Миколай Глинский: Вы один из соавторов весьма необычной книги — «Не клонил головы я пред силой». Это антология белорусской поэзии XV-XX веков, при этом мы находим в ней произведения, написанные по крайней мере на четырех языках и относящиеся по крайней мере к нескольким литературам. Вы не могли бы подробнее рассказать о своем замысле?
Лявон Барщевский: В рецензии на эту книгу Михал Ягелло заметил, что антология имеет дело не столько с литературой конкретного народа (а именно в этом случае ключевым фактором становится язык этой литературы), сколько с определенной литературной традицией, которая изначально возникла в результате столкновения византийско-восточной и римско-западной культур, а затем продолжила свое развитие благодаря интеграции их основных элементов.
МГ: Территория Беларуси, Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой Обоих Народов была настоящим культурным плавильным котлом. В «Антологию» вошли произведения, написанные на латыни, староцерковнославянском языке, а также произведения польской, русской и, конечно, белорусской литературы… Но на тех же землях или совсем рядом зарождалась украинская и литовская литературы, кроме того, не стоит забывать, что именно здесь создавалась богатая литература на идише. Это, пожалуй, весьма необычная ситуация в истории культуры…
ЛБ: Я бы не назвал это необычным. В Скандинавии, включая Данию (правда, под влиянием немецкой литературы), а также на территории многоязычной средневековой Франции развивалось несколько литератур одновременно, на разных языках, но при этом в рамках одной и той же традиции! Хотя в чем-то белорусская ситуация действительно уникальна. Об этом чуть позже…
МГ: Первым произведением белорусской литературы sensu stricto, пожалуй, следует считать белорусский перевод Псалтири Франциска Скорины. Это важная фигура не только для белорусской, но и для европейской культуры XVI века… Какова была его роль в истории белорусской литературы?
ЛБ: Доктор Франциск Скорина был, разумеется, не первым белорусским поэтом, ведь он вообще не был поэтом! Он был Титаном Возрождения, но мыслил скорее в рационалистическом ключе. Для Франциска Скорины поэзия была лишь способом сделать более доступной его мысль, его интерпретацию Библии как надрелигиозного сочинения для современного читателя.
Если же говорить о по-настоящему первом поэте с территории современной Беларуси, то им вне всяких сомнений был Кирилл Туровский, церковный деятель, проповедник, писавший на церковнославянском языке. В XII веке это был единственный «литературный язык» на землях русских княжеств. Однако в языке его поэтических проповедей, молитв и канонов присутствуют многочисленные белорусизмы и украинизмы (влиятельное Турово-Пинское княжество существовало на белорусско-украинском пограничье).
МГ: В ранний период белорусского языка, который охватывает Антология, большую роль в развитии белорусской литературы сыграли протестанты — первые кальвинистские и арианские книги издавались по-белорусски…
ЛБ: С протестантами в Беларуси все невероятно интересно! В начале своей деятельности они издавали свои книги на старобелорусском языке, но вскоре перешли на польский (яркий пример — Брестская Библия середины XVI столетия в переводе Симона Будного)! Так они демонстрировали свою обособленность, отмежевываясь как от православной, так и от католической традиции, где в то время доминировали соответственно «русифицированный» церковнославянский и латынь. И не забывайте о том, что в те годы на всей территории Речи Посполитой в римско-католических костелах службы отправлялись на латыни, а не по-польски, по-белорусски или по-литовски! А значит, белорусские протестанты больше других сделали для того, чтобы польский язык — после церковнославянского, старобелорусского и латинского — стал у нас четвертым и очень влиятельным литературным языком. Разумеется, это было довольно своеобразный польский, отличающийся от того польского языка, на котором писали поэты и писатели с территории Королевства Польского.
МГ: В антологию вошли также многие произведения, которые мы знаем из учебников польской литературы, в том числе книги ксендза Баки или Нарушевича. Про этих двух авторов Вы пишете, что хотя их произведения написаны по-польски, тем не менее их поэтика, язык, версификация и т.д. становятся понятными лишь на почве белорусского фольклора и литературы (прежде всего белорусского барокко) — это совершенно неожиданный и поразительный подход. Поясните, пожалуйста…
ЛБ: Исчерпывающий ответ на этот вопрос дал, как мне кажется, соавтор Антологии, прекрасный переводчик, в частности белорусской, а также немецкой поэзии, Адам Поморский. В интервью Иоанне Щенсной, опубликованном в «Gazeta wyborcza», он сформулировал это следующим образом:
Общая традиция для польской и белорусской поэзии — это барокко. Прежде всего «низкое» сарматское барокко: на его заре в начале XVII века с немецкого на польский были переведены знаменитые «Пляски смерти» («Totentanz») — эсхатологическое гротескно-дидактическое произведение. Это породило в польской литературе — под влиянием силезских немцев – целую гротескную «поэтику последних вещей. Гротескные макабрески в этом столетии войн докатились до самой Руси и там переплелись с местным, так сказать, шуточным фольклором. К этому образцу обратились в своей просветительской практике в XVII и XVIII веках иезуиты согласно своему принципу использовать достижения местной культуры. Так возник феномен гротеска, развитый белорусскими иезуитами и перенесенный обратно на почву польской литературы».
Я бы не смог сформулировать лучше. Могу, однако, привести анекдотический случай. Несколько недель назад, работая в отделе рукописей Библиотеки князей Чарторыйских в Кракове, я обнаружил рукопись неизвестного ранее произведения анонимной белорусскоязычной литературы XIX века под польским названием «Wiersz ruski o religii i obyczajności» («Верш русский о религии и обычаях»). Это поэма религиозно-дидактического содержания из 206 строк, в которой прослеживаются мотивы той самой «поэтики последних вещей»!
МГ: Белорусский фольклор сыграл очень важную роль в истории польской литературы: он лег в основу польского романтизма, можно даже сказать, что он был вторым языком филоматов. Ян Чечот, который во многом способствовал пробуждению у Мицкевича интереса к местному фольклору, сам писал по-белорусски — в Антологию вошли его белорусские произведения наравне с польскими. Кем был Чечот и какова его роль в формировании белорусской литературы?
ЛБ: По сути Ян Чечот был вторым после Яна Барщевского автором, писавшим в XIX веке стихи по-белорусски, чья фамилия нам известна. Как и большинство его коллег-филоматов, он считал себя патриотом прежней Речи Посполитой, а это значит, что он был «политическим поляком». С опорой на эту традицию возникло целое поэтическое течение, представители которого писали на белорусском языке, ориентируясь на народные песни. А уж этого у нас всегда хватало. Под конец ХХ века Белорусская академия наук подготовила издание произведений белорусского фольклора в пятидесяти объемных томах. Больше половины текстов — это записи песен, стихов и народных баллад.
МГ: Из антологии следует, что современная белорусская литература зарождалась на культурном польско-белорусском пограничье. Для многих важных представителей белорусской литературы очень сложно определить их национальную идентичность — я говорю в частности о Чечоте, Рыпинском, Барщевском, Коротынском, Дунине-Марцинкевиче… Можно ли вообще сказать, что это были поляки или белорусы?
ЛБ: До подавления январского восстания абсолютное большинство шляхты белорусского происхождения мечтало о возрождении прежней Речи Посполитой, а следовательно, употребляло применительно к себе определение «поляк», но не в этническом смысле, а в политическом (тогда не существовало определения типа «речепосполитовец», но имелось в виду нечто подобное). Однако после подавления восстания часть нашей шляхты уже не верила в возможность возрождения прежнего общего государства. Франциск Богушевич, который принимал участие в восстании, в 1891 году написал своеобразный манифест белорусов. Этот манифест стал вступлением к его поэтическому сборнику «Белорусская дудка» („Dudka Białoruska”).
МГ: Важной отличительной чертой сочинителей, о которых мы говорим, было их двуязычие. Еще один значимый польско-белорусский писатель XIX века Винцент Дунин-Марцинкевич, друживший в частности с такими важными фигурами польско-белорусской истории, как Сырокомля и Монюшко, часть своих произведений писал по-белорусски, а часть по-польски… Каковы причины этого?
ЛБ: Ответ вытекает из ответа на предыдущий вопрос. Долгое время шляхта в произведениях этих авторов говорила только по-польски, а простолюдины — по-белорусски. Но Винцент Дунин-Марцинкевич уже в середине XIX века начал менять эту традицию. Шляхтянка Юлия Добровичувна в его «Крестьянке» начинает говорить «по-простому»! В скобках замечу, что музыку к «Крестьянке» написал Станислав Монюшко вместе с минским композитором Константином Кжижановским…
МГ: С двуязычием отчасти связана проблема записи белорусского языка. Сегодня используется кириллический алфавит, но в истории были моменты, когда белорусский язык пользовался латиницей (в этом случае белорусский очень похож на польский). Что стало причиной победы кириллицы?
ЛБ: Та найденная мною в краковском архиве поэма записана латиницей! Шляхта, пишущая тексты по-белорусски, считала «польскую латиницу» единственным приемлемым алфавитом.
Кроме того, в XIX веке в Беларуси существовали школы, преподавание в которых велось исключительно на русском или польском языках (после 1864 года остались лишь частные польскоязычные школы). Это привело к тому, что выпускники этих школ, принимаясь писать по-белорусски, использовали тот алфавит, который знали.
Но есть и другие примеры. Например, белорусские татары для своих молитвенных и священных книг — уже по-белорусски — использовали арабский алфавит. Существует также несколько текстов, написанных белорусскими евреями по-белорусски, но еврейскими буквами. Так что, если угодно, белорусский язык исторически пользовался не двумя, а четырьмя алфавитами!
МГ: А как было с кириллицей?
ЛБ: Теперь что касается выбора кириллицы белорусами. В 1912 году важнейшая легальная еженедельная газета на белорусском языке «Наша Нiва» по финансовым причинам стала выходить лишь в кириллической версии. И эта традиция доминирует до сих пор. Хотя, например, выдающийся белорусский поэт, первый лауреат литературной премии «Европейский поэт свободы» Владимир Орлов (Уладзімір Арлоў) издал свой последний сборник стихотворений в двух вариантах. Я считаю, что в будущем белорусская латиница вновь обретет популярность.
МГ: Связи белорусской литературы с польской очень глубокие, и зачастую они приобретали совершенно неожиданные формы. Например, томик стихов крупнейшего белорусского поэта XIX века Франциска Богушевича «Белорусская дудка» 1891 года был издан в Кракове (на территории Беларуси издание книг по-белорусски было под запретом), а в российскую часть Польши его книги якобы контрабандой провозил молодой Юзеф Пилсудский…
ЛБ: Да. Не знаю, знаете ли вы, но на предварительном допросе после первого ареста Юзеф Пилсудский сказал русскому полицейскому, что он белорус… И он как раз контрабандно перевозил книгу, которая содержала упомянутый манифест белорусов. После ввода польских войск в Минск в 1919 году маршал произнес перед собравшимися на Кафедральной площади людьми речь на белорусском языке, которым он свободно владел.
МГ: Мотив польско-белорусского двуязычия писателей тянется через всю белорусскую литературу. Янка Купала, важнейший белорусский поэт ХХ века, дебютировал стихотворениями, написанными по-польски. Почему он стал белорусским писателем?
ЛБ: Его мать, пани Бенигна, никогда не могла этого понять, потому что считала, что настоящая поэзия может быть только по-польски. Однако решающим моментом стало то, что Ян Луцевич (таково настоящее имя Янки Купалы) был родом из очень бедной шляхты и вырос среди простых людей, с самого детства приобщившись к физическому труду. У него были проблемы с общением с панами, говорившими по-польски. Окончательно же на него повлиял тот факт, что в Вильне он попал не в польскую, а в белорусскую интеллектуальную среду.
МГ: История Беларуси и белорусской литературы в ХХ веке — это история в значительной степени трагическая. В Польше, литературе которой тоже многое довелось испытать, значительные людские потери были все же обусловлены войнами, в том время как в Беларуси большевистские репрессии продолжались по сути весь межвоенный период. Каково было отношение белорусских властей к белорусскому языку и белорусской идентичности в то время?
ЛБ: После недолгого периода «белорусизации», проводимой в Белорусской Советской республике в 1924-29 гг. сознательными белорусами, которые с этой целью вступали в коммунистическую партию, в политике Москвы наступил поворот. Молодая белорусская интеллигенция стала особым объектом сталинского террора. Очень легко было искать и хватать «врагов народа» в республике, расположенной рядом с «буржуазной Польшей». Именно в середине 1930-х гг. белорусский язык исчез из госучреждений, партийных комитетов, высшего образования, армии и милиции… С 1938 года в Советском Союзе существовал запрет на художественные фильмы на белорусском и украинском языках. К сожалению, в то же самое время во Второй Речи Посполитой политика санационного лагеря также сводилась к полному подавлению белорусского языка, хотя конечно, местных белорусских деятелей не уничтожали физически…
МГ: Одним из наиболее трагичных моментов той мрачной эпохи стали судьбы поэтов т.н. «расстрелянного возрождения». В Антологии Вы вспоминаете лишь недавно опубликованное распоряжение Сталина от 15 сентября 1937 года, обрекающее на расстрел в минской тюрьме 103 человек с известными в Беларуси фамилиями. Это были преимущественно литераторы. Стихи некоторых из них вошли в Антологию… Вы не могли бы рассказать, кем были эти люди и почему их расстреляли в Куропатах в ноябре 1937 года.
ЛБ: Абсолютное большинство этих людей были лояльны по отношению к коммунистической власти, и более того — верили в коммунистическую утопию. Но Сталин вынашивал план устрашения советского народа из-за полного провала экономической коммунистической системы. Поэтому он постоянно требовал от НКВД списки людей, которых можно было бы обвинить в антисоветской деятельности. Речь шла о десятках и сотнях тысяч людей. Мнимый «национализм» был для этого очень удобным поводом. Националистом можно было назвать практически каждого, кто знал не только русский (и грузинский, потому что Сталин был грузин). Так и возникали списки. Позднее так был составлен список польских офицеров, сидевших в лагерях Козельска, Старобельска, Харькова…
МГ: Ситуация белорусского языка была наверняка лучше в той части страны, которая в межвоенные годы оказалась в составе Второй Речи Посполитой…
ЛБ: В 1920-е годы белорусская литература на территории Второй Речи Посполитой динамически развивалась. Но чем дальше, тем больше белорусских деятелей обвиняли в сотрудничестве с большевиками (отчасти, но лишь отчасти, у польской разведки были на то основания). Со временем деятельность белорусского меньшинства, в том числе в области культуры и образования, сталкивалась со все большими трудностями. После 1935 года почти все белорусские общественные организации на территории II Речи Посполитой оказались вне закона.
Не будем забывать, что Чеслава Милоша тоже уволили из редакции Польского радио в Вильно, в том числе за то, что он приглашал на радиопередачи белорусский хор под управлением Григория Ширмы (Рыгора Шырмы), большого поклонника белорусского фольклора.
Белорусская поэзия на территории II Речи Посполитой дала две крупные фигуры — «радикально левого» Максима Танка и политически нейтральную Наталью Арсеньеву. Белорусская эссеистика и литературная критика подарила несколько выдающихся авторов в лице Владимира Самойло, Игната Канчевского и Антона Луцкевича. Прозаики и драматурги особых успехов не добились.
МГ: Трагически закончилась жизнь Янки Купалы. Из-за преследований большевиков в 1930 году он предпринял попытку самоубийства, после чего, будучи сломленным человеком, подписал т.н. «Открытое письмо Янки Купалы», в котором он отказывался от национальных идеалов. До сегодняшнего дня не ясна причина его смерти – по официальной версии, он упал с лестницы в Москве в 1942 году…
ЛБ: Во время Второй мировой войны деятели коллаборационного белорусского самоуправления города Минска (кстати, финансами заведовал Болеслав Берут!) предприняли попытку — впрочем неудачную — дать одной из улиц Минска имя Янки Купалы. Об этом наверняка прознали агенты НКВД — возможно, при участии того же Берута. А такой поэт, по мнению кремлевских властей, полезнее мертвый, чем живой… Однако архивы московского ФСБ по-прежнему недоступны для гражданских исследователей, поэтому мы можем лишь рассуждать о разных версиях обстоятельств смерти Янки Купалы.
МГ: Как сложилась судьба белорусского языка и литературы после Второй мировой войны?
ЛБ: Сложно на этот вопрос ответить в нескольких предложениях. После Второй мировой войны Беларусь была полностью лишена собственной интеллигенции: кто уцелел после сталинских чисток и оставался во время немецкой оккупации в Беларуси, тому пришлось эмигрировать, иначе он оказывался в Сибири. В свою очередь подавляющее большинство евреев стали жертвами Холокоста. На место этой старой, так или иначе привязанной к родным краям интеллигенции приезжали люди преимущественно из российской глубинки. Это привело к полному упадку высшего и среднего образования на белорусском языке (после 1963 года школы с белорусским языком преподавания остались только в сельской местности). Цензура в Беларуси была очень жестокой. Более менее свободно разрешалось писать только о «Великой Отечественной войне». На этом фоне взошла звезда наиболее значительного нашего прозаика Василя Быкова, который сам воевал с немцами. Его творчество — это образец белорусской экзистенциально-философской прозы, поэтому его романы, новеллы и рассказы переведены на 50 с лишним языков мира.
МГ: Складывается впечатление, что один из ключевых мотивов белорусской литературы, который проходит через всю антологию, — это мотив тюрьмы (а также ссылки). Тюрьма – это в определенной степени топос белорусской литературы, увы, по-прежнему актуальный… Как в сегодняшней Беларуси дело обстоит с белорусским языком и писателями, пишущими по-белорусски?
ЛБ: Как раз в декабре 2014 года были присуждены очередные премии им. Франтишека Олехновича за произведения, написанные в тюрьмах лукашенковского режима. Всего уже больше 10 лауреатов этой премии. Белорус Франтишек Олехнович (Францішак Аляхновіч) написал, пожалуй, первое в истории произведение о сталинском ГУЛАГе. Его книга воспоминаний под названием «7 лет в когтях ГПУ» была издан по-польски еще в 1934 году, белорусская версия вышла чуть позже.
Что касается второй части вопроса, то я хотел бы сказать, что зависимые от Москвы нынешние белорусские власти сделали и по-прежнему делают все, чтобы усложнить существование и развитие белорусского языка в Беларуси и настоящей неподцензурной литературы на этом языке. Но существуют и личные инициативы (как, например, независимый Белорусский гуманитарный лицей в Минске или курсы белорусского языка «Мова нанова»), частные издательства, несмотря ни на что писатели пишут книги.
МГ: Появляется ли сегодня важная литература на белорусском языке и что из нее доходит до Польши? Есть ли переводы? Кого сегодня стоит читать?
ЛБ: В 2007-2011 гг. Коллегия Восточной Европы имени Яна Новака-Езеранского во Вроцлаве издала серию из 11 книг под названием «Белорусская библиотека», которую можно считать репрезентативной, если необходимо понять тенденции развития белорусской литературы. В польских книжных магазинах можно найти книги стихов упомянутого уже Владимира Орлова и Владимира Некляева, Веры Бурлак, Андрея Хадановича, политические детективы Александра Лукашука, интересные романы Игоря Бобкова, Наталки Бабины, Артура Клинова…
Большими тиражами издаются произведения в жанре «литературы факта» Светланы Алексеевич, которая исследует феномен «homo sovieticus» (последняя ее публикация носит название «Время сэконд хэнд»).
Готовится к изданию роман Виктора Марциновича — одного из интереснейших представителей современной белорусской прозы. Я говорю лишь о польских переводах. Но по правде говоря, если интеллигентный поляк освоит кириллицу, то он сможет преспокойно читать по-белорусски без перевода. Ведь наши языки так близки!
Лявон Барщевский — родился в 1958 году в Полоцке в Беларуси. Филолог, литературовед, переводчик, а также общественный и политический деятель. Был одним из основателей и заместителем директора закрытого властями Белорусского гуманитарного лицея (в настоящее время подпольного). В 1990-1995 гг. депутат Верховного совета XII созыва. В 2003-2005 гг. председатель, а с 2005 года почетный председатель белорусского ПЕН-клуба.
Перевел на белорусский произведения Эсхила, Софокла, Эврипида, Аристофана, Петрарки, Канта, Гете, Шиллера Ленау, Кафки, Гамсуна, Паунда, Аполлинера, из польских авторов – Выспянского, Шульца, Мрожека, Ивашкевича и Милоша.
В 2008 году во Вроцлаве (Коллегия Восточной Европы) вышел 28-язычный «Словарь белорусско-латинско-европейский» под его редакцией. В 2008 году вместе с Адамом Поморским издал антологию белорусской поэзии с XV по ХХ век под названием «Головы не клонил я пред силой».
В 2014 году Лявон Барщевский находился в Кракове по стипендии Международной сети городов, принимающих писателей-беженцев, ICORN, где работал над переводом на белорусский язык «Балладины» Словацкого.