Cто лет назад Санкт-Петербург патриотично именовался Петроградом и переживал самый большой в своей недолгой истории польский наплыв: фактически каждый десятый житель российской столицы был поляком. «В годы Первой Мировой войны в Петроград хлынули массы беженцев-поляков из бывшего Царства Польского, западных и прибалтийских губерний. В 1917 численность поляков в Петрограде и губернии была максимальной – около 100 тысяч человек. Эвакуировалась и часть культурно-просветительных учреждений из затронутых войной местностей» – пишет историк Тамара Смирнова .
К лету 1917 года, на шестом году своей жизни в Петербурге-Петрограде, граф Иосиф Георгиевич Гуттен-Чапский (так Юзефа Чапского называли в то время в России) успел выучить русский язык настолько, что с отличием в физико-математических предметах и золотой медалью окончил XII-ю государственную мужскую гимназию, встал на воинский учет, с высшей оценкой «весьма» проучился два семестра на юрфаке Императорского Петроградского университета, который покинул в связи с призывом в армию и поступил в Пажеский корпус на ускоренные офицерские курсы.
Мы мечтали, что Польша будет свободна, а Россия будет в России...
В чине прапорщика Чапский ожидал отъезда на фронт, в части формирующегося Первого Польского Корпуса, «страшно интересовался литературой и политикой, большевиков всерьез совершенно не принимал и зачитывался [Львом] Толстым». «В те времена все площади до поздней ночи были запружены народом: все дискутировали о том, что будет с Россией, как отдать землю мужикам, брать с них за это деньги или нет. Есть Бог или нету – все метафизические проблемы, все это обсуждалось на улицах. Я никогда потом в жизни ничего подобного не видел. В России это продолжалось, конечно, недолго. И меня тоже увлек этот революционный дух, но совершенно не в коммунистическом смысле, а в смысле жажды другого мира, где мы будем свободны, где Польша будет свободна, где Россия будет в России и где мы сможем все по-братски жить. Все выглядело совершенно хорошо и спокойно, хотя был фронт, были поражения, – никому не приходило в голову, что это вдруг, в три минуты, рухнет» – говорил Юзеф Чапский в декабре 1987 в интервью газете «Русская мысль».
Он жил в то время в Озерном переулке, 12, в доме барона Александра Мейендорфа и его жены, абхазской княжны Варвары Мейендорф-Шервашидзе. Двоюродного брата своей бабушки, баронессы Елизаветы Карловны Мейендорф-Чапской, Юзеф называл «дядей». Барон Мейендорф, правовед, приват-доцент университета, депутат Государственной Думы, последовательно «боролся за свободу наций и свободу вероисповедания» и был прозорливее многих. После Февральской революции 1917 он писал премьер-министру Временного правительства князю Георгию Львову о «единственной силе», «которая организуется в России» и на которую «надо обращать внимание – коммунизм». Но кадет Львов полагал, что Мейендорф «не знает русской души» и не верил, что после «единственной в мире бескровной революции» «русский мужик согласится, чтобы им управляли коммунисты». «А теперь кажется, что мы должны были видеть то, что произойдет, невооруженным глазом» – вспоминал Чапский через 70 лет после большевистского переворота.
В то время в Петроград навестить своих братьев Юзефа и Стаса приехала Мария Чапская. Она ехала в поезде, полном солдат-дезертиров, бежавших с фронта. «Керенский объезжал фронты с патриотическими речами с целью воодушевления солдатских масс, он был талантливым оратором. Но солдат жаждал мира, а не войны. Командиров он не слушал, а от революции ждал земли и свободы. <…> Хаос захватил страну. На Невском проспекте бронзовая Екатерина в правой руке вместо скипетра держала красный флаг».
Уланы-непротивленцы
Юзеф Чапский называл себя «непротивленцем» (от толстовского «непротивление злу насилием»). «Ни отец, ни брат, никто вообще не знал, что я зачитываюсь Толстым. <...> Брат всегда меня считал помешанным, таким тихим безумцем» – говорил Чапский в интервью Петру Клочовскому. «И чувствовал я себя таким важным по сравнению с этим бедным «народом», который интересуется чем-то другим. У меня было чувство интеллектуального превосходства» – вспоминал Чапский.
Левых взглядов в семье Чапских придерживался его любимый младший двоюродный брат Войцех, сын дяди Карла, минского губернатора. Вместе со своим родным старшим братом Эмериком он учился в Петербурге в Императорском училище правоведения, но не успел его закончить. «Один – коммунист, другой – сноб», – говорил про них Юзеф Чапский. Эмерик отлично учился, но держался обособленно. Потом он смог сделать достойную карьеру сначала в независимой Польше (был и губернатором, и адвокатом, и политиком – депутатом Сейма, и дипломатом), затем в эмиграции. Судьба младшего Войцеха сложилась трагически. Очень способный («бегло говорил по-английски», прекрасно рисовал), но не желавший учиться в Училище правоведения («страшно скандалил из-за этого с матерью»), невероятно общительный («в начале революции сошелся с английскими матросами») и «очень набожный» при своих левых взглядах – с любовью вспоминал о младшем двоюродном брате Юзеф Чапский. – «Жаль мне Войтека». Как именно «сгинул в России» Войцех, Юзеф Чапский не знал. Войцех Карлович Гуттен-Чапский был расстрелян в период Большого террора, он упоминается в Книге памяти жертв политических репрессий жителей Московской области: уроженец Минской губернии; родился в 1899 году в поместье Станьков; на момент ареста работал токарем Коломенского завода имени Куйбышева; жил в Московской области, в Коломне, на Шоссейной улице, 78, кв. 52.
С конца лета 1917 Юзеф Чапский служил в польских частях на фронте. Он пребывал в смятении и внутреннем конфликте. Заповедь «Не убий!» и толстовское «непротивление» постоянно входили в противоречие с патриотическим энтузиазмом. Промучившись полгода, Чапский отважился заявить о своем пацифизме. «Я сказал командиру своего эскадрона, что приехал в армию не из смелости, а из трусости, потому что мне не хватило смелости сказать «нет» в такую минуту» – вспоминал он. В январе 1918 года подпоручик 1-го полка Креховецких уланов Юзеф Чапский вышел из 1-го Польского корпуса. Вслед за ним о своем выходе из Польского корпуса объявили его сослуживцы из другого полка: граф Антоний Марыльский и его младший брат Эдвард. Все трое сорвали лампасы, погоны и знаки отличия. Им повезло с военным начальством: их отпустили без скандалов.
Почему мы решили идти в Петроград? Чёрт знает!
Вскоре после этого начался самый удивительный эпизод петербургского периода жизни Юзефа Чапского (январь-май 1918) – попытка юных польских аристократов основать религиозно-философскую коммуну толстовского типа. Его соратниками в этом начинании стали братья Марыльские и старшие сестры Каролина и Мария Чапские. Марие Чапской принадлежит дефиниция «фаланстер», так она называет этот эпизод в своих воспоминаниях «Czas odmieniony». Сегодня в описании этого периода мы можем опираться на мемуары Юзефа и Марии Чапских, их эссеистику и краткие мемуарные тексты Антония Марыльского (на русском языке впервые опубликованные в 2006 году в журнале «Новая Польша» Петром Мицнером), интервью Юзефа Чапского Петру Клочовскому и парижской газете «Русская жизнь», книгу биографа Антония Марыльского Яцека Москвы. В своих сохранившихся дневниках Чапский практически не возвращался к прошлому (первый том расшифрованных и откомментированных дневников Юзефа Чапского 1939-1945 годов должен появиться в 2018 году). Недавно выяснилось, что не все интервью Чапского опубликованы: известно, что интервью с ним записывал Анджей Вайда (опубликован лишь небольшой фрагмент), польский журналист Анджей Метковский также не расшифровал и не опубликовал своих интервью с Чапским.
Почему решили отправиться в Петроград? «Cholera wie! [«Черт знает!]» – говорил в 1989 году Чапский Петру Клочовскому. «Мы должны идти в центр революции, в Петербург, и там провозгласить нашу новую веру» – призывал Антоний Марыльский. Антек Марыльский увлекался философией, толстовством и переосмыслением христианства и сразу занял место духовного лидера, «настоящего пророка», как говорил Чапский. Из-под Бобруйска бывшие уланы приехали в имение Чапских в Прилуках, где к ним присоединилась Каролина Чапская. Мария Чапская приехала в Петроград в феврале 1918.
К тому моменту, когда они прибыли в Петроград, большевики уже разогнали Учредительное собрание, в России началаcь гражданская война. Но Юзеф Чапский воспринимал большевиков просто как «одну из социалистических партий», не видя и не представляя опасностей.
Ночной сторож и Пророк новой веры
В Петрограде Марыльский истово исполнял роль пророка новой, толстовской веры: «целиком посвятить жизнь исполнению заповеди Любви», «привнести христианские ценности в новый, на наших глазах рождающийся мир», «любить и прощать весь мир со всей его нищетой», «помогать тем, кто чувствует правоту идеи Христа, но не находит в себе сил порвать с миром, проповедовать любовь к тем, кто нас ненавидит, везде бороться за Правду, страдать и умирать за нее»– писал он. Антоний Марыльский (1894-1973), будущий сооснователь знаменитого Центра для слепых и слабовидящих в Лясках под Варшавой, под конец жизни – ему было 77 лет – стал священником.
«Петербург лежал еще под снегом. После пережитых конвульсий и переворотов город застыл в ожидании, онемел, заледенел. Улицы были пусты, магазины закрыты. На общественных зданиях висели огромные плакаты с революционными лозунгами в футуристическом оформлении. Сдираемые ветром, с текущей краской, они трепетали как паруса. С запада столице грозило немецкое наступление. Под Псковом собирались контрреволюционные силы. Ожидали английского десанта в Финском заливе и наступления флота Антанты с архангельской базы. Время от времени до нас доносилось эхо канонады. Откуда и в кого стреляли? Никто не знал, не было никакой прессы. Что ни день, ожидали какого-нибудь переворота или неожиданных выступлений. Большевистские власти переехали в Москву. Никто, даже наш мудрый и политически осведомленный дядя Мейендорф, не верил в прочность большевистского правления. Однако он считал, что эти попытки следовало бы довести до конца и тем самым вылечить страну от заблуждений максимализма» – так описывала Петроград Мария Чапская.
Где был этот фаланстер, где они жили в это время? Нужно отдать должное Марии Чапской. Она единственная указывает названия улиц в своих воспоминаниях. Когда Мария в Петроград приехала в Петроград, она нашла Юзефа с Каролиной и братьями Марыльскими «в Столярном переулке, в нескольких комнатах, предоставленных госпожой Клаверовой». Юзеф Чапский, не называя адреса, говорил Петру Клочовскому: нашли жилье легко, было «до холеры» брошенных домов, «жили у знакомых польских адвокатов».
Адресно-справочная книга Весь Петроград на 1917 год среди владельцев домов в Столярном переулке называет Вильгельма Генриховича Клейбера. Он владел угловым домом №11/9 (дом 11 по Столярному переулку, дом 9 по Казначейской улице, которые сегодня именуются также, как в 1917 году). Можно допустить, что Мария Чапская, писавшая свои мемуары 60 лет спустя, немного ошиблась: Клейбера перепутала с Клавером.
Таким образом, наши герои оказались в районе Петербурга, сначала описанном в фантастической повести М. Ю. Лермонтова «Штосс», затем обжитом и неоднократно описанном Ф. М. Достоевским, входящим сегодня во все маршруты «Петербурга Достоевского». Антоний Марыльский первым нашел работу, он нанялся ночным сторожем. «Много часов проводил на морозе, обходя наш жилой блок, знал всех жильцов дома, помогал, где мог, разбивал окаменелые насыпи снега и молился, стоя на коленях в снегу» – писала Мария Чапская. С того времени и до самой смерти Марыльский хранил у себя в Лясках под Варшавой изображение Исаакиевского собора (так рассказывала в 2006 году Петру Мицнеру его коллега в Лясках Зофья Моравская).
Фаланстер на Галерной улице
«Вскоре после моего приезда мы поменяли жилье»– писала Мария Чапская. Александр Мейендорф помог им перебраться на Галерную улицу. Яцек Москва указывает особняк Бобринских как единственный адрес фаланстера: это большая усадьба на Галерной улице, 58-60. Особняк в конце Галерной улицы возвели в 1790-х по проекту Луиджи Руски для внебрачного сына Екатерины II, графа А. Г. Бобринского. Дворец выходит также на набережные Адмиралтейского канала, 31 и Ново-Адмиралтейского канала, 6.
Последний хозяин усадьбы из рода Бобринских – граф Алексей Александрович Бобринский (1852–1927), историк, археолог, сенатор, предводитель дворянства Санкт-Петербургской думы, вице-президент Академии художеств (1889–1890), с 1896 года – председатель Археологической комиссии. В годы Первой мировой войны хозяева разместили во дворце военный госпиталь. В 1919 году семья Бобринских эмигрировала во Францию. Сегодня в особняке Бобринских располагается факультет свободных искусств и наук СПбГУ.
В апреле 1918 года Антоний Марыльский писал своему отцу из Петрограда: « <…> После полудня мы или посещаем близких нам людей, или сидим дома, читая и разговаривая (я обычно на дежурстве). Бываем у семейства Дымша, пани Жуковской, пана Ярошинского, пана Пшевлоцкого, пана Свентицкого (офицера нашего полка, отошедшего от Бобруйска), барона Мейендорфа, дяди Чапских, одного из выдающихся людей мысли и характера в России. У него мы собираемся по воскресеньям на музыкальные вечера. Чапские и Свентицкий играют, мы поем и общаемся с необыкновенным хозяином. Кроме того, если нам позволяют средства (зарабатываем на жизнь я и сестры Чапские), ходим на концерты или в театр. Вечером <...> обычно сидим дома. Таков наш день. Ты спрашиваешь, отец, чего мы достигаем этим нашим новым житьем? Хорошего очень мало, но стараемся здесь и сейчас зла и обиды людям не делать, но и это нам пока не удается».
Жизнь четверки на Галерной день ото дня все больше расходилась с реальностью: практическая бессмысленность и бессилие перед переменами окружающего мира, который менялся стремительнее, чем они могли себе вообразить, конфронтация между великим идейным переломом и разбуженными надеждами, становились невыносимыми. Всем участникам фаланстера на Галерной не хватало знаний и опыта в организации какого-либо дела.
Польский русский Вандербильт
Мария и Юзеф Чапские предлагали более практичный подход, чем Антек и Каролина (младшего Марыльского, Эдварда, отец вызвал в Польшу раньше). В поисках средств для жизни Юзеф Чапский вскоре познакомился с Карлом Иосифовичем Ярошинским (1878-1929), предпринимателем и финансистом польского происхождения. Богатейший из поляков своего времени, Ярошинский владел заводами, банками, землями и домами (из них только в Петрограде было восемь). Сам себя он называл «русским Вандербильтом». Юзеф Чапский надеялся вдохновить магната идеей открытия в Петрограде религиозно-философского центра. «<…> я узнал, что есть такой дивный Ярошинский, который владеет сотней сахарных заводов или чем-то вроде. Миллиардер, которому принадлежит, как говорили, половина собственности в России. Милейший человек. Никогда не вступает в сделку дешевле миллиона рублей – такая шла о нём молва. Он был также мечтателем: волнует его не то, что у него в тарелке, а лишь то, что получит Россия. А тогда – бабка надвое сказала – вполне был возможен поворот реакции, царская армия еще сражалась. Господину Ярошинскому принадлежала также половина акций во всех российских банках. У него были колоссальные деньги, роскошная вилла на островах, огромный дом, в который он в начале 1918 года поселил сорок польских скаутов, оказавшихся в революционном Петрограде, вместе с их учителем и каждый день кормил их рисовым супом. И я к нему пошел. Зачем? Естественно, хотел что-нибудь организовать, какой-нибудь христианский центр, вдруг он поможет. Прихожу (...) и с напором выкладываю нашу идею. Он слушает, слушает, слушает… Знакомится с Антеком и говорит: «Как же зелено у вас в головах, какими пустяками они полны, – но вы мне нравитесь, я вам помогу. Я пришлю к вам машинисток, чтобы они записывали ваши манифесты». А мы ему с полным презрением: да на что нам эти машинистки?! У нас есть духовный лидер, который знает, что делать! И тогда он начал сбивать наш пафос и отправлять к нам разных мудрецов, раввина прислал. Антек всех отметал. Он стал ночным сторожем дома, в котором мы жили, и впал в прострацию: отказался есть, лишь молился, стоя в снегу на коленях, писал письма моей [младшей] сестре [Розе] об абсолютном отречении от эроса, как наивысшего греха. «Мы должны оплакивать одну Кровь Христову» – все в таком стиле».
Между тем Ярошинский предложил и Юзефу Чапскому приходить к нему в особняк Половцева за ежедневным супом для их фаланстера. И Юзеф каждое утро ходил за этим жидким супом: «другой еды на завтрак не было, – вспоминает Мария Чапская, – Ярошинский не принимал всерьез наших реформаторских амбиций, но решил дать нам выжить».
Марыльский писал отцу, что все четверо бывали у Ярошиньского регулярно. Ярошиньский очень помогал членам фаланстера. Он устроил Марию и Юзефа Чапских и Эдварда Марыльского в библиотеку, которую сам основал (библиотека экономической литературы, как вспоминала Мария Чапская; адрес неизвестен), руководил ею оставшийся без работы «профессор Белов, директор библиотеки Думы». Ярошинский с Беловым скупали за гроши книги, Юзеф Чапский доставлял их в помещение библиотеки, где они с Марией их описывали.
Наконец, Карл Иосифович принял на себя заботу о лечении больного Антония Марыльского: разместил его у себя в особняке на островах, откармливал и лечил. Встречи с Ярошинским проходили в «доме Половцева» на Большой Морской улице, 52. С 1934 года и до сих пор здесь расположен Дом архитектора.
Иногда наши толстовцы заходили и в Польскую студенческую столовую. Она находилась на Забалканском проспекте, 18/20 (ныне это Московский проспект). В годы I Мировой войны эта столовая являлась местом встреч польской элиты – профессоров, журналистов, врачей, юристов. Чапские с Эдвардом Марыльским приходили в столовую из библиотеки, «когда от голода у них уже темнело в глазах», пишет Яцек Москва. Здесь они встречали Антония Марыльского. Мария Чапская вспоминает, что в этой столовой они получали порцию из куска конины, «жесткого, как подошва, и каши с каким-то маслом, без хлеба», которую мгновенно съедали.
Юзеф и Мария Чапские искали в Петрограде какой-либо формы практической деятельности, страстно желая приносить общественную пользу. По совету Александра Мейендорфа они решили обратиться к большевистскому правительству с идеей допустить в тюрьмы миссию Красного Креста, чтобы следить за положением заключенных. Единственным связующим звеном с большевиками был Чичерин. По линии Мейендорфов Чапские состояли с Чичериным в родстве, однако не были с ним близки. Мария Чапская в мемуарах называет его «дядя Ежи Чичерин» и уточняет, что к Чичерину ходил Юзеф.
«Дядя Ежи Чичерин»
В 1918 году Георгий Васильевич Чичерин (1872-1836) вернулся в Петроград. С 1904 года он жил на Западе, после Февральской революции был арестован в Англии, интернирован в тюрьме в Брикстоне. В 18-м году был обменен большевистским правительством на английского посла в царской России Бьюкенена. С конца января по май 1918 он служил заместителем народного комиссара иностранных дел РСФСР Льва Троцкого. Когда молодые Чапские обратились с этой идеей к Чичерину, он направил их к «товарищу Петрову – кристальному человеку». От Петрова они ушли ни с чем. Чапские были поражены, как легко зарубили их благородную идею, которая, правда, довольно быстро выветрилась из их голов, – пишет Яцек Москва. Это было в феврале-марте 1918 (в конце марта 18-го Народный комиссариат иностранных дел переехал в Москву).
Несмотря на революцию и голод успевали заниматься музыкой. Целую главу в мемуарах Мария Чапская посвятила певице Елене Михайловне Вендзягольской (1891-1963), которую она называет Хелютой. Виленские поляки Вендзягольские жили в Петербурге с конца XIX века, здесь получали образование их пятеро детей. Младшая сестра известного авантюриста и революционера Кароля Вендзягольского (член партии социалистов-революционеров, он был связан с антибольшевистским подпольем и Борисом Савинковым) и архитектора Павла Вендзягольского закончила петербургскую консерваторию. Как пишет Мария Чапская, «мужского типа, с красивым, альтовым голосом» Хелюта давала музыкальной Каролине Чапской уроки вокала, ставила ее меццо-сопрано. «Все мы ходили в один из подвальных салонов с фортепиано, Хелюта пела, сама себе аккомпанируя, и так, с того петроградского предвесенья музыка вошла в нашу жизнь». Адресная и справочная книга «Весь Петроград на 1917 год» сообщает о проживавшей в домах 4-6 по Забалканскому проспекту девице Елене Михайловне Вендзягольской. Проспект сегодня называется Московским, доходные дома-близнецы княгини Марии Владимировны Вяземской, вдовы генерала кавалерии, построены в 1910-1911 гг. по проекту архитектора Александра Хренова на месте знаменитой «вяземской лавры», описанной Крестовским в «Петербургских трущобах».
Под знаком Польского коло
На улице Стремянной в доме № 16 жили семьи Евгения и Любомира Дымша. Последний был более известен, поскольку был депутатом Государственной Думы. Депутатом ГД II созыва был и их брат Генрих Дымша, который к тому же был кандидатом в депутаты Учредительного собрания от Витебского избирательного округа. Члены этой семьи имели отношение к Польскому Коло. Вместе с Любомиром Дымшей учился на юрфаке, затем работал в Министерстве просвещения, затем был депутатом Думы III и IV созывов Александр Мейендорф. Инженер путей сообщения граф Евгений Клеофасович Дымша (1853-1918) с женой Ливией Титовной (дочерью румынского писателя и премьер-министра Титу Майореску) и братом Любомиром и его семьей жил в этом доме с 1900 по 1918 годы.
Доходный дом И. Л. Логинова был построен по проекту архитектора Александра Пеля, любимого ученика Монферрана, в 1859 году, это 45-ое его здание в Петербурге.
По всей видимости, сюда в период с января по май 1918 года приходили по вечерам участники толстовского фаланстера, о чем мы не узнали бы, если бы не сохранилось письмо Антония Марыльского отцу от 8 апреля 1918 из Петрограда.
Одно из значительнейших зданий в истории «польского Петербурга» – костел Святой Екатерины и прилегающие к нему постройки. Со стороны Итальянской улицы, в доме №5 располагался жилой дом служащих костела. Это здание в стиле классицизма: фасад спроектирован Карлом Росси, весь дом построен по проекту архитектора Людвига Шарлеманя (1835-1838). В 1916-1918 годах здесь жил Хенрик Пшевлоцкий (1884-1946), в России именуемый Генрихом Константиновичем Пржевлоцким, дальний родственник Юзефа Чапского из ветви графского рода Платеров. Его отец Пржевлоцкий Константин Иосифович (1857—1930) был членом Государственного совета Российской империи по выборам от землевладельцев Царства Польского (1906-1909), входил в Польское Коло. Хенрик Пшевлоцкий работал в Ликвидационной комиссии по делам Царства Польского, учрежденной Временным правительством в марте 1917 года. Комиссия занималась делами эвакуированных из Польши учреждений и граждан и их архивами, организацией польских школ, изданий и культурной жизни в эвакуации, возвращением польских культурных, художественных и исторических ценностей. Располагалась комиссия в доме 27-29 на Моховой улице. Также упоминается адрес на улице Сергеевской, 30, где, по данным петербургской исследовательницы Тамары Смирновой (Т.Смирнова. Польские общества в Санкт-Петербурге. Конец XIX – начало ХХ века. СПб.: «Европейский дом», 2013. С. 203), располагался Польский комиссариат, который находился в подчинении Народного комиссариата по делам национальностей. Упоминаются и другие адреса.
Вместо мистики – брачный союз
Как вспоминал Юзеф Чапский, Хенрик Пшевлоцкий «хитрил, ничего не понимал в наших религиозных исканиях, имел свой интерес в Петрограде в 1918 году». «Тогда были простые надобности: тут достать яблоки, там ухватить ананас – продавалось все», нужно было только знать, где, и иметь деньги. Хенрик как-то крутился и помогал добывать пропитание Чапским и Марыльским. При этом он был сильно, как отмечает Юзеф Чапский, привязан к Каролине Чапской, которая в тот период на самом деле была безумно влюблена в «полу-святого» Антония Марыльского и рьяно поддерживала его в молитвах, разделяя с ним его религиозный экстаз. В 1919-м Каролина все же стала женой Хенрика Пшевлоцкого.
«Ничего у нас не выходило, никого мы в нашу веру не обратили, мы вообще не знали, как это делается» – вспоминал Чапский. Антоний Марыльский перестал есть и слег.
В конце весны 1918 отцы молодых людей призвали их срочно возвращаться: Ежи Чапский ссылался на свою болезнь и звал детей в Минск. Старший Антоний Евстахий Марыльский (1965–1932), публицист и депутат Сейма II Речи Посполитой, требовал срочного возвращения Антония в Киев. Юзеф, Мария и Каролина Чапские отправились в Варшаву, а затем в Минск. Истощенного и больного Антония Марыльского Карл Ярошинский «за огромные деньги», как рассказывал Чапский, вывез в Киев по договоренности с их отцом. Так при участии Карла Ярошинского и других благодетелей (графа Александра Мейендорфа, Генриха Пшевлоцкого и других) жаждавшие нового мира толстовцы выехали из охваченной Гражданской войной большевистской России.
Петроградский фаланстер Чапских и Марыльских действовал до лета 1918 и в итоге породил один союз – но не религиозно-мистический, а брачный – Чапских и Пшевлоцких. Жажда другого мира привела Антония Марыльского к глубокой вере. Уже в старости, став католическим священником, он придумал себе шуточную надгробную эпитафию: «Участник революции – ксендз».
Библиография
Józef Czapski. Świat w moich oczach. Rozmowy przeprowadził: Piotr Kłoczowski [1989]. Paris, 2001
Józef Czapski. Dorożkarz i koń // Zeszyty Literackie. 1989. №26, и др.
Józef Czapski. Jak żyć? // Kultura. 1983. №5;
Józef Czapski. Na nieludzkej ziemi (Paris, 1949).
Józef Czapski. Wyrwane strony. Paryż, 1983.
Maria Czapska. Antoni Marylski/ 1973 // В кн. Maria Czapska/ Ostatnie odwiedziny i inne szkice. Warszawa, 2006
Jacek Moskwa. Antoni Marylski i Laski. Krakow: Znak, 1987
Юзеф Чапский, Петроград 1917 (интервью), Русская Мысль 4.12.1987.
Антоний Марыльский. Страница молодости. // Новая Польша, 2006, №7-8.
Зофья Моравская об Антонии Марыльском. Записал Петр Мицнер. // Новая Польша, 2006, №7-8.
Текст – Татьяна Косинова, главный редактор Сogita.ru. Автор краеведческого описания фаланстера Чапских и Марыльских в виртуальной экскурсии по Петербургу Юзефа Чапского. Осенью 2017 г. получила стипендию Польско-российского Центра Диалога и Согласия для продолжения исследований петербургского периода биографии Чапского.