Этот человек всегда говорил торопливо, сбивчиво. Смотрел он не в глаза собеседнику, а куда-то в стену, впрочем, никто с ним не хотел встречаться взглядом. Если он вспоминал что-то о войне, то только мрачные анекдоты вроде истории про солдата, который накануне возвращения домой подорвался на гранате, которую хотел увезти с собой как сувенир. Человек не рассказывал, чем он там занимался, только с иступленной яростью повторял, что все делал правильно и готов это сделать еще раз. Он ненавидел всех выходцев с Кавказа, особенно женщин, впадал в истерику, когда с ним пытались обсуждать что-то или спорить. Всегда приходил на вечеринки, которые устраивали в обычном подмосковном дачном поселке студенты и пил с ними. Пил много. Семьи у него не было. Когда я узнал, что ему еще нет тридцати, не мог поверить, выглядел он гораздо старше, никому не был нужен, кроме своего младшего брата. Имени этого человека я не запомнил, да никто его, кажется, не упоминал. Называли его Шмелем. Что с ним стало дальше, не знаю.
Вспоминаю я его часто, не потому, что он был с войны и это казалось тогдашним молодым студентам экзотичным. Удивляло, что жизнь его как будто уже прожита, хотя не успела начаться. Это было видно. Почему-то много таких людей я встречал в 90-х в балтийских странах. Они были русскими, которые остались в новой для себя реальности, но так и не смогли ее принять. Сломанные, выброшенные люди, полные тоски, ненависти, раздражения, часто одутловатые и искривленные. Куда-то они потом все делись…
Только какое-то время спустя мне стало понятно, что эпохи перемалывают людей, я увидел воочию, как исторические события могут сказаться на жизни отдельного человека, что могут с ней сотворить. История – страшная вещь. За короткий период она может перевернуть всю картину мира, в которой кто-то привык существовать. Окажется, что вещи, которые ты привык считать хорошими, стали плохими, черное сделалось белым, а приличное постыдным. Твои добродетели окажутся преступлениями, а люди вокруг начнут тебя презирать. Содеянное тобой не уходит в прошлое, а мир вокруг не восстанавливается.
Трейлер «Ида» на Culture.pl Vimeo.
«Ида» – об этом. Мы видим послевоенную Польшу. Впрочем, война закончилась давно, наверное, прошло лет пятнадцать. И жизнь как будто устроилась и идет потихоньку. Но ничто не забыто. Мир «Иды» черно-белый, потому что после того, что случилось, красок быть не может. И палачи, и жертвы живут с ощущением, что еще ничего не закончилось. Одним придется ответить, а другим принять этот ответ как вызов. Это последнее может быть не менее страшно. И мир, в котором они живут, не только двухцветный, но и ветхий. В «Иде» все кажется старым, неуютным, выщербленным, поношенным – дома, улицы, даже люди. Все живут по инерции, все чего-то не договаривают, на что-то намекают, о чем-то молчат. Даже сама манера съемки, в которой постоянно теряется часть содержимого кадра, камера постоянно задирается куда-то вверх, будто подчеркивает, что слишком многое скрыто, многое невозможно показать. Таков мир, в котором каждый день, каждый предмет служат напоминанием о совершенных преступлениях. В нем страдают, но те, кто должен ответить за содеянное, не собирается этого делать.
Впрочем, в течение фильма мы наблюдаем, что отвечать приходится. Отвечать заставляет не палач или полицейский. Возмездие принимает форму молодой послушницы, которая всю свою жизнь провела в приюте при монастыре и теперь готовиться стать монахиней. Ида не задает никому вопросов, не кажется даже, что она как-то особенно страдает, узнавая самое страшное, но ее появление заставляет всех меняться, мучиться и говорить то, о чем много лет приходилось молчать.
Интересно, что режиссер фильма Павел Павликовский изначально хотел снять фильм не об Иде, а ее тетке, прокуроре Ванде, с которой послушница и предпринимает свое путешествие. Ванда – своего рода противоположность Иды. Она как раз темная, злая, постаревшая, уставшая женщина, она – и жертва и палач. Их трудно представить вместе, но их совместное путешествие оказывается очень даже логичным. Ванда – действительно яркий, мощно исполненный персонаж, замечательно сыгранный талантливой актрисой Агатой Кулешей.
Однако есть проблема, которая, по всей видимости, и заставила авторов фильма придумать Иду. Ванда – часть этого изнасилованного войной и ее последствиями мира. Она в нем существует, не привнося ничего нового. Она только кажется живым человеком, но на самом деле постепенно умирает. Нужен был кто-то совсем другой. Нужен человек, который бы своим появлением разрушил бы всю устоявшуюся модель этого мира, заставил бы всех вести себя иначе. Ида именно такая. Рядом с ней не получается врать, пьянствовать, ожесточаться. Все это кажется неуместным и глупым. И Ванда рядом с ней не выдерживает не потому, что пришлось узнать нечто страшное о своем прошлом, с чем невозможно жить, а из-за того, что слишком хорошо начинает видеть во что превратилась, когда рядом появляется Ида.
При этом авторы всячески стараются подчеркнуть, что сама Ида – не ангел и не носитель добродетелей, а живой человек. Ведь именно живой человек должен смущать своим присутствием мертвых. Ближе к финалу мы видим, что Ида пытается познать этот мир и начать в нем жить, делает она это несколько механистично, как будто бы исполняет очередное послушание, но все-таки ей интересно. Правда очень быстро выясняется, что ей это не нужно. То ли мир неисправим, то ли Ида для него слишком идеальна, но финал нам так и не объясняет, что в итоге случилось с послушницей, куда она пошла, кем стала. На мой взгляд, авторы не знают или не хотят заглянуть пока за пределы той ситуации, которую показали. Преступления обозначены, названы по имени и осмыслены… Надо как-то жить дальше. Но как? Наверное, ответ придет со временем. Ведь главное сделано. Ида пришла в этот мир и заставила всех ответить.
Появление такого фильма как «Ида» сейчас очень знаменательно. На многие годы всем нам пришлось окунуться в эпоху безвременья, когда жизнь после бурной и непростой эпохи как будто застыла. Старые идеи отжили свое, а по-настоящему новых еще не возникло. И интересно, что «Ида» появилась именно в Польше, где, как ни странно, этот разлом эпох чувствуется даже сильнее, чем, например, в России или Украине. Народная Польша кончилась бесповоротно, началась иная жизнь, но слишком многое еще не переосмыслено, слишком на многие вопросы не найдено ответа, слишком о многом продолжают молчать. Что-то существует в мире вокруг, что не дает возможности двинуться дальше, вступить в новую эпоху. Ида еще не пришла. А раз нет Иды, то нет и полного осознания содеянного. И такой фильм, который ставит нужные вопросы, помогает разобраться в случившемся – признак здоровья нации.
Впрочем, можно сказать, что это в какой-то степени фильм не только о Польше, а обо всей европейской цивилизации и об ее иудейско-христианских корнях, которые по неведомой причине привели к страшному XX веку. Эта цивилизация породила палачей и жертв, гигантскую систему самоуничтожения и начать жить после всего, что она произвела на свет, крайне сложно. Сможем ли?
Агата Тшебуховская об "Иде" from Culture.pl on Vimeo.
Вспоминая того человека, которого прозвали Шмелем, я порой думаю, что все было бесполезно. Прошел XX век, увенчавшийся безобразными войнами и чудовищными государственными режимами, но люди остались такими же. Зачем-то этот Шмель провел часть своей жизни в Чечне. Вроде бы и был он там недолго, но оказалось, что жить после этого он не может, только существовать, да еще и повторять постоянно, пытаясь убедить неизвестно кого, что «все было правильно». И сегодня мы видим, что тысячи таких людей совершают то же самое. Многие из них погибнут, но жизнь тех, кто выживет, станет страшным испытанием, в ней не будет покоя, только страх и изломанность. Каждый будет ждать свою Иду, которая придет и спросит, почему ты их убил, а меня тогда оставил в живых, почему я не лежу здесь? Может быть, спасение как раз в том, что несмотря на все преступления, маленькой Иде дали возможность жить дальше, все-таки совершили хоть что-то хорошее в том аду, который сами себе устроили.
«Ида» – это фильм о тоске по идеалу, о той жизни, которая могла бы наступить после самой тяжелой эпохи, но никак не наступает. Нам всем нужна своя Ида, чтобы начать жить дальше, чтобы время двинулось вперед. Может быть, тогда что-то изменится, даже в жизни таких людей, как тот Шмель, имени которого я не помню, но встреч с которым не могу забыть.
Владимир Громов – сценарист, историк кино, преподаватель Киевского национального института театра, кино и телевидения им. И. К. Карпенко-Карого