Но терпеть притеснения узникам приходилось не только от лагерной администрации, но и от таких же заключенных, вернее, от их элиты — отпетых уголовников, урок. С молчаливого согласия лагерного начальства они пользовались целым рядом привилегий, в том числе правом «охотиться» на узниц и устраивать групповые изнасилования. Одну из таких женщин, Марусю, присмотрел себе «в эксклюзивное пользование» некий Коваль, рябой украинец, главарь ерцевских урок. Подобное нарушение бандитских традиций вызвало среди его «подопечных» явное неудовольствие. В результате страх потерять авторитет продиктовал Ковалю «единственно верное решение»: «Голосом, от которого мурашки шли по коже», он бросил Марусе: “Ложись, сука, и раздевайся, не то придушу”. После чего скомандовал: “Берите, братцы” — и среди восьми уголовников вновь установилось “братство по оружию”, “незамутненное никакими остаточными человеческими чувствами”».
Лагерная система в СССР была на свой особый, нечеловеческий манер совершенным организмом: саморегулирующимся и самодостаточным. Голодный человек редко вдавался в дискуссии, поглощенный мыслями о том, как бы добыть дополнительную ложку корма. «Если Бог существует, пусть Он безжалостно покарает тех, кто ломает людей голодом». В экстремальных условиях более слабые в надежде на облегчение своего лагерного ярма опускались до доносов на своих товарищей по несчастью (жертвой такого доноса стал и сам автор, причем доносчиком был человек, с которым у него завязались близкие дружественные отношения).
И наоборот, узник с твердым характером и с четкими нравственными ориентирами, попадал в ловушку самобичевания. Он, например, страдал каждый раз, когда с ним обходились лучше, чем с его товарищами по несчастью — ему казалось, что он каким-то образом их предает. Он испытывал угрызения совести, если ему приходилось покидать своих приятелей-зеков, надрывающихся из последних сил на лесоповале, чтобы выполнить намеренно завышенную норму.