил ли их почивший «соавтор» архива с копиями написанных по их заказу стихотворений. Архива Фальковского не нашли, но много позже выяснилось, что незадолго до смерти у него было что-то вроде платонического интеллектуального романа с одной варшавской школьницей. Наподобие Пигмалиона, он хотел сотворить из этой несовершеннолетней Галатеи тонкую ценительницу прекрасного, формировал круг ее чтения и, кроме прочего, диктовал ей известные всей читающей Польше стихи своих друзей-поэтов, которые просил записывать в особую тетрадку. Это и были те самые стихи, которые Фальковский писал для своих именитых коллег. Что же стало с этой тетрадью? Школьница выросла, а потом эмигрировала в Германию. Тетрадь, которая может стать польской литературной сенсацией века, по-прежнему хранится у нее, однако когда автор этих строк связался с душеприказчицей Фальковского, она наотрез отказалась комментировать содержимое таинственной рукописи. Что ж, видимо, это одна из тех литературных загадок, разгадать которую не легче, чем установить авторство «Слова о полку Игореве».
[{"nid":"5695","uuid":"149c0660-3eab-4f7e-b15d-9a3a314fb793","type":"article","langcode":"ru","field_event_date":"","title":"\u0421\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u044c \u0432 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430","field_introduction":"\u041d\u0430 \u043f\u0440\u043e\u0442\u044f\u0436\u0435\u043d\u0438\u0438 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0445 \u043f\u044f\u0442\u0438\u0434\u0435\u0441\u044f\u0442\u0438 \u043b\u0435\u0442 \u0438\u0441\u0441\u043b\u0435\u0434\u043e\u0432\u0430\u0442\u0435\u043b\u0438 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0425\u0425 \u0432\u0435\u043a\u0430 \u0441\u0447\u0438\u0442\u0430\u043b\u0438 \u043d\u0430\u0447\u0430\u043b\u043e\u043c \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0441\u0442\u0438 \u043f\u0435\u0440\u0438\u043e\u0434 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435 \u041f\u0435\u0440\u0432\u043e\u0439 \u043c\u0438\u0440\u043e\u0432\u043e\u0439 \u0432\u043e\u0439\u043d\u044b (\u0442\u043e \u0435\u0441\u0442\u044c \u0432\u0440\u0435\u043c\u044f \u0432\u043e\u0437\u043d\u0438\u043a\u043d\u043e\u0432\u0435\u043d\u0438\u044f \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u043d\u044b\u0445 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439). \u041e\u0434\u043d\u0430\u043a\u043e \u0432 \u043f\u043e\u0441\u043b\u0435\u0434\u043d\u0438\u0435 \u0433\u043e\u0434\u044b \u0438\u0441\u0442\u043e\u043a\u0438 \u0441\u043e\u0432\u0440\u0435\u043c\u0435\u043d\u043d\u043e\u0439 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u043e\u0439 \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u0438 \u0443\u0441\u043c\u0430\u0442\u0440\u0438\u0432\u0430\u044e\u0442 \u0443\u0436\u0435 \u0432 \u0442\u0432\u043e\u0440\u0447\u0435\u0441\u0442\u0432\u0435 \u043f\u0440\u0435\u0434\u0441\u0442\u0430\u0432\u0438\u0442\u0435\u043b\u0435\u0439 \u00ab\u041c\u043e\u043b\u043e\u0434\u043e\u0439 \u041f\u043e\u043b\u044c\u0448\u0438\u00bb (1895\u20131918).\r\n","field_summary":"\u041e\u0442 \u043f\u0430\u0440\u043d\u0430\u0441\u0441\u0438\u0437\u043c\u0430 \u0434\u043e \u0430\u0432\u0430\u043d\u0433\u0430\u0440\u0434\u0430: 5 \u0442\u0435\u0447\u0435\u043d\u0438\u0439, \u043e\u043f\u0440\u0435\u0434\u0435\u043b\u0438\u0432\u0448\u0438\u0445 \u043f\u043e\u043b\u044c\u0441\u043a\u0443\u044e \u043f\u043e\u044d\u0437\u0438\u044e XX \u0432\u0435\u043a\u0430.","topics_data":"a:1:{i:0;a:3:{s:3:\u0022tid\u0022;s:5:\u002259609\u0022;s:4:\u0022name\u0022;s:33:\u0022#\u044f\u0437\u044b\u043a \u0438 \u043b\u0438\u0442\u0435\u0440\u0430\u0442\u0443\u0440\u0430\u0022;s:4:\u0022path\u0022;a:2:{s:5:\u0022alias\u0022;s:26:\u0022\/topics\/yazyk-i-literatura\u0022;s:8:\u0022langcode\u0022;s:2:\u0022ru\u0022;}}}","field_cover_display":"default","image_title":"","image_alt":"","image_360_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/360_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=657Yq-o6","image_260_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/260_auto_cover\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=58nl0Ijx","image_560_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/560_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=uyjmQphE","image_860_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/860_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=0DTNnHnI","image_1160_auto":"\/sites\/default\/files\/styles\/1160_auto\/public\/field\/image\/peiper_tadeusz_6883077.jpg?itok=KQjtn6cS","field_video_media":"","field_media_video_file":"","field_media_video_embed":"","field_gallery_pictures":"","field_duration":"","cover_height":"249","cover_width":"440","cover_ratio_percent":"56.5909","path":"ru\/node\/5695","path_node":"\/ru\/node\/5695"}]