СГ: Две тысячи волков — это много?
АВ: По-моему, мало. Но, например, в американском штате Монтана, который размером с Польшу, живет 900 волков. А во всей Скандинавии их, может, 500-600.
СГ: Вы писали, что поляки лучше относятся к волкам, чем жители Западной Европы.
АВ: Да, по сравнению с другими народами мы не паникуем по поводу волков.
СГ: Но вы сами их боялись.
АВ: Конечно, мы же воспитываемся в определенной культуре. Я боялся их, потому что не знал.
СГ: Тот, кто приедет в Беловежскую пущу впервые, наверняка будет бояться встретить волков...
АВ: Ходить по лесу безопасно. Я не могу вспомнить случая, чтобы в европейском лесу волк напал на человека. В США такое пару раз случалось, но что такое два раза по сравнению с тем, сколько человек погибает от оружия? С таким же успехом можно бояться, что вам на голову упадет метеорит.
Я был в национальном парке Катмай на Аляске, там полно медведей. Я спросил у охранников, не нужно ли мне с собой носить перцовый баллончик или что-то в этом роде. Они ответили, что, конечно, стоит соблюдать дистанцию и не подкармливать животных, но вообще-то им незачем на меня нападать: у них здесь и так достаточно еды, к тому же, они знают, что человек бывает опасен, и стараются избегать встречи с ним. И правда: там толпы туристов, а медведи спокойно гуляют, и ничего ужасного не происходит. Погиб только «Человек-гризли», но он как раз нарушил все эти правила.
СГ: А вы помните свою первую встречу с медведем?
АВ: Первая встреча была с полярным медведем. Было очень страшно! Я приехал на Шпицберген летом, а до этого, весной, медведь загрыз девочку. Все об этом говорили. Мне выдали карабин и отправили в маленькую охотничью хатку, где я жил один. Однажды смотрю и вижу: где-то вдалеке по льду движется маленькая желтая точка. Я сразу вспомнил все свои страхи. Вспомнил, что у медведя идеальный нюх, так что он уж точно меня учуял и собирается меня съесть. Он был где-то на расстоянии двух километров, но там все отлично видно. Я прилег и стал в него целиться, а он просто спокойно пошел дальше, не обратив на меня никакого внимания.
СГ: Польские медведи менее опасны?
АВ: Никакие медведи не опасны, если знаешь, как себя вести. Самое опасное животное — это оса в банке «Кока-колы». А больше всего людей на свете убивает малярийный комар. В лесу я больше боюсь охотников, чем волка, медведя или кабана.
СГ: Кабаны не нападают на людей?
АВ: Это стереотип, который одинаково действует в отношении людей и животных. Тех, кого хотят истребить, наделяют негативными свойствами: мы говорим, что кабан — дикий и злой, и тогда истребление кабанов имеет смысл. Если же мы скажем, что кабан — ласковый зверь, то убивать их совершенно незачем. Если бы мы говорили о лисах, что они умные, а не хитрые, а волки — потрясающие охотники, которые убивают ради пропитания, а не звери-убийцы, то их отстрел тоже выглядел бы глупо.
СГ: В 2019 году в Польше начался массовый отстрел кабанов из-за африканской чумы свиней. По всей стране тогда прошло множество протестов. В какой ситуации кабаны сейчас?
АВ: Здесь, в Беловежской пуще, я чаще вижу волков, чем кабанов. Вообще-то отстрел кабанов — это идиотизм. АЧС не представляет опасности для людей или других животных, кроме свиней, да и то — только в крупных хозяйствах. Африканская чума свиней опасна только для прибыли крупных сельскохозяйственных корпораций.
СГ: Если бы люди не ели мяса, то свиней вообще не надо было бы разводить.
АВ: Проблема не в том, что люди едят мясо, а в том, что крупные концерны перекладывают ответственность за свои действия на общество. Существует крупная ферма, но почему-то это государство обязано перебить всех кабанов, которые для нее опасны. Существует крупный производитель плавленых сырков, но это я должен думать о том, что сделать с упаковкой. Государство тратит деньги, чтобы объяснить мне, что делать, в то время как этим должен заниматься сам производитель.
СГ: Некоторые считают, что один человек не в состоянии ничего изменить, что должны действовать корпорации.
АВ: Я недавно прочитал интервью с американским профессором, которая говорит, что да, действительно, будет здорово, если мы перестанем есть мясо, но за выброс 70% отходов во всем мире отвечают сто фирм. Менять надо систему.
Например, пластиковая упаковка от молока будет разлагаться пятьсот лет. В Кракове я могу такую бутылку использовать несколько раз, но здесь, в деревне, мне каждый раз приходится покупать новую упаковку. Это все равно что взять велосипед, проехать 7 километров до Беловежи и выбросить его в канаву. Я требую от политиков, чтобы они ввели налог на использование одноразовых продуктов. Это вопрос системы, один человек здесь ничего не изменит.
В мире животных