Райский сад
Милош появился на свет в помещичьей усадьбе в деревне Шетени под Кейданами и Ковно, на этнически литовских землях, населенных литовскими крестьянами и полонизированными помещиками, которые, несмотря на свое происхождение, были привержены (по крайней мере, что касается ближайшего окружения поэта) многонациональной, толерантной традиции Великого княжества Литовского. В метриках он был записан как подданный царя Николая II — это было еще в эпоху Российской империи, когда Польше и Литве еще только предстояло обрести независимость.
Расположенное на реке Нявежис поместье Шетени принадлежало дедушке Милоша Зигмунту Кунату и бабушке по материнской линии — Юзефе, урожденной Сыруч. Поколение родителей будущего поэта принадлежало к интеллигенции, зарабатывающей на жизнь собственным трудом. В 1913 году отец Милоша — инженер, выпускник рижского Политехнического института, получил место в Красноярске. В Сибирь (где неугомонный Александр не только строил железнодорожные виадуки, но и охотился в Заполярье) отправится и Вероника с маленьким Чеславом. Милош на всю жизнь запомнит блестящий лак автомобиля, который он увидел впервые по дороге к отцу, в Петербурге. У Александра заканчивается контракт, и семья возвращается в Литву, где их застает известие о начале Первой мировой войны. Александра мобилизуют, он попадает на офицерскую должность в саперный полк российской армии. В 1915 году на Восточном фронте немцы осуществляют успешное наступление, и семья Кунатов бежит из Шетени в Вильно.
«Первые мои сознательные впечатления совпали с войной, — рассказывал писатель в «Родной Европе». — Высовывая голову из-под бабушкиной пелерины, я знакомился со страхом: рев перегоняемого куда-то скота, паника, густая пыль на дороге, темный горизонт, на котором сверкало и громыхало». (пер. Ксении Старосельской)
Вероника с Чеславом, а затем и вторым сыном — родившимся в 1917 году Анджеем — решает сопровождать мужа, который служит на фронте. Они доходят аж до Подмосковья, где становятся свидетелями расправ большевиков над офицерами. К счастью, отцу Милоша солдаты обеспечивают защиту, но семье — которая со временем перебирается в эстонский Дерпт — не удается избежать кошмаров ночных обысков. «Ужас на лицах женщин, крик брата в колыбели, перевернутый вверх дном убогий семейный очаг, то бишь нора, — все это ранит детскую душу», — вспоминал потом поэт. В начале 1918 года Дерпт занимают немцы, и Милоши в лопающемся по швам вагоне отправляются в долгую дорогу домой. На станции в Орше он чуть не потерялся. В последний момент красный комиссар возвращает мальчика перепуганным родителям.
Свой седьмой день рождения будущий поэт отмечает в Шетени — после нескольких лет скитаний ему кажется, что он попал в земной рай. Мальчик мастерит из орешника луки, играет в индейцев, прячется от мамы, которая хочет научить его писать, хотя — и он в этом уверен! — ему никогда и ни за что не постичь эту премудрость. Зато он проводит долгие часы на залатанном диване, жадно поглощая найденные в домашней библиотеке парижские журналы мод и книги: «Илиаду», Шекспира, первое издание «Баллад и романсов» Мицкевича, романы Майн Рида и Фенимора Купера…
Эта идиллия, которая, как он будет вспоминать потом, даст ему запас счастья на всю оставшуюся жизнь, продлится всего несколько месяцев. Александр вступает в польскую армию, за Вильно, который в период 1918-1920 гг. все время переходит из рук в руки (к литовцам, полякам, большевикам), идут бои, а Вероника с детьми то перебирается в город поближе к мужу, то, когда становится особенно опасно, уезжает в деревню. Тем временем мальчик принимает первое причастие и начинает учебу (вскоре прерванную) в начальной школе. Картины разрушения и жестокости, которые он увидел в ту пору, их контраст со стабильной сельской жизнью и богатой природой в Шетени, со временем послужат «строительным материалом» для его поэзии.
Между тем боги войны начинают благоволить Пилсудскому. Красная Армия отступает от Варшавы, а уланы саблями закрепляют государственную принадлежность Вильно, хотя этот город останется яблоком раздора между Литвой и Польшей. После демобилизации Александр открывает в Вильно фирму «Будмост», а его старший сын становится гимназистом. В литовскую Шетени Вероника и Чеслав будут пробираться через «зеленую границу».
Нафта и Сеттембрини
Гимназия им. Короля Сигизмунда Августа в Вильно, в которой Милош начал учиться в 1921 году, стала для будущего автора «Родной Европы» важной частью интеллектуальной биографии. В сфере интересов впечатлительного мальчика появляются проблемы, с которыми он, став зрелым автором, будет разбираться на протяжении десятилетий.
Непривычный к коллективу, чуждый подростковых ритуалов, он стал самоидентифицироваться как оппозиционер. Сначала юноша сделался лучшим учеником, затем — самым радикальным аутсайдером и бунтовщиком. Еще позднее он почувствует в себе призвание поэта; связанное с этим ощущение инаковости останется с ним уже на всю жизнь. Жизнь наперекор большинству очень скоро приобретет политические оттенки — большую часть своего окружения молодой Милош будет считать подверженной националистической идеологии и ура-патриотизму. Сам он навсегда сохранит иммунитет к национализму и антисемитизму и со временем станет считать себя гражданином Великого Княжества, духовно более богатого, чем «исконные лехиты».
Однако в самом начале учебы у молодого человека были другие интересы: изучение атласов птиц, постижение тайн классификации Линнея, работа в школьном Кружке любителей природы. В четвертом классе он выступает со своим первым докладом, посвященном эволюции, естественному отбору, Чарльзу Дарвину. И природа постепенно начинает открывать ему свой демонический лик. Он увидит в ней ужас безмерного страдания и с тех пор будет метаться между восхищением ее красотой и ужасом перед ее жесткостью.
Жестокость мира заставляет мальчика задаться вопросом о Создателе, о возможности сочетать образ доброго Отца с явным несовершенством Его творения. Краснея от волнения, Милош штудирует учебник истории Католической Церкви, постигает историю ересей, и прежде всего — манихейскую концепцию злого Демиурга, владеющего видимым миром. Именно в этот период Милош станет объектом своего рода психомахии, осуществляемой школьным учителем латыни, гуманистом Адольфом Рожеком и префектом, преподавателем религии, ксендзем Хомским. Спустя годы он изобразит это духовное сражение в виде манновского спора между Сеттембрини и Нафтой (герои романа Томаса Манна «Волшебная гора» — прим.ред.). Верящий в разум, в светлое античное наследие Рожек и ненавистник материи, телесности, «средневековый» Хомский… К учителю латыни он будет испытывать симпатию, а с ксендзем вести ожесточенные споры, однако со временем именно священник станет для Милоша важнее, а ужас, который вызывает у Хомского Зло, он сочтет более глубоким чувством, чем (наивный?) оптимизм рационалиста-латиниста.
Когда половина гимназического курса была уже позади, будущий нобелевский лауреат переживает глубокий личный кризис. Он все хуже учится, на уроках польского языка чувствует себя белой вороной, поскольку не желает «тратить время» на чтение Сенкевича. Он выходит из харцерской организации, поспольку ему претит ее патетическая и националистическая атмосфера, вступает в конфликт со школьным префектом и отказывается ходить на исповедь, коль скоро участие в этом таинстве требует письменного подтверждения. Причиной таких настроений в определенной степени могло быть одиночество подростка. Фирма его отца обанкротилась, Александр получил должность повятового инженера и в 1927 году уехал с женой и младшим сыном в Сувалки (с 1935 г. он жил в Глембоком), а шестнадцатилетний Чеслав остался в Вильно, один на один со своими демонами.
Частичное успокоение наступило незадолго до выпуска, когда Станислав Стомма (будущий католический деятель, публицист, сотрудник еженедельника Tygodnik Powszechny) вовлек его в деятельность нелегальной организации «ПЕТ», объединяющей молодых интеллектуалов-либералов. Чеслав нашел в этих людях родственные души, стал участником интенсивного обмена идеями, которые молодые люди записывали в «Зеленой Книге».
В 1929 году Милош сдает экзамены на аттестат зрелости. Тема, которую он выбрал для экзаменационной работы, задает лейтмотив всему его будущему творчеству. Фрагмент сонета Адама Асныка юный Милош использует как предлог для размышлений о гераклитовой «реке времени». Позднее он вспоминал:
Меня волновала тайна всеобщего движения, в котором все соединяется со всем, все всем обусловлено, все из себя выходит и себя побеждает, ничто не поддается жестким определениям.
Клуб бродяг
Естественным выбором для будущего поэта было бы изучение польской филологии. Милош, действительно, записывается на гуманитарный факультет Университета Стефана Батория. Однако уже через несколько дней он переходит на юридический, сочтя полонистику «матримониальным факультетом», который годится для барышень, желающих выйти замуж, или, в лучшем случае, для будущих учителей, тех самых «преподов», которых самоуверенный гимназист еще недавно высмеивал. В какой-то степени, возможно, не вполне сознательно, он опасался ситуации, когда придется зарабатывать на жизнь литературным трудом (и как следствие — публицистической поденщиной), а также избегал «слишком раннего» обнаружения своих писательских амбиций. В этом жесте проявляются важные черты характера Милоша: определенная скрытность, нежелание раскрывать свои замыслы, возможно, унаследованная от матери «литовская» сдержанность, которую он любил противопоставлять импульсивности жителей Мазовии или Галиции.
Милош с переменным успехом изучает право. Впрочем, это направление в виленском университете было организовано интердисциплинарно, так что кроме юриспруденции будущий писатель усваивал определенные элементы социологии, антропологии и экономики. В этот же период он записывается в Кружок полонистов и вскоре (вместе с такими поэтами, как Теодор Буйницкий и Ежи Загурский, а также публицистами Хенриком Дембинским, Стефаном Ендрыховским и Ежи Путраментом) учреждает журнал "Żagary" и литературную группу, которая резко противопоставляла себя мейнстриму литературной жизни, а именно — поэтике скамандритов и установленной варшавским журналом Wiadomości Literackie во главе с Мечиславом Грыдзевским писательской иерархии. «Жагаристы» чувствовали себя представителями авангарда, однако для них важнее было неприятие прогрессирующего в 30-е годы «поправения» политической жизни II Речи Посполитой. Это неприятие сочеталось с порой весьма радикальными левацкими взглядами, а также (и это самое главное) — предчувствием грядущей исторической катастрофы.
Милош вступает также в Академический клуб бродяг — студенческое братство нонконформистов, которых объединяла страсть к странствиям и неприязнь к националистическим членам академической корпорации. Здесь он встречается со Стефаном Ендрыховским, впоследствии высокопоставленным чиновником Народной Польши, а также с Лехом Бейнаром — будущим писателем Павлом Ясеницей. Благодаря этим связям Милош оказывается в эпицентре интеллектуальной жизни тогдашнего Вильно, где общается как с теми, кто (как Дембиньский, Путрамент или Ендрыховский) вскоре поменяет свои левые симпатии на сталинскую ортодоксию, так и с теми, кто (как Стомма) будет участвовать в формировании нового облика современного католицизма. Авантюрный дух Клуба бродяг позвал Милоша в непростой путь: в 1931 году он отправился в Париж, куда — вместе со Стефаном Ендрыховским и Стефаном Загурским — он планировал добраться водным путем. Байдарки молодых виленцев затонули на Рейне, однако сами они все-таки добрались до столицы Франции. Запад явился им во всем великолепии своих культурных традиций, но и продемонстрировал при этом социальное неравенство и приметы нарождающегося фашизма.
Тогда Милош впервые встретил своего родственника — литвина по собственному выбору и при этом французского поэта — Оскара Милоша, который в личной переписке со временем дал ему весьма лестную оценку. Позднее Милош удивлялся, чем мог он ее заслужить — похоже, что в отношениях с Оскаром раскрывались лучшие грани его личности, поскольку Чеслав был весьма проблемным, полным противоречий молодым человеком.
Гимназические и студенческие каникулы он часто проводит в Красногуре около Сейн, в имении своих теток Габриэли и Янины. Летом здесь селились дачники из Варшавы, а в обязанности хозяев входило развлекать гостей: накрывать столы, устраивать танцы и легкие беседы. Для застенчивого молодого человека это было истинным адом. Терзаемый комплексами и при этом игнорируемый салонным обществом, он бродит с ружьем на плече по окрестностям, смиряя плотские страсти физической активностью: он интенсивно плавает и в результате зарабатывает шумы в сердце…. И наконец влюбляется в одну из дачниц, и, пережив измену, оказаться на грани самоубийства.
Черный Ариэль
Юношеские метания находят свое отражение в его идеологических предпочтениях. Политическая сцена 30-х годов постепенно радикализируется, все более обширные ее территории захватывает правые и подчиненные Москве коммунисты — и все меньше пространства остается для тех, кто не находит себе места ни в одном из существующих лагерей. Молодой Милош симпатизируюет коммунистам и обвиняет капиталистический строй в эксплуатации трудящихся, истеблишмент — в отсутствии продуктивных идей, в национальном шовинизме и антисемитизме, а литераторов — в гуманистических иллюзиях, на смену которым должно прийти искусство, активно участвующее в социальной борьбе. При этом ему значительно ближе был анархизм Кропоткина, чем советская ортодоксия.
«Искусство является инструментом. Нужно сказать это четко, не обманывая себя ее якобы сверхъестественным происхождением. Искусство является инструментом в борьбе обществ за более комфортные формы существования» («Бульон из гвоздей») — писал в 1931 году «Черный Ариэль социальной поэзии» (как позднее назовет его Станислав Бересь). Ранние манифесты Милоша сегодня вызывают некоторое недоумение. Однако необходимо помнить об историческом контексте: это было время вызванной Большим Кризисом нищеты, антиеврейских выступлений, польской провинциальной стагнации и интереса к Советскому союзу. Нужно также учитывать то, что у истоков радикализма Милоша лежит прежде всего декларируемое со всем юношеским максимализмом неприятие приземленных, жадных и тривиальных обывателей, утопические мечты об обществе творцов, для которых на первом месте находятся проблемы духовные. За этой дерзкой идеологией скрываются страхи мальчика, который боится насмешек и унижений со стороны взрослых, а также кризис веры в Бога — гаранта гармонии мира и смысла жизни.
Это отчетливо видно в его дебютном поэтическом сборнике под названием «Поэма о застывшем времени» (1933). Он обычно воспринимается как образец антикапиталистической агитации, однако его смысл гораздо глубже. Социально-политическая проблематика переплетается здесь с философско-экзистенциальной. Порой в одном произведении соседствуют предчувствие угрожающего миру космического небытия и убежденность в ничтожности капиталистической системы; наряду с предчувствиями социальных катаклизмов здесь имеются стихи, где присутствуют религиозная драма, жесткий спор с Богом и свидетельства неверия. Их герой живет в мире, где царит хаос, которому постоянно угрожает катастрофа, в мире, который невозможно в полной мере постичь. Его окружает твердая и непроницаемая реальность, небо над ним — как панцирь, не пропускающий никаких сигналов. В мире материи нет никакой лакуны, куда можно было бы спрятаться от ее власти, избежать распада и смерти.
Зерно без изъяна
В 1934 году молодой поэт заканчивает обучение, однако академическая степень магистра права ему так и не пригодилась. Вскоре он получает стипендию Фонда национальной культуры и уезжает в Париж. В это время он принимает одно из самых важных в своей жизни решений — прекращает отношения с любимой женщиной, что существенным образом повлияет на его дальнейшую судьбу. По прошествии времени тогдашний выбор будет видеться ему как альтернатива «обыкновенности», как сопротивление заранее заданной обществом модели его жизни (по которой ему суждено было стать членом помещичьего сословья), как следование зову (Бога? дьявола?), требовавшему от него исключительности. Двадцатитрехлетний Милош боялся «нормальности». В старости он согласился со сравнением себя тогдашнего с героем детской книжки о докторе Мухолапском, который опаздывает на собственную свадьбу, гоняясь за редким насекомым. В случае Милоша таким «насекомым» была, конечно же, литература. Он выбирает (заработав хронические угрызения совести) определенный жизненный путь, чтобы спустя десятилетия раз за разом задавать себе вопрос о том, правилен ли был этот выбор: «меня выдуло/за моря и океаны. Прощай, утраченная судьба./Прощай, город моей боли. Прощайте, прощайте («В городе»).
На рубеже 1934 и 1935 гг. Милош пребывает в Париже. Он совершенствует свой французский, посещает лекции по томизму, присутствует на авторском вечере Поля Валери… Он ходит на заседания Международного конгресса писателей в защиту культуры, которые лишают его каких-либо иллюзий: он видит коммунистические манипуляции, но при этом и осознает отсутствие для них убедительной альтернативы. Он все явственнее предчувствует трагическое будущее Европы.
Но самое важное — это встречи с Оскаром Милошем. Позднее он в течение десятилетий пытался сформулировать, кем был для него автор Ars Magna. Он считал его духовным учителем, который показал возможность религиозного видения мира, преодоления барьера материи, учил замечать скрытый смысл событий, божественный план, частью которого мы являемся. Он показал, как можно отличать религиозный обряд от мистического горения и драматизма веры. Он призывал любить людей — без иллюзий и несмотря ни на что, и это со временем позволило молодому эгоисту открыть в себе способность подлинного сопереживания. Он также указал творческий путь, позволяющий избегать марксистских ловушек и дарвинистского нигилизма, он говорил, что, отказавшись от следования литературным модам, можно установить диалог с Богом. Благодаря этой встрече с середины 30-х годов в творчестве автора «Второго пространства» постоянно будет присутствовать религиозная перспектива, которой преодолевались его антиклерикальные и антимещанские комплексы. Он становится защитником веры в существование высшего смысла, надежды, что мир, который нам известен, не является единственным, что миллиарды уникальных человеческих жизней не исчезают в темных водах небытия.
В Париже он пишет стихи, которые войдут в сборник «Три зимы» (1936) — пожалуй, самой удивительной книги в творчестве Милоша. Так в промежутке между часто незрелой, увечной дикцией «Поэмы о застывшем времени» и новым языком, которым Милош стал пользоваться в стихах, написанных около 1943 года, возникают произведения кардинально иные, полные поэтического, визионерского размаха, наполненные образами и метафорами.
Хотя важное место здесь занимает предчувствие исторической или космической катастрофы, на первый план выходит безжалостное исследование собственного внутреннего мира, эгоизма, уход из мира телесности в поисках бессмертной частицы, стремление к разговору с Богом.
Террор восходящего солнца
В середине 1935 года Милош возвращается в Вильно и занимает должность чиновника на Польском радио. Ею он был обязан Тадеушу Бырскому — режиссеру, связанному с виленским театром «Редут». С Бырским и его женой Иреной его впоследствии будет связывать многолетняя дружба; он очень ценил их честность, увлеченность, а также тот тип веры, который был близок ему самому. Вскоре Бырский и Милош станут жертвами опубликованного в газете „Mały Dziennik” доноса: радиостанцию обвиняли в потворстве скрытой коммунистической агитации. В конце 1936 году Милоша увольняют, но он получает предложение от Халины Сосновской (связанной с пилсудчиками сотрудницы дирекции Польского радио, которая пыталась противодействовать растущему влиянию правых) переехать в Варшаву.
Милош успеет еще совершить путешествие в Италию и в 1937 году начинает работу в варшавском Бюро планирования программ Польского радио. По его собственным воспоминаниям, он делал молниеносную карьеру, привлекая к сотрудничеству Юзефа Чеховича и Болеслава Мичиньского — на тот момент самых близких своих друзей. Но самое главное — он встречает человека, с которым впоследствии свяжет свою жизнь. Янина Длуская работала в отделе кадров Польского радио и была замужем за Эугениушем Ценкальским — кинорежиссером, связанным с Обществом любителей кино «Старт». Немного левацкая и антиклерикальная, в духовном плане — привередливая, предъявляющая высокие требования самой себе и другим, она будет тем человеком, с которым Милоша соединит и дружба, и любовь. Сам поэт спустя годы вспоминал, что вначале они относились к этому союзу как к «встрече двух высших разумов» и развивали его в направлении идеальных сфер, что у него самого, по-видимому, было обусловлено страхом оказаться т.н. «нормальным», и, конечно же, гордыней, убежденностью в своем высоком предназначении.
В те годы Милош по-прежнему активно занимается публицистикой, однако его взгляды претерпевают кардинальные изменения. Он атакует как коммунистических идеологов, которые сводят искусство к пропаганде, так и эстетов-авангардистов, что отделяют поэзию от реальной жизни. В обоих случаях авторы терпят поражение: их произведения оказываются либо лживыми статейками, либо демонстрацией их владения ремеслом. Он видит надежду в религии, именно она может стать для человека спасением от демонов истории, а для искусства — от скуки эстетского пекла. «Все мы жаждем метафизического знания, ждем мига познания, внезапной вспышки откровения, которая явит смысл, безвозвратно утерянный смысл мира и нашей жизни на земле», — заявляет он в эссе «О молчании». Последнюю августовскую ночь 1939 года он проводит на крыше дома в районе Дынасы, где они жили с Янкой, в качестве дежурного, в задачи которого входило предупреждать об авианалетах.
Размышления о времени пожаров
В сентябре 1939 года начинаются военные скитания. Случайно разделенный с Янкой, он вместе с другими сотрудниками Радио эвакуируется из Варшавы. Колонна машин добирается до Люблина (где Милош в последний раз видит Чеховича), а потом и до Львова. Тогда, в двигающимся к румынской границе "la caravane Potocki" Милош встречает Яна Тарновского, связанного с варшавской богемой. У того есть автомобиль и бензин и при этом — как и у автора «Трех зим» — нет желания бежать из Польши. Они пытаются вернуться в столицу, однако по пути видят в небе самолеты с красными звездами и поворачивают обратно, чтобы в последний момент успеть на Залещицкий мост.
Он хочет вытащить из Варшавы Янку, чтобы вместе с ней через нейтральную Швецию перебраться на Запад, но план не удался. Он публикует статьи в виленских газетах, оформляет себе литовское удостоверение личности (но указывает в нем польскую национальность). В середине июня в Вильно въезжают советские танки. Милош понимает, что если он останется в границах советской империи, ему вскоре придется отправиться в лагерь или писать верноподданнические оды; недолго думая, в июле он пробирается в Варшаву, где находит Янку.
Они торгуют папиросами, золотом, а также пробуют действовать в других сферах: вместе с Ежи Анджеевским готовят подпольное издание сборника стихов Милоша под псевдонимом Ян Сыруч. Во время войны Янка и Чеслав вместе с Анджеевским образуют дружеское трио. Они пьют водку, разгоняют тревожные мысли веселыми шутками, читают Бальзака и дискутируют. Милош и Анджеевский вместе посещают Ярослава Ивашкевича в Стависко, навещают Казимежа Выку в Кшешовице.
Кроме того, это было время дружбы с Иреной и Тадеушем Кронскими. «Если бы не он, возможно, мои упорные труды по избавлению от лирической боли (и тем самым политической позиции, навязанной мне окружением) были бы напрасными» («Родная Европа»). Именно Кронскому, безжалостно высмеивающему романтизм и ура-патриотизм, как позднее признавался Милош, он был обязан тем переломом, который произошел в нем в 1943 году, когда он окончательно осознал, что довоенной Польше пришел конец и нужно готовиться к совершенно новой главе в ее истории, в которой определяющим будет влияние России.
В это время позиция автора «Трех зим» явно не совпадает со взглядами его младших коллег по поэтическому цеху, таких, как Бачинский, Гайцы, Тшебиньский. Для них Милош или Анджеевский — это интеллектуалы, занимающиеся мудрованием в эпоху, которая требует кровавой жертвы. Те, в свою очередь, считали, что двадцатилетние литераторы, одурманенные национально-религиозной идеологией, губят собственные и чужие жизни.
Кульминацией этого разномыслия стало отношение к Варшавскому восстанию, в котором Чеслав Милош участвует лишь в качестве гражданского лица. После многочисленных перипетий, описанных в «Родной Европе», Милоши оказываются в деревеньке Яниславице, откуда Чеслав обращается за помощью к Ежи Туровичу, будущему создателю газеты Tygodnik Powszechny. Турович откликается, и поэт вместе с женой и тещей приезжают в Гошице под Краковом.
Когда 17 января 1945 года окраины города занимают советские войска, Милош пешком добирается до Кракова. Он печатает стихи и статьи в журналах Odrodzenie, Dziennik Polski, Przekroj; эти публикации воспринимаются как его приобщение к «новой действительности». В это время его родители вместе с братом по программе репатриации попадают в деревню Древница под Гданьском. Там они поселяются в немецком доме, в котором осталась только больная тифом старая немка. Несмотря на опасения и предупреждения родных, Вероника Милош берется за ней ухаживать. В декабре 1945 году она заражается и умирает. Чеслав успел увидеться с матерью перед ее кончиной — она была уже больна, оба они понимали, что это их последняя встреча. Чеслав был связан с мамой гораздо сильнее, чем с отцом. Амбициозный сын никогда не был с ним особенно близок и впоследствии даже несколько им пренебрегал. Милош вспоминал, что мать была очень привязана к свой малой родине — Литве, была человеком сложным, любящим повеселиться, скрывающим от посторонних свою глубокую, не обрядовую религиозность.
Перед смертью она благословила его уехать из Польши. Используя свои старые связи в Вильно, Милош получает дипломатическую должность. В декабре они вместе с Янкой летят в Лондон, где ожидают судна, которое отвезет их в Америку.
Спасение
Уже после отъезда поэта из Польши выходит его книга «Спасение», куда вошли такие стихи, как «Вальс» и «Campo di Fiori». Прощание с довоенной Польшей, прозвучавшее в нескольких стихах поэта, вышло холодным. Для Милоша эта глава была уже закрыта. Гораздо сильнее его волнует оккупационная реальность, которая предстает перед ним в виде опустошенной и порабощенной страны. Однако в этом сборнике относительно немного пафоса и мартирологии, главное здесь — это, скорее, протест поэта против «социальной ответственности», как, например, в стихотворении «В Варшаве», где он неодобрительно отзывается о роли «плакальщицы», хотя и не может забыть о погибших, постоянно чувствует их присутствие.
Язык Милоша меняется. Теперь на первом плане в его произведениях оказывается не самоцельность искусства, не усложненность и метафоризация поэтического высказывания, а наоборот — коммуникативность, стремление к тому, чтобы вместить в стихотворение интеллектуальное, философское, духовное содержание. Появляется литературная программа, цель которой — вернуть поэзии центральное место в духовной жизни человека.
Результатом этого «творческого перелома» стали, в частности, два поэтических цикла: «Мир (наивные поэмы)» и «Голоса бедных людей» — образец эффективного упрощения языка, дисциплинирования поэтической фантазии, верности конкретике. И вместе с тем это две противоположные картины реальности. Юному герою «Мира» окружающая действительность видится упорядоченной, безопасной, насыщенной смыслом и символическими значениями, несущей на себе печать Божественного замысла. «Голоса…» — это фиксация действительности, наполненной жестокостью, смертью, злом. В книгу включены, в частности, «Песня о конце света» (апокалипсис, который может случиться с нами в любую минуту), «Кафе» (смерть ровесников, друзей, неоднозначная ситуация уцелевшего), а также «Бедный христианин смотрит на гетто», стихотворение, ставшее спустя годы отправной точкой для знаменитого эссе Яна Блоньского «Бедные поляки смотрят на гетто» и дискуссии о необходимости разделить ответственность за Холокост. Зло просачивается в души людей, и Милош начинает со свойственной ему теперь иронией изображать в своих произведениях лживость своих современников, показывать их трусливые, мелкие, испорченные душонки.
И, наконец, «Спасение» — это начало пути, по которому Милош будет идти в течение следующих десятилетий и лейтмотивом которого будут максималистские строки из стихотворения «Предисловие»: «Что такое поэзия, которая не спасает/Ни народы, ни людей?/Соучастница официальной лжи,/Песня пьяниц, которым через мгновение кто-то перережет горло,/Чтиво из девичьей комнаты».
Железный занавес
В начале 1946 года небольшое грузовое судно с Чеславом Милошем и Яниной Ценкальской на борту заходит в нью-йоркский порт, где их встречает Александр Герц. Милош работает в польском консульстве, вскоре получает повышение и переводится на должность атташе по культуре Посольства в Вашингтоне. Штудируя статьи из New York Times, он готовит начальству аналитические материалы по политической ситуации в Штатах, организует лекции, выставки, концерты. Но самое главное — ему удается добиться от польских властей открытия кафедры польской литературы в Колумбийском университете, которую возглавляет знакомый Милошу еще по Вильно профессор Манфред Кридль. Ночью и ранним утром он интенсивно работает над переводами, рецензиями, комментариями, публикуемыми в польской прессе и изданными позднее в сборнике «Континенты» (1958).
Америка восхищает его своей природой, но при этом и шокирует. Из варшавского ада автор «Голосов бедных людей» попадает в благополучный и спокойный мир, где все идет своим чередом — так, словно бы ничего не случилось. Он не может с этим примириться: Штаты видятся ему материальным, практически лишенным духовности миром, который становится для художника местом изгнания.
При этом он не питает иллюзий относительно польских реалий, особенно после проведенного в 1949 году отпуска на родине. Тогда встреченная им знакомая объяснила все одной фразой: «А мы тут рабы». Поэта одолевают противоречивые чувства: он испытывает отвращение к капиталистическим Штатам и страх перед коммунистической Польшей. На более же высоком, философском уровне он не может принять ни материального бытия, ни исторического движения, уничтожающего любые формы.
Для супруги Милоша после появления на свет в 1947 году их первенца Антония приоритетом становится безопасность семьи. А это значит, что нужно держаться подальше от России, Польши и вообще от Европы, которую, как тогда считалось, вот-вот будет зачищена железной сталинской метлой. В то время побеги из польских загранучреждений были довольно распространены — так же мог поступить и Милош, у которого имелись определенные возможности комфортно устроиться на новой родине. Однако лояльность и — прежде всего — неприятие Америки не позволили ему тогда эмигрировать. Он получает назначение в Париж и указание перед этим приехать в Варшаву. У него были подозрения, что это может оказаться маршрутом в одну сторону, но он все же отправляется прямиком в пасть льва, оставляя в Вашингтоне жену Янку, беременную вторым сыном.
Позднее он вспоминал, что это был сознательный, истинно покерный ход: приехать в Варшаву, чтобы доказать коммунистам свою благонадежность и тем самым обеспечить себе продление срока зарубежной командировки. Игра чуть не кончилась крахом: власти забирают у него паспорт и задерживают в столице. В отчаянии он бьется в двери друзей и знакомых, умоляя о помощи. Наконец, благодаря заступничеству Наталии Модзелевской и ее мужа, министра иностранных дел Зигмунта Модзелевского, Милош получает разрешение на выезд в Париж. Он уезжает 15 января 1951 года. Спустя пять дней в США родится его второй сын Петр; он хочет лететь в Штаты, чтобы присутствовать при родах, но не получает разрешения начальства. Будущий автор «Порабощенного разума» отправляется с чемоданом в пригородный Мезон-Лаффит, в редакцию эмигрантского журнала Kultura (первый контакт с одним из его основателей, художником и писателем Юзефом Чапским Милош установил еще в Америке) и находит там приют. Поэт просит политического убежища во Франции. Увы, к его величайшему удивлению, американское правительство отказывает «бывшему коммунистическому дипломату» в визе. Между ним и остальной семьей опускается железный занавес.
История одного самоубийства
Он становится объектом яростных атак. С одной стороны, польские власти и работающие в ПНР литераторы клеймят его как предателя и иуду. С другой — большая часть польской эмиграции видит в нем конформиста, бывшего аппаратчика, и как знать — может быть даже провокатора или шпиона. Милош был не мастер разрабатывать тактические схемы, которые позволили бы ему спокойно переждать, пока не улягутся страсти. Он поступал наоборот — сознательно или неосознанно шел на провокации. Вместо того, чтобы покаяться в сотрудничестве с режимом, он в своем первом эмигрантском тексте, опубликованном в «Культуре» — статье «Нет», обвиняет невозвращенцев в политическом и интеллектуальном анахронизме, а в своем статусе эмигранта видит творческое самоубийство. Но при этом он еще и указывает на самый важный для себя довод в пользу своего решения: неспособность лгать, чем ему пришлось бы регулярно заниматься в Польше ради сохранения привилегированного положения.
Поэт чувствует, что попал в силки политики, и глубоко это переживает. Он не уверен, что принял правильное решение: может, он действительно отправил сам себя на «свалку истории»? Он решает описать свой опыт и наблюдения, и, возможно, найти успокоение в этой непростой работе: так появляется «Порабощенный разум» (изд. 1953), классический советологический труд, в котором автор исследует мотивацию обращения интеллектуалов к коммунизму. Этой книгой начинается до сих пор актуальный спор: что влекло писателей к новой власти: «гегелевский укус», как считал Милош, или же, как утверждали его многочисленные оппоненты, исключительно страх и оппортунизм? Сам редактор «Культуры», Ежи Гедройц, не вполне верил в концепцию Милоша, и это было одной из причин, отчего их совместное существование было далеко от идиллии.
В то время Милош подружился с Зигмунтом Херцем, который тоже работал в «Культуре», и Юзефом Чапским. Тот знакомит Милоша с работами Симоны Вейль, которые дадут ему обильную интеллектуальную пищу для размышлений, а также познакомит с той, кто в это печальное время станет для него настоящей опорой. Это Жанна Эрш, философ, ученица Ясперса. Они путешествуют по Франции и Швейцарии, между ними завязываются романтические отношения, благодаря ей Милош пишет в 1952 году политико-исторический роман «Захват власти», получивший Prix Littéraire Européen (1953). Эта награда дала поэту средства для того, чтобы привезти в Европу семью.
В 1953 году выходит книга «Дневной свет», затрагивающая прежде всего проблемы лжи и подлости, которые отравляют сердца «детей Европы» в эпоху разбушевавшихся идеологий. На первый план выдвигается нравственный долг писателя. Эти же мотивы автор развивает в опубликованном три года спустя «Поэтическом трактате». Делая краткий обзор истории поэзии периода Молодой Польши и Межвоенного двадцатилетия, Милош подчеркивает намерение вернуть стихам интеллектуальную значимость. Поэзия должна решать главные проблемы эпохи, чем Милош и занимается, вопрошая, тождественен ли гегелевский Дух Истории Духу Земли, или — как это формулируют марксисты — управляется ли история жесткими и незыблемыми законами, против которых воля индивидуума бессильна.
Общение с Жанной Эрш, а также рассудительность и мудрость писателя и философа Станислава Винценца, с которым Милош совершает долгие горные прогулки, помогают поэту восстановить эмоциональное равновесие и избавиться от убеждения, будто бы никакого другого взгляда на мир, кроме марксистского, быть не может. С этих пор Милош все меньше будет уделять внимания Идеологии. И все больше — Реальности.
Немалое значение имело и воссоединение с семьей. Летом 1953 года Милоши поселяются в местечке Бон на Женевском озере, но вскоре переезжают в дом подешевле — в Бри-Комт-Робер, что в часе езды автобусом от Парижа. Они живут очень скромно, часто берут продукты в магазине в кредит. В 1956 году на одолженные деньги приобретают дом в Монжероне под Парижем. Здесь их впервые навещает молодой поэт Збигнев Херберт, который позднее на многие годы станет другом Чеслава.
После международного успеха «Порабощенного разума» в 50-е годы Милошу, казалось бы, следовало и дальше заниматься политической проблематикой. Однако он выбирает совершенно иной путь. Он пишет «Долину Иссы» (1955) — отчасти автобиографическую историю взросления юноши на фоне литовских пейзажей, метафизический трактат о Зле. Этот роман является отчетливым свидетельством обращения к корням – чтобы почерпнуть оттуда силы, освободиться от «химер разума». Оттого книга обладает терапевтическим эффектом: после периода поэтического оскудения приходит время сделать глубокий вдох.
В этот период появляются произведения, которые войдут в опубликованный в 1962 году сборник «Король Попель», а также другие стихи, среди которых очень важный — «Не больше», где говорится об ограниченности поэзии, которая не способна зафиксировать видимый мир, а также великолепные «Разговоры на Пасху 1620 года», где наущениям дьявола, разворачивающего образы непреодолимого небытия, противостоит наивная, но спасительная вера во всемогущество и доброту Бога. Открывая новую главу своей жизни, Милош писал: «Я просил Господа, чтоб Он сделал со мной, что захочет/И говорил Ему, что я благодарен/Даже за бессонницу под грохот прилива/И за итог моей жизни».
Волшебная гора
В 1960 году Калифорнийский университет в Беркли предлагает Милошу контракт. Поэт наконец-то получает американскую визу и в конце этого же года вместе с семьей вновь оказывается в Штатах. Он начинает свою преподавательскую деятельность в статусе visiting lecturer, но уже вскоре получает штатную должность; так с 1961 года несостоявшийся студент-полонист становится Professor of Slavic Languages and Literatures с гарантированным доходом, позволяющим — впервые за долгие годы — не заботиться о средствах для существования.
Он преподает польскую литературу и драматургию, но поскольку его собственные интересы и увлечения его студентов выходят за пределы учебной программы, ему приходится расширить поле деятельности. Он занимается русской литературой, в особенности Достоевским, сочетая литературный анализ с обсуждением философской и религиозной тематики. В памяти студентов он остался не только учителем, но и духовным лидером, который привнес в неисторическую Америку багаж европейского опыта ХХ века.
Одновременно он постепенно выстраивает собственную литературную позицию — сначала как переводчик польской поэзии (важная для американских читателей антология „Postwar Polish Poetry” 1965 года, а также сборник поэзии Збигнева Херберта), а затем как поэт. В 1973 году выходит англоязычное издание его стихотворений, в 1976 году он получает Guggenheim Fellowship, два года спустя The Neustadt International Prize for Literature. Апогеем признания его литературной карьеры стала, конечно же, литературная Нобелевская премия в 1980 году.
Между тем, со времени отъезда из Калифорнии и до момента триумфа в Стокгольме прошло двадцать лет: два десятилетия тяжкого труда, терпения, разочарований. Достигнув профессиональной стабильности и выстроив относительно комфортный калифорнийский быт, поэт утратил чувство нахождения в сообществе писателей и читателей, пользующихся тем же языком и культурным кодом. Понимая, что именно польский язык придает силу его поэзии, он не пытался сочинять стихи на английском, но при этом у него было впечатление, будто он пишет в пустоту, отделенный от читателей в Польше расстоянием и цензурой, а от польской диаспоры — принадлежностью к иной интеллектуальной формации.
Одиночество. Выпивка с отражением в зеркале и письма самому себе. Буквально несколько друзей по переписке (Зигмунт Херц, критик и идеальный читатель эссеист Константы Еленьский, Ежи Турович). Пик Гризли в Беркли видится поэту вершиной Волшебной горы из одноименного стихотворения, где ему суждено будет окончить свои дни. И, как обычно, упорный труд.
А что прошло? Вся жизнь./Теперь уж не стыжусь я пораженья./Туманный островок с тюленьим лаем,/Или пустыня… И того довольно,/Чтобы ответить: yes, tak, si.(…)/ И из упорства лишь рождается упорство./И жестом создавал невидимый я шнур,/Взбирался по нему и за него держался (перевод Анатолия Нехая).
Выжженная калифорнийская пустыня, безбрежный океан — это приметы еще одного американского опыта. Никогда прежде Милош не оказывался в столь неосвоенном, столь радикально чужом мире. В сборниках 60-х годов («Заколдованный Гучо» 1965, «Город без имени», 1969) вновь и вновь звучат мотивы конфронтации с небытием, рисуются картины уязвимости человеческого мира. Спасением становится деталь, конкретный эпизод, фрагмент воспоминания или хроники, кусочек бытия, извлеченный из памяти и противопоставленный пустоте. Поэт совершает древний обряд почитания предков, он призывает мертвецов, вслушивается в их голоса. На фоне всей этой бес-человечности все мы — живые и мертвые — связаны цепью сочувствия, нежности, или tendresse, тем чувством, «когда горло сжимается оттого, что существо, на которое я смотрю, такое хрупкое, такое ранимое, смертное» (запись Tendresse из книги «Необъятная земля»).
Однако в те же годы в произведениях поэта начинают звучать и жизнеутверждающие ноты. «Жизнь — это счастье» — это отрывок из сборника «Где восходит солнце и куда садится» (1974), пожалуй, самой замечательной книги стихов Милоша. Какой чистый язык, сколько великолепных стихотворений! Oeconomia divina, где изображается десакрализованный и лишенный онтического основания мир, а рядом — стихотворение «Об ангелах», которое дает надежду и ясно определяет задачу и намерение поэта — выйти за пределы канонов нигилистической эпохи, разрешающей пользоваться только лексикой «карликов и демонов», когда чистые и достойные слова оказываются под запретом. И, конечно же, заглавная поэма, в которой блистательно фокусируется целый ряд мотивов его творчества и кульминацией звучат пронзительные «Зимние колокола», дающие надежду на победу над смертью.
Книга Иова
Начало калифорнийского периода жизни Милоша — это время относительного покоя и семейной гармонии. Милоши сначала снимают квартиру, а потом покупают дом на Пике Гризли. У Чеслава успешно развивается университетская карьера, у Янки, ранее отказавшейся от профессиональных амбиций ради семьи и работы мужа, появляются надежды на реализацию ее кинопроектов. Но через какое-то этот время спокойный мир рушится.
В 70-е годы младший сын Петр отправляется работать на Аляску. Пребывание там вызывает у него тяжелую многолетнюю депрессию, которая трагическим образом влияет на жизнь всей семьи. В это же время болеет Янка — у нее рак позвоночника, и она практически обездвижена. Все отпущенное ей время (Янка умерла в 1986 году) она будет нуждаться в уходе и все глубже погружаться в неврозы и фобии.
В это время ближайшим другом и доверенным лицом Милоша становится ксендз Юзеф Садзик, парижский паллотинец, который уговаривает его перевести с греческого Евангелие от Марка. Затем поэт изучает иврит, чтобы перевести Псалмы. Милош объяснял, почему выбрал для перевода именно эту книгу: короткая форма псалмов давала ему возможность часто вставать из-за стола, чтобы ухаживать за больной женой. Давайте представим на минуту, как поэт переходит от постели парализованной жены в кабинет, где его ждут Псалмы, а затем и Книга Иова…
В это грустное для Милоша время его не смогла в полной мере утешить даже полученная в 1980 году Нобелевская премия, хотя, несомненно, эта награда принесла ему чувство удовлетворения. Декабрьский вечер в Стокгольме кардинальным образом изменил статус Милоша в Польше: снимается запрет на издание его книг, а летом 1981 года поэт впервые после тридцатилетнего отсутствия приезжает на родину. Он получает звание почетного доктора Люблинского католического университета, встречается в Гданьске с Лехом Валенсой и рабочими судоверфи. Для поляков он становится — наряду с Папой и Валенсой — чуть ли не символом польскости, что для автора, в течение многих лет дистанцирующегося от сермяжного патриотизма, было весьма некомфортно.
Настоящей сенсацией той декады станет книга «Необъятная земля» (1984) — реализованная мечта о «более емкой форме», вдох полной грудью, возвращение эротического восхищения миром, впечатляющее богатство фантазий и образов. Благодаря многообразию тем и дикции, эта книга — объединяющая в себе стихи, переводы, комментарии, цитаты — представляет собой нечто вроде суммы Милоша. Именно здесь он сказал: «я трудился, стараясь выйти за пределы моего места и моего времени в поисках того, что является Реальным». Здесь он записал: «Я хотел, чтобы каждый и каждая знали, что мы дети Царя/и верили в свою бессмертную душу,/а это значит, верили, что их самое личное не уничтожимо» («Элегия для Игрек Зет»).
Сторож брата своего
В сборник «Второе пространство» (2002) Милош включил короткое стихотворение: «Если Бога нет,/то человеку позволено все./Я сторож брата своего/и мне нельзя печалить своего брата,/рассказывая, что Бога нет». В этой полусерьезной форме скрывается необыкновенно важное содержание, здесь в виде максимы дается экстракт широкого потока его поэзии.
Самого себя он видел человеком, который отличается от своего окружения. Отщепенец, отступник, отказавшийся от своего сословия, плохо сходящийся с людьми, возможно даже принадлежащий иным мирам наблюдатель, с удивлением созерцающий человеческие нравы. В его произведениях множество раз появляется образ чистого ребенка, который не принимает взрослого мира, где царят звериные законы, и боится когда-нибудь стать такими же, как они. Для героя поэмы «Ксендз Северин» из «Второго пространства» таким ребенком является и человек, доверяющий Богу, столкнувшийся с человеческим большинством — с циничными и неверующими людьми, а в финале написанного в конце жизни «Теологического трактата» Божья Матерь является именно детям. Быть другим — это для жизни и творчества Милоша в числе прочего значит предъявлять высокие требования ближним, а иногда даже испытывать к ним презрение.
Но у силы, отделяющей его от других, есть и противовес. Это восхищение, «возносящее меня над моей ущербностью», которое заставляет склониться перед красотой мира и другого человека. Перед дедушкой Зигмунтом Кунатом, перед Оскаром Милошем, Жанной Эрш, Ежи Туровичем, Иоаном Павлом II… Восхищаться — это значит не только понять, что тебе что-то нравится, но и преодолеть границы собственного эгоистического «я». Восхищение является смирением, своего рода молитвой.
Отчуждение, презрение, конечно же, связаны с любовью к себе, с гордыней. В своем позднем творчестве Милош упорно, раз за разом возвращается к размышлению о «грехе самолюбивой гордыни». Если я грешил любовью к себе, не смог подарить тепло другим, то существует ли что-то, что искупит мои грехи? Исполнил ли я замысел той Силы, которая именно так, а не иначе определила мою судьбу? Было ли у меня какое-то предназначение?
Восхищение позволяет противостоять нигилизму, духу пустоты, искусителю, который нашептывает, будто бы наша жизнь и мир лишены смысла, будто нас ждет лишь холодная бездна. Поддаться дьяволу, это, возможно, самый страшный грех в мире Милоша. Сам он оставляет место надежде, даже рискуя оказаться из-за этого «немодным». Не подавлять других, не высмеивать их, особенно если знаешь, что спасением для большинства из нас является не слишком высокий полет мысли — вот его этический постулат. Отчаяние — это грех, с которым следует бороться — принимая на себя обязанности, усиленно трудясь. Отсюда протест Милоша против тех, кто, как ему кажется, наслаждается отчаянием — таких, как Беккет или Ларкин. Самого себя он с изрядной долей самоиронии назовет «мастером смиренного отчаяния» («Фокусник»).
А ведь в последние годы жизни он как будто стал немного сомневаться в правильности своей поэтической и духовной стратегии. Появились вопросы — например, в великолепном стихотворении «Это» из сборника с тем же названием, в котором говорится о постоянном сомнении, тревоге, что скрываются за позитивным отношением к жизни. Сквозь призму этого стихотворения можно взглянуть на все творчество Милоша, увидеть его в динамическом напряжении между двумя полюсами: между отчаянием и надеждой, гордыней и восхищением, сухостью сердца и спасительным удивлением.
Дарованное время
Период после 1989 года — это сначала очередной приезд в Польшу, потом очередные визиты, все более продолжительные, и, наконец, переезд в Краков — к его последнему причалу. Одновременно это период удивительного творческого подъема. В это время выходят его поэтические сборники: «Дальние окрестности» (1991), «На берегу реки» (1994), «Это» (2000), «Второе пространство» (2002), книги эссе: «Год охотника» (1990), «Поиск родины» (1992), «Придорожная собачонка» (1997), «Жизнь на островах» (1997), «О путешествиях во времени» (2004), «Литературная кладовка» (2004); воспоминания: «Азбука Милоша» (1997), «Другая азбука» (1998), а также уже упоминаемые «Легенды современности», обширный том корреспонденции «Сразу после войны» (1998) и антология «Экспедиция в двадцатилетие» (1999)...
Во многой этой творческой активности способствовали близкие отношения Милоша с Кэрол Тигпен (ставшей в 1992 году его женой) — младшей его на три десятилетия американкой, доктором гуманитарных наук Emory University в Атланте. Милош говорил, что жизнерадостная, позитивная жена — лучшее противоядие для его депрессии, что Кэрол — это «дарованное время». Пожалуй, никому из тех, кто лично знал эту полную энергии женщину, не могло даже прийти в голову, что она уйдет из жизни раньше своего мужа: это произошло 16 августа 2002 года. Месяц спустя умер брат поэта, Анджей Милош.
Казалось, в конце жизненного пути судьба забрала у поэта самых близких ему людей, чтобы в итоге лишить его уверенности в своей телесности. Этот светлый поэт теперь написал такие строки: «Теперь пять моих чувств Ты понемногу гасишь,/И вот я старый человек, лежащий в темноте» («Молитва»). Он умер в своей краковской квартире на улице Богуславского 14 августа 2004 года.
Автор: Анджей Франашек, март 2011