Полтора города
«Возвращение» в Дрогобыч для Хцюка началось с рассказа об учителе, чьи творчество и судьба уже стали хрестоматийными, о Бруно Шульце, застреленном эсесовцем на дрогобычской улице во время облавы на евреев 19 ноября 1942 года. В обеих «дрогобычских» книгах образ Бруно Шульца становится сквозным, образом-символом того, что произошло с городом, его жителями и с ним самим. Писатель словно пытается дать самому себе отчет об общении с Учителем, понять влияние Шульца на собственное становление и видение искусства, воссоздать очертания города, в котором они могли быть учеником и учителем.
Дрогобыч Хцюка предстает мозаикой воспоминаний, «стекающих с пера: нет здесь иной композиции, кроме любви и умиления, кроме правды воспоминания, которое одновременно болит и радует, и руководствуется своим правом памяти, все слегка приукрашивая, но и лучше понимая».
Дрогобыча Хцюка уже не существует — он живет только в памяти. Весь этот мир, этот стиль жизни галицких городов смела История (именно так, с большой буквы, пишет это слово автор, вписывая тем самым судьбу своего города и его жителей в жанр драмы, равной греческой трагедии):
«Словно Атлантида, затонули все дневные и ночные хлопоты этого народа многих народов, объединенных львовским "затягиванием" на нескольких языках; исчезли не только люди и природные, приписанные им места, — бурное море поглотило тот неповторимый стиль жизни городов на востоке Польши, той интеллигенции многих народов, еще поддерживающей какие-то старосветские формы и критерии Австрийской империи, как и собственные, местные и индивидуальные, личные для каждого чудака. Сочеталось все это с непостижимым уже сейчас юмором и человеческой искренностью высшей пробы, порой маскирующейся под цинизм», — пишет он в «Атлантиде».
Верность тому миру заставляет автора рассказывать о нем на его внутреннем языке, который можно позволить себе только со своими, кому не надо ничего объяснять и переводить, потому что и в польских, и в украинских хозяйствах здесь пользуются теми же рыскалями (лопатами) и джаганами (кайлами), а кровати дома накрывают коцами и капами (одеялами и покрывалами). «Все люди оттуда были похожи», но «никогда не были одноязычны и однонациональны». «Пусть эмигрант тоскует по Польше — но в ее нынешних границах», — в этом вопросе автор не оставляет никаких двусмысленностей. Хотя конце 1960-х годов такая политкорректность явно не была в моде...
Это свойство писательской оптики дало основания другому известному галичанину, польско-еврейскому сатирику и драматургу Мариану Гемару, высказаться о «дрогобычских» воспоминаниях Анджея Хцюка так:
«Героем книги является самый удивительный город в Польше, город словно не всерьез, но самый экзотический и родной, город словно из фарса и оперетты, город-комик и объект анекдотов, город неожиданной удачи и краха, город-контрабандист и спекулянт, полтора города: полупольский, полуеврейский, полуукраинский город Дрогобыч...»
Это, однако, не означает, что Хцюк ретуширует прошлое: он помнит запрет украинского университета во Львове, убийство польского политика Тадеуша Голувко украинскими националистами в августе 1931 года в Трускавце, помнит польский бытовой антисемитизм, рассказывает об одноклассниках, вместо бутербродов приносивших в гимназию завернутые в бумагу куски фанеры и делавших вид, будто не испытывают голода, потому и не едят своих «бутербродов» — дома у них не оставалось хлеба, не говоря уж о масле или ветчине, на настоящий, а не бутафорский бутерброд.
«Нужда здесь иногда аж пищала, — пишет Хцюк, — и не надо обманывать себя с расстояния воспоминаний, которые все окрашивают в розовые тона».