Был конец 80-х, нам с приятелями было по пятнадцать лет. Немного нарушая расписание спортивных тренировок, мы отправились в кино на вечерний сеанс в военный городок на окраине Минска.
Фильм был средненьким, но одну из главных ролей играл культовый рок-музыкант. Вообще мы уже минут пятнадцать не обращали внимания на то, что происходит на экране, потому что вокруг нас начали крутиться какие-то странные люди — парни в форме без погонов и в летних солдатских фуражках. Отпрыски местных военных, которые сами пользовались последними месяцами свободы перед призывом в армию, поняли, что мы чужие, и готовились с нами драться. В это время с экрана, когда пошли титры, заиграла песня. Такая песня, что я минуты на три забыл об окружающем мире и о пробудившемся во мне страхе. Хотя в зале царил ужасный холод, мне стало тепло, а вся опасность ситуации куда-то улетучилась. Меня только немного удивила реакция приятелей и этих летчиков в пилотках. Они готовились к драке. А я наивно задавался вопросом — как это возможно? Как после чего-то такого можно давать друг другу по морде?
Оказалось, что все-таки можно. Их было в четыре раза больше, все на пару лет старше нас. «Товарищи спортсмены, как вы относитесь к тому, чтобы немного размяться? Тут как-то холодновато», — один из них, выходя, сделал нам предложение, от которого невозможно было отказаться. Потом я помню как в тумане, что, получив нешуточный удар в спину с разбега, я куда-то отлетел, и так летел, падал, вставал, летел, падал, вставал… Наконец, happy end в собственной постели, геройские рассказы приятелей, из которых ни один не пострадал, а на краю кровати села та, которая не хотела сказать мне ни слова три недели, а сегодня пришла посетить больного, потому что тоже была тогда в кино и все видела. «Когда я услышала эту песню, то поняла, что все закончится хорошо». Я громко рассмеялся, потому что магия наконец-то начала действовать.
Почти как в фильмах — прошли годы… Была разрушена стена, а вместе с ней Советский Союз. В нашей стране, однако, не до конца. Памятник Ленину как стоял, так и стоит. Тот же самый, на площади Независимости — на той же самой, под которой находится станция метро «Площадь Ленина». Так получилось, что именно на этот памятник я забирался 19 декабря 2010 года. Ситуация прямо просила стихов, а лучше всего — песню. Полную энергии, но без фальшивого пафоса. Такую, которая вышла победительницей из испытания временем и не потеряла актуальности здесь и сейчас. Чтобы на три минуты забыть о страхе, завладевшем нами. Чтобы она разогревала и нейтрализовала ужас ситуации. И лучше всего, чтобы это почувствовал не только я. Короче говоря, ситуация требовала «Стен» с их каталонской магией Луиса Льяка, сохраненной и подаренной слушателям Яцеком Качмарским. Трудно даже поверить, если не знаешь об этом заранее, что песня была написана кем-то другим. Как будто эстафета, передаваемая из одной эпохи в другую, из времен борьбы с диктатурой генерала Франко во времена польской «Солидарности», чудесно перетекающая из одного языка в другой. И я, грешный, если бы хоть немного повезло, мог бы стать участником этого чуда.
Три куплета и припев. Припев можно было исполнять вместе со слушателями или даже выкрикивать а капелла в этих не самых лучших акустических условиях (а многие подключились к этому выкрикиванию). Два первых куплета хорошо для этого подходили, но вот третий вызывал сомнения — петь его или нет? Его суть была более глубокой, мудрой, трагической, не такой легкой, чтобы орать эти слова во время демонстраций. А в принципе, немного смирения, господин переводчик, кто сказал, что тебе дадут пропеть текст до конца? И именно так было. После второго куплета появились летчики, стоящие плечом к плечу, а может, скорее, космонавты, в шлемах, эффективно защищающих уши от магии — каталонской, польской и любой другой. Космонавты, которые также получили приказ «немного размяться» и разогреться в борьбе. Палки равномерно ударяли по щитам. Начались массовые аресты собравшихся. Большинство (в том числе также переводчик Качмарского, съезжая на попе с памятника Ленину) взяли ноги в руки. От памятника Ленину по площади Независимости к станции метро «Площадь Ленина».
По дороге домой я на каждом шагу встречал старых знакомых, которых не видел годами. Они были расстроены, потому что «видели тот же фильм». Одна подруга пробовала меня поблагодарить: «В течение этих трех минут мне казалось, что все может хорошо закончиться». Многие звонили мне в этот вечер, чтобы узнать, ничего ли со мной не случилось. Я был очень удивлен, что можно найти столько добрых слов в ситуации, которая, как бы на нее не смотреть, не вселяет оптимизма. А мой друг даже пошутил: «Петь все могут, конечно, но те два первых куплета у тебя так получились, что космонавты не смогли этого выдержать, поэтому начали действовать, чтобы только не слушать третий». Я рассмеялся. Ведь, вероятно, магия все еще действовала.
Впервые в жизни я услышал Качмарского в Варшаве в 1996 году. Не вживую, а с большого магнитофона в белорусской редакции Польского радио, куда мы пришли с приятелем по приглашению Алеся, нашего знакомого журналиста. «Послушайте! — сказал он нам. — Это гениально! Качмарский начинал как ученик Высоцкого, но пошел дальше!» Я не совсем мог себе представить, как это — «пойти дальше», чем Высоцкий, поэтому только скептически улыбался. Но потом Алесь поставил нам кассету и мое недоверие исчезло. Я не понял и половины, потому что мой польский тогда находился на почти нулевом уровне, но энергия песни произвела на меня огромное впечатление. Бывают такие моменты, когда слушаешь хорошего иностранного поэта, читающего свои стихи, пока слово не передадут переводчику. И хотя ты не понимаешь ни слова, на твоих глазах, в воздухе сгущаются, конденсируются какие-то строки на иностранном языке, которые позже, когда читается перевод, оказываются лучшими образами в стихах. А еще можно наблюдать за реакцией тех слушателей, которые все понимают. Я слушал запись, смотрел на Алеся и мне передавался его восторг. А он слушал «Наш класс», и слушал так, как будто эта песня была о нем и о его — совершенно мне неизвестных — одноклассниках и одноклассницах.
Потом не один раз мне пришлось наблюдать эффект «Нашего класса»: когда белорусские знакомые слушали оригинальную версию, когда я показывал им свой перевод, а даже тогда, когда я исполнял эту песню по-белорусски полякам, которые, вопреки ожиданиям, оказывались не самыми суровыми, а наоборот — самыми понимающими судьями. Диапазон реакций был необычайно широк — от слез умиления до указывания на ошибки с плохо скрываемым раздражением. «Ложность» или «правдивость» моей версии все аргументировали, однако, не столько филологической верностью оригиналу, сколько собственным опытом, личной версией песни.
А может, по-другому невозможно? По крайней мере, исходя из моего опыта перевода текстов Качмарского, этот принцип работает. Когда я перевожу какой-то необычайно важный и не самый легкий фрагмент, он должен также для меня стать чем-то личным. Поэтому ничего удивительного нет в том, что ухо внимательного слушателя выхватывает белорусские аллюзии, цитаты, реалии. Конечно, там, где и польский текст к чему-то еще отсылает.
А он, несомненно, отсылает. Пушкинская формула «поэзия должна быть глуповата» абсолютно не касается Качмарского, который, о чем бы ни писал, все равно остается поэтом-интеллектуалом. Неким ключом к его поэтике мне кажутся знаменитые «Доспехи». В этом произведении можно найти не только этическую, но и эстетическую программу. Доспехи, «выкованные для гиганта», слишком большие для владельца, требуют того, что постоянно пытаться до них дорасти. Для меня это замечательно описывает игру поэта с культурными традициями, в которой нашлось место для переводов Высоцкого и Жака Бреля, текстов, к написанию которых его вдохновили фильмы Тарковского и живопись (Анкор, еще анкор! Павла Федотова), мировой истории, классической мифологии и библейских мотивов. Как будто примеряя очередные доспехи, автор присматривается к судьбе того или иного творца, начиная с Бруно Ясенского и заканчивая Бобом Диланом. Цитируя классика — он забирает свою магию оттуда, где ее находит.
Понятно, что бывают и такие люди, на которых эта магия совершенно не действует. И даже первая часть «Нашего класса» для них — это нудное перечисление фигур, такое длинное, что дальше даже не хочется слушать. В таких случаях я стараюсь думать, что кроме космонавтов существуют еще такие милые создания как инопланетяне, мир которых ничем не хуже, чем твой, просто совсем иной. Еще Гофман делил человечество на музыкантов и просто хороших людей.
А если уж мы заговорили о музыкантах: из всех тех, кто принимал участие в записи этого диска, единственным участником сомнительной ценности был я. В профессионализме всех остальных мне не приходится сомневаться. Работа с такими людьми, как звукорежиссер Андрей Богданов и музыканты Ольга Подгайская и Виталий Эпов — это прекрасный подарок, который я не заслужил ни как писатель-переводчик, ни, тем более, как вокалист. Они же, в свою очередь, не упирались, когда я забирал их в путешествие по территории польской литературы, и отлично выполнили свою работу. Наверное, здесь не обошлось без магии Качмарского.
Андрей Хаданович
Перевод с белорусского языка. Оригинальная версия текста
Андрей Хаданович — белорусский поэт, переводчик, филолог