Анастасия Овсянникова расспросила доктора юридических наук, автора трехтомника «Нить времени. История юридического факультета Варшавского – Донского – Ростовского университета» Константина Краковского и украинскую исследовательницу Анну Баженову, автора книги «Историки Императорского Варшавского университета, 1869–1915: просвещение, наука, политика».
Под собою не чуя страны
Константин Краковский рассказывает о популярной книжке об истории Ростова, где написано, что с университетом в город «приехали поляки»: «Это, конечно, миф. Поляки не приехали, приехали русские. Студенты и профессура, всего около 700 человек».
Потому что к 1915 году поляков в университете уже почти и не осталось: среди профессуры – то ли всего один человек, то ли, по другим данным, несколько, среди студентов – менее 15%. На протяжении всего существования в Варшаве университет постепенно и неуклонно утрачивал, пока вовсе и в конце концов утратил всю свою «польскость», превратившись в «русский остров» в отторгнувшей его недружелюбной польской среде. И вряд ли могло быть иначе, ведь царская власть рассматривала Варшавский университет как инструмент имперской политики в Польше. Он с этой ролью не справлялся, да и не особо старался. В результате, вместо того, чтобы русифицировать Польшу, обрусел сам.
Поясняет Анна Баженова:
«Чтобы ответить на вопрос о роли Варшавского университета, впервые открытого открытого в 1816 году императором Александром I, нужно вернуться к началу его истории. Сразу же после Ноябрьского восстания 1830–1831 годов указом Николая I его закрыли, и на протяжении 30 лет (!) в Варшаве не было ни одного высшего учебного заведения. Лишь в 1862 году, в период либеральных реформ, император Александр II разрешил восстановить университет, хотя и не позволил назвать его университетом, поэтому учебное заведение стало именоваться «Главной школой». Она просуществовала недолго. После Январского восстания 1863 года «Главную школу» реорганизовали, несмотря на то, что ни преподаватели, ни студенты открыто восстание не поддержали. Студенты всегда были самой активной частью населения и царская власть, которая считала университеты рассадниками вольнодумства и бунтарства, приняла решение, руководствуясь соображением «как бы чего не вышло». Январское восстание подавлялось кроваво, и после этого власть принялась давить все польское, рассудив, в частности, что если университет будет русским, то его будет легче контролировать. Реорганизация затянулась на целых шесть лет и закончилась основанием 8 июня 1869 года русскоязычного Императорского Варшавского университета».
Польской профессуре дали два года на то, чтобы усовершенствовать русский язык. Тем, кто начал преподавать на русском, значительно повысили жалованье. Их заставили повторно – на русском языке – защищать диссертации, хотя и пошли на небольшую уступку: в России было две ученых степени, магистр (аналог нынешнего кандидата наук) и доктор, а в Польше – всего одна, так что магистрам разрешили “перезащищаться” с получением сразу докторской степени.
Половина профессоров отказалась, большинство из них уехали во Львов или в Краков, принадлежавшие тогда Австро-Венгрии, где уже вводилось преподавание на польском. Об уровне русского языка у тех, кто остался, можно судить по свидетельству историка Николая Ивановича Кареева, служившего в Варшаве в 1879 – 1885 годах и написавшего об этом в 1920-е годы воспоминания: один профессор говорил студентам о «казачьем молоке» (вместо «козьего»), а другой любителей искусства назвал «любовниками штуки» (по-польски «искусство» – sztuka). Так преподаватели-поляки были вынуждены преподавать студентам-полякам, которых в 1870 году было 86%, а к 1900 году стало 60%.
Это не могло не повлиять на качество образования в Варшаве. Было и другое существенное обстоятельство, на которое обращает внимание Краковский:
«По университетскому уставу 1884 года поступать в университеты могли выпускники гимназий. Но выпускников русских гимназий в польских губерниях было слишком мало, чтобы укомплектовать целый университет, особенно когда поляки стали к нему охладевать. А у Варшавского (также как и у Хельсинкского, и у Киевского) университета были особые правила поступления, в них с 1887 года начали зачислять также выпускников духовных училищ, чей уровень, конечно, был много ниже, чем у гимназистов. В ХХ веке они уже составляли большинство».
По мнению Анны Баженовой, русификаторский характер университета проявлялся в том, что, хотя он был ориентирован на обучение в первую очередь польской молодежи, уже в аспирантуру поляков брали неохотно. Формальных препятствий не было, но фактическая дискриминация, очевидно, была. В то же самое время их без проблем принимали в аспирантуру в Петербурге, Москве, Киеве и так далее. Те же, кому финансовое положение позволяло, предпочитали продолжать научную карьеру либо в польских университетах Кракова и Львова, либо в Германии. Это одна из причин, почему преподававший в Варшаве выдающийся польский историк Адольф Павинский не создал своей научной школы, хотя мог: он понимал, что его ученики в университете не останутся. Зачем и стараться? Можно предположить, что так рассуждал не он один.
При этом, говорит Баженова,
«Часть профессуры приезжала в Варшаву, прекрасно осознавая возложенное на нее задание проводить политику русификации. Но относились к этому все по-разному. Историк Дмитрий Цветаев, например, сообщает в письме коллеге в России о рождении второй дочери и добавляет: «Обрусение края, значит, выполняю не только идейно, но и на деле».
Еще один пример, который мы знаем по воспоминаниям Николая Кареева: каждый раз, когда после лекции аудитория аплодировала профессору, начальство воспринимало это крайне настороженно. Вплоть до того, что «провинившегося» профессора вызывали на ковер и выясняли, за что студенты оказывают ему такие почести и нет ли тут крамолы.
Кстати, в 1902 году краковская Академия знаний избрала Кареева иностранным членом-корреспондентом – вещь экстраординарная в условиях разделенной Польши».
Когда Кареев переводился из Варшавы в Петербург, министр просвещения спросил: «Поляки заели?», на что получил ответ: «На поляков пожаловаться не могу, а вот сами там себя едим: многие свои же недовольны мною, находя меня “полякующим”, я же не чувствую себя способным вести иную политику».
Поэтому неудивительно поначалу равнодушное, а с годами и неприкрыто враждебное отношение польского общества к императорскому университету. В 1880-е начались и постоянно нарастали волнения и массовые протесты студентов-поляков, а во время революции 1905 года достигли такого масштаба, что университет пришлось закрыть. Он не работал три года, а в когда вновь открылся в 1908 году, туда мало кто вернулся из поляков. Вот как это оценивает Константин Краковский:
«Он был русским, императорским, и на него возлагались и «русификаторские» политические задачи. Это правда, но университет – не полицейский департамент. Это культурное заведение, которое живет своей жизнью, вопреки навязанной, чуждой его природе повестке. Императорский университет, вновь открытый в 1869 году, выполнял важную культурную и образовательную миссии. Но он находился на польской земле, и поляки не слишком хорошо к нему относились, а к концу XIX – началу ХХ века стали относиться уже откровенно плохо: не только бойкотировали его, но даже нападали на профессоров и студентов. В 1905 году на волне революции начались массовые протесты. Студенты распыляли в учебных аудиториях зловонную жидкость или «захлопывали» профессоров, срывая лекции, были случаи избиения русских студентов. На улице палками избили профессора Владимира Амалицкого, выдающегося палеонтолога (документы об этом я нашел в архиве Департамента полиции). Вообще отношения между русскими и поляками были очень напряженными. Только представьте себе эту атмосферу: люди сидят в одной аудитории – и друг с другом не разговаривают».
Все те три года, пока университет не работал, администрация, университетская и министерская (и, следует полагать, политическая тоже), напряженно обдумывала его дальнейшую судьбу. Обсуждали возможность его «реполонизации», то есть перевода обучения на польский, к чему склонялся и министр народного просвещения Иван Толстой, или возможность преподавания на двух языках. Тогда же впервые кто-то предложил перевезти университет. Краковский комментирует:
«В качестве альтернативы поляки предлагали устранить из Варшавы русских, а университет оставить и превратить в польский. Позиция хитрая, потому что деньги, извините, кто платил? Платило русское правительство. Часть русской профессуры настаивала на том, чтобы остаться, а другая часть предлагала все же уехать, потому что работать было невозможно, и прорабатывали разные варианты, вплоть до того, что подсчитывали, сколько подвод понадобится, чтобы перевезти имущество, и расписывали, в какие города брать билеты. Даже после того, как университет в 1908 году вновь открыли, это ощущение временности, обреченности никуда не исчезло».
Но обсуждения ни к каким переменам не привели. Университет остался русским, только правила его в 1908 году еще более ужесточили. Поступающим велели представлять «свидетельства о благонадежности», ввели квоту для евреев-вольнослушателей (прежде она применялась только к зачисленным на курс) и запретили допуск в качестве вольнослушателей женщин (в студенты их не принимали и раньше).
Поляки объявили университету бойкот.
А потом началась Первая мировая война.
Тем временем на Дону
В середине XIX века население Ростова-на-Дону составляло всего 15 тысяч человек. Перепись 1897 года насчитала уже 120 тысяч жителей: город рос бурно благодаря торговле и промышленному буму. Нужда в образованных людях становилась все острее, а своего университета не было не только в Ростове, но и на всем юге страны. Это неудивительно: во всей Российской империи их насчитывалось всего двенадцать.
Всерьез об университете отцы города заговорили в 1910 году. Точнее, сначала речь шла о медицинском институте, и уже тогда городская дума назначила гласного Михаила Харьковщенко главой комиссии «для исхлопотания перед всеми правительственными местами» соответствующих согласований и утверждений. Так Ростов-на-Дону вступил в конкурентную борьбу за то, что мы сегодня бы назвали «ресурсами из федерального бюджета», с другими провинциальными центрами – Самарой, Саратовом, Пермью, Тифлисом.
В ноябре 1913 года еще одну комиссию, по сбору пожертвований на открытие медицинского факультета, возглавили градоначальник и городской голова. Городская дума приняла решение выпустить облигации на сумму два миллиона рублей, а полученные от их размещения деньги предназначить на строительство университетского здания.
Война внесла коррективы в неторопливые и основательные планы донских патриотов.
Летом 1915 года Варшавский университет вывезли в Москву, где он некоторое время – пока все думали, что делать дальше – «сидел на чемоданах». Командированный в Москву главный врач Ростовской больницы Николай Парийский, заручившись согласием городской Думы, встретился с ректором Варшавского университета профессором Сергеем Веховым. После этой встречи университетский Совет посетил Ростов-на-Дону, осмотрел здания, которые выделил город, и решение было принято. Конечно, здание, мечты о котором лелеяло городское начальство до войны, строить даже не начали, но зато передали университету здания Николаевской больницы, большого доходного дома, коммерческого училища и торговой школы. Краковский поясняет, что в то время никто не предполагал, что университет останется здесь навсегда.
«Варшавян в Ростове принимали с распростертыми объятиями. Я нашел в ростовских газетах тех времен статьи, написанные в восторженных тонах: «Мы так счастливы», «Наконец солнце просвещения взошло» и прочее. Ходила даже городская легенда, будто ехал Варшавский университет в Тифлис, но по дороге заехал в Ростов, и им так понравилось, что они решили остаться».
Два Варшавских
Занятия в Варшавском университете в Ростове-на-Дону начались 1 декабря 1915 года – через две недели после открытия… Варшавского университета в Варшаве. Немецкая администрация, установившаяся в Варшаве в конце лета 1915 года, повела себя расчетливо и разрешила создать польско-язычный университет, заодно открыв доступ на студенческую скамью для женщин. Первым ректором стал медик, педиатр Юзеф Брудзинский, которого очень любили студенты. Комментирует Анна Баженова:
«Для польского общества после всех десятилетий борьбы за обучение на польском это было серьезным событием. Его отметила профессорская корпорация Ягеллонского университета: историк права, впоследствии ректор университета и президент Польской академии знаний Станислав Кутшеба на торжественном собрании провозгласил, что Императорский университет был «чужим», а появившийся взамен стал «нашим». И действительно, «русский» период деятельности университета долгое время выпадал из поля зрения польских историков. Они писали о «Главной школе» – и потом о событиях, начинавшихся с 1915 года, как будто между этими периодами ничего не было. В непрофессиональных публикациях до сих пор можно встретить замечание, что в Императорском университете, дескать, преподавали и учились только русские, что, конечно, не так, но это бытующее у обывателя представление о многом говорит».
Еще один штрих, показывающий, как сердиты были поляки на Императорский университет, – драматическая судьба историка, архивиста, библиографа и историка литературы, специалиста по Смутному времени, профессора Федора Вержбовского,чья научная биография связана с Варшавским университетом. О ней рассказала Баженова:
«После 1908 года он остался преподавать, несмотря на осуждение польского общества, но в в новый университет его уже не взяли; не простили, хотя на самом деле он многое сделал для своего народа».
Оба Варшавских университета просуществовали до мая 1917 года. Когда Польша обрела независимость и стало понятно, что из России уже никто не вернется, Варшавский университет в Ростове-на-Дону закрыли и одновременно открыли его же, но уже как “Донской университет”, куда переводом зачислили профессуру и студентов.
Болезненным был и до сих пор остается вопрос об имуществе Императорского Варшавского университета, малую толику которого летом 1915 года удалось вывезти в Россию. По словам Краковского, пояснившего, что для транспортировки всей материальной базы потребовались бы 300 вагонов, которых в военных условиях не было и быть не могло, эвакуация была «абсолютно драматической историей, о которой можно снимать фильмы и писать книги. Преподаватели и сотрудники оказались подвижниками, спасая в первую очередь учебное и научное оборудование, а не свое личное имущество». Личные библиотеки профессоров остались в Варшаве и в суматохе бурных событий тех лет оказались в основном утеряны, очевидно, уже безвозвратно.
А вот драгоценная университетская библиотека сохранилась и даже каким-то чудом пережила Вторую мировую войну. Насчитывая без малого 608 тысяч томов, из всех российских университетских библиотек по величине она уступала только петербургской, к тому же там хранились издания, которых не было больше нигде. При эвакуации в Россию вывезли лишь 2816 томов (1332 рукописи и 1484 старопечатных книги). Большую часть этих книг пришлось вернуть по условиям мирного договора 1921 года между советским правительством и Польшей. Эта библиотека – незажившая рана в российско-польских академических отношениях. Краковский сетует:
«Меня пустили в закрома библиотеки нынешнего Варшавского университета, где сейчас находятся русские книги, я ностальгически бродил вдоль рядов, рассматривал эти золотые корешки, и сердце сжималось. Ведь там они никому особенно не нужны, ими почти никто не пользуется, а нашим исследователям они ох как были бы нужны…»
Ему возражает Баженова:
«Сейчас библиотекой активно пользуются не только польские, но и западноевропейские исследователи, которым нужны старые русские издания: в Варшаве они для них наиболее доступны. К книгам относятся очень бережно, сохраняют и реставрируют».
Далее везде
Императорский Варшавский университет был, кажется, самым неблагополучным во всей Российской империи. И тем не менее он оставил наследие, востребованное наукой.
Говоря о школе правоведения, зародившейся в Варшаве и продолжившейся в Ростове, Константин Краковский начал с Федора Федоровича Зигеля. Член европейских академий, которого приглашали в Оксфорд читать лекции, специалист номер один в мире в области славянского права. Он знал древние источники чешского, хорватского, сербского, польского, болгарского, русского права, изучал и сравнивал их. Сейчас эту область исследований возрождают в ЮФУ.
Александр Львович Блок, отец поэта Александра Блока, профессор государственного права в Варшавском университете (его могила находится в Варшаве - прим. ред.), сам был замечательным ученым и воспитал знаменитых ученых – Федора Васильевича Тарановского, историка русского права и Евгения Васильевича Спекторского, выдающегося социального философа и теоретика культуры.
Тарановский и Спекторский не ужились с советской властью и эмигрировали, а Зигель остался. В 1921 году от холода и лишений Гражданской войны он заболел воспалением легких и умер.
Недавно на Украине состоялась конференция, посвященная памяти еще одного университетского ученого, Иоанникия Малиновского. Малиновский, поляк, тоже историк права, большую часть жизни работал в Томске. В годы первой русской революции он написал книгу о необходимости отмены смертной казни, которую высоко оценил Лев Толстой, но низко – царская власть: его преследовали, уволили, возбудили уголовное дело, а черносотенцы сожгли его дом. Из Томска Малиновский был вынужден уехать и осел в Варшаве, где его приняли очень тепло, а лекции собирали аншлаги. В 1915 году вместе с университетом Малиновский переехал в Ростов, а во время Гражданской войны поссорился и с белыми, и с красными, потому что обвинял и тех, и других в попрании права. В начале 20-х его арестовали и приговорили к расстрелу, но поднялась волна протеста (за него вступились даже Луначарский и Крупская) и казнь заменили лагерем. Там он, подружившись с начальником, ухитрился работать над книгой о карательной политике ЧК. Кончилось все на изумление хорошо: Малиновского освободили и он уехал в Киев, где был избран академиком и где жил до конца своих дней.
Но самая удивительная из рассказанных Краковским историй касается российских Конституций, к разработке которых были причастны выпускники Варшавского университета.
«Один из основателей партии кадетов Максим Моисеевич Винавер, закончивший Варшавский университет в 1886 году, писал проект конституции для Временного правительства. Михаил Андреевич Рейснер, выпускник 1883 года, был самым образованным из авторов Конституции РСФСР 1918 года, но Сталин выступил против идей Рейснера, и при голосовании с перевесом в 5 голосов против 3 разработчики поддержали Сталина. Рейснер, конечно, был марксистом, но он все же был образованным человеком, профессором, и придерживался более либеральных взглядов, нежели семинарист-недоучка, так что кто знает, как пошла бы история, сложись тогда баланс голосов по-другому».
В наше время эта то ли традиция, то ли примечательная цепь совпадений продолжилась. Одним из авторов Конституции СССР 1977 года стал выпускник юрфака РГУ 1953 года Александр Бовин, причем, по свидетельствам, именно он написал преамбулу. Наконец, авторами проекта Конституции России 1993 года были два человека: ныне покойный Сергей Алексеев и выпускник юрфака РГУ 1978 года Сергей Шахрай.
«Кто знает, может, и сейчас на скамьях лекционных аудиторий ЮФУ (бывший Ростовский, бывший Донской, бывший Императорский Варшавский) сидит никому не известный студент, а годы спустя он возьмет и напишет новую Конституцию России», – замечает Краковский.
«Очень здорово, что, хотя между Россией и Польшей в настоящее время существует, как бы это мягче сказать, недопонимание, между факультетом права и администрации Варшавского и юридическим факультетом ЮФУ складываются добрые отношения. На недавние торжества по случаю столетия университета в Ростове-на-Дону приезжала посол Польши в России и представительная делегация Варшавского университета».
Ростовский университет славен не только юристами. После переезда из Варшавы тут продолжили работать выдающийся медик Николай Алексеевич Богораз (двоюродный дед правозащитницы Ларисы Богораз) и почвовед Александр Федорович Лебедев. В числе его выпускников – писатель Александр Солженицын, театральные режиссеры Анатолий Васильев и Кирилл Серебренников, писатель и диссидент Валерий Тарсис и целый ряд ученых – химиков, математиков, биологов.
Анна Баженова, изучавшая судьбу исторического факультета, подытоживает:
«Несмотря на все усилия и ожидания центральных властей, несмотря на отправку в Варшаву ряда известных ученых, Императорскому Варшавскому университету не удалось стать эффективным инструментом русификации. Не смог он и активизировать интеллектуальный диалог между русскими и поляками. Бесспорным доказательством этому служит бойкот русского университета польской молодежью после событий 1905–1907 годов. Но это не умаляет его научных и образовательных заслуг. В его стенах получили образование 7 тысяч поляков и около тысячи студентов еврейского и немецкого происхождения. Среди выпускников были выдающиеся польские историки, как Шимон Ашкенази, Марцелий Хандельсман, Ян Кохановский, Владислав Конопчинский, Станислав Слонский и другие».
А созданный в 1915 году польский Варшавский университет возрождал науку и просвещение в Польше. Туда в 1918 году вернулся из Петербурга Бодуэн де Куртенэ. Легендарная польская математическая школа, развивавшаяся во Львове и Кракове, приросла Варшавой, где работали Самуэль Эйленберг и Альфред Тарский, Вацлав Серпинский и Казимир Куратовский. Варшава дала миру пятерых Нобелевских лауреатов: премии в области литературы были удостоены Генрик Сенкевич, учившийся еще в “Главной школе”, и Чеслав Милош, премии мира – Менахем Бегин и Джозеф Ротблат, а премии в области экономики – Леонид Гурвич. В числе выпускников – выдающиеся деятели культуры и общественные фигуры, от Ирены Сендлер, Кшиштофа Занусси до Яцека Куроня, Кароля Модзелевского и Тадеуша Мазовецкого. Варшавский университет стал главной ареной протестов в марте 1968 года, которые были жестко подавлены, но сформировали плеяду убежденных борцов за свободную Польшу, впоследствии вставших у истоков «Солидарности» и сыгравших важную роль в демонтаже советского режима.
Источники
- Н.И. Кареев. Прожитое и пережитое. Л., 1990.
- С.И. Михальченко. Императорский университет в Варшаве: проблемы польско-российских взаимоотношений (1869-1915). Slavica Ludensia, v. 22. 2005.
- А. Овчинников. Ростовские университеты. Сайт «Ростовский берег».
- М. Тарасова. Из истории научной библиотеки Ростовского государственного университета. Начало. Электронный журнал RELGA.
- Marzenna Paszkowska. Z dziejów wydziału prawa cesarskiego univerwersytetu Warszawskiego (1869 – 1915). Studia Iuridica XLII. 2003.
Текст: Анастасия Овсянникова