Литературовед, профессор Михал Гловинский о книге Анны Мешковской написал так: «Биография Ирены Сендлер — прекрасная, героическая, созидательная и трогательная. Именно такая биография десятки лет ждала своего Плутарха».
«Я старалась жить по-людски, что не всегда бывает легко, особенно, когда человек обречен на уничтожение. Каждый спасенный при моем участии еврейский ребенок ‒ это оправдание моего существования на этой земле, а не повод для похвальбы».
[Ирена Сендлер, псевдоним «Иоланта»]
Анна Мешковская: Я где-то вычитала такое: «Об Ирене Сендлер в ПНР совершенно забыли. Причиной тому стали связи ее семьи с Армией Крайовой».
Янина Згжембская: Мама никогда не была в Армии Крайовой! Еще до войны она вступила в Польскую социалистическую партию. В 1948 году оказалась в ПОРП.
АМ: До какого года?
ЯЗ: Кажется, до конца. Несколько раз она хотела сдать партбилет, но так этого и не сделала. После 1968 года по состоянию здоровья и из-за политической ситуации она уже не была действительным членом партии.
AM: Пани Ирена вела активную профессиональную, общественную жизнь…
ЯЗ: О да! Как же мы с братом ненавидели эту мамину общественную деятельность! Мама считала, что мы счастливы, раз у нас есть крыша над головой и мы не голодаем. Другие наши потребности дома не обсуждались.
[«Янка, дочь Ирены» ‒ беседа автора с Яниной Згжембской]
ЯЗ: Мама вернулась из поездки в Израиль в 1983-м, полная прекрасных впечатлений. В той поездке все было важно ‒ люди, места, события. Она вернулась от друзей, которые не знали о ее деятельности во время войны. И несколько улучшила имидж Польши ‒ мол, не только антисемиты… Вернулась из Иерусалима ‒ города трех религий, города, над которым возвышается Яд Вашем.
AM: Когда Ирена Сендлер получила почетное гражданство государства Израиль?
ЯЗ: В 1991 году.
AM: Ты говорила, что мартовские события 1968 года вылечили Твою маму?
ЯЗ: На рубеже 1967-1968 годов из-за болезни сердца мама все время проводила в больницах и санаториях, была прикована к кровати. Она была в очень плохом состоянии, а за окном март 68-го. Как-то раз Адам вернулся с Краковского предместья в слезах. Он рассказал, что происходит в городе. Тогда мама спустила ноги с кровати, позвонила Яге Петровской и сообщила: «Бьют евреев, нужна вторая Жегота…». И с того момента она начала ходить. Вернулась к жизни.
AM: Как ты считаешь, сбывается ли желание Ирены Сендлер, чтобы люди во всем мире помнили и понимали, чем была война, чтобы ценили мир, уважали заповеди, превыше всего ставили любовь, терпимость и приятие другого?
ЯЗ: Нет! Трижды нет. Мама до последнего дня своей жизни следила за новостями со всего мира. При виде взрывающихся бомб или детей с автоматами, она со слезами в глазах говорила, что мир ничего не понял после Второй мировой войны, мир ничему не научился. По-прежнему гибнут люди, по-прежнему больше всех страдают дети.
[«Янка, дочь Ирены» ‒ беседа автора с Яниной Згжембской]
«Помимо своей любимой профессии отец (Станислав Кжижановский, врач) занимался общественной деятельностью. Он был председателем “Матицы польской” (Koło Macierzy Polskiej)1 в Отвоцке, вице-председателем Общества друзей Отвоцка, вице-председателем местного Попечительского совета. Наш дом был всегда открыт для тех, кто нуждался в помощи. Каждый мог прийти со своими проблемами и получить поддержку. Бедных людей, как поляков, так и евреев, папа лечил бесплатно, даже лекарства давал бесплатно. Несмотря на занятость, он каждый день читал иностранную профессиональную литературу. Огромное значение придавал распространению медицинского знания. В моей памяти наша семья ‒ очень любящая и открытая всем нуждающимся».
«Я была очень избалованным ребенком. Две мои тети, учительницы, навещая нас, говорили отцу: “Что ты делаешь, Стась?! Что вырастет из этого ребенка?”. А папа им отвечал: “Я не знаю, как сложится ее жизнь. Может статься, что наши ласки будут для нее самым приятным воспоминанием”. Оглядываясь на свою сложную жизнь, я часто думаю о том, насколько пророческими были его слова».
«Когда вспыхнула Первая мировая война, бытовые условия очень скоро стали катастрофическими. Немцы на все ввели карточки. Не хватало продовольствия, не хватало средств гигиены. Материальные условия были намного хуже, чем во время следующей войны. Ведь тогда мы уже научились “обходить” приказы оккупационных властей. Процветала нелегальная торговля. Мы были многим обязаны варшавским торговкам, которые, подвергая собственную жизнь опасности, издалека привозили продукты. Все было иначе, чем в 1914 году».
[Ирена Сендлер, воспоминание, из главы «Корни ‒ детство ‒ родной дом»]
«Моя учеба в университете пришлась на 1930-е годы. Это было время борьбы за снижение платы за обучение, чтобы молодежь из рабочих и крестьянских семей тоже могла учиться. Кроме того, это было время отвратительных проявлений антисемитизма. Академические власти поощряли это. В результате появилось так называемое “лавочное гетто”. В зачетных книжках на последней стороне стояла печать: правая сторона ‒ арийская, для поляков, левая сторона ‒ для евреев. Нас хотели разделить на занятиях. Я всегда сидела вместе с евреями, демонстрируя свою с ними солидарность. После каждой лекции молодежь из крайне правой организации ONR (Obóz Narodowo-Radykalny ‒ Национально-радикальный лагерь) била евреев и нас, поляков, сидевших слева. (…) Как-то раз мою подругу еврейку избили так, что я бросилась с кулаками на одного из зачинщиков и плюнула ему под ноги с криком: «Бандит!». В другой раз те же радикалы за волосы волокли еврейку со второго этажа на первый. Тогда я пережила шок от собственного бессилия и в своей зачетке зачеркнула надпись: “правая арийская сторона”. За это меня сильно наказали.
Когда в июне я сдала зачетку, чтобы проставить отметки по сданным экзаменам, меня лишили студенческих прав. Каждый год я подавала прошение о восстановлении, поскольку я уже заканчивала институт и начинала писать магистерскую работу, и раз за разом получала отказ. И так три года подряд. Каждый год я обращалась в деканат с вопросом, можно ли мне уже ходить на занятия. Для меня это было очень важно. Я всегда получала отрицательный ответ. И, наверное, я так и не закончила бы учебу, если бы не счастливый случай. В 1938 году тогдашний ректор уехал за границу на несколько месяцев. В отчаянии я пошла к его заместителю, профессору Тадеушу Котарбинскому (известному философу и логику, вообще очень хорошему человеку). Я рассказала ему о своих проблемах. Профессор похлопал меня по плечу и сказал, что я совершенно правильно сделала, зачеркнув в зачетке эту позорную надпись. “Иди на лекции”, ‒ добавил он на прощание. Благодаря этому я дописала магистерскую работу у профессора Вацлава Борового. В июне 1939 года я сдала выпускной экзамен».
[Ирена Сендлер, воспоминание, из главы «Учеба в Варшаве»]
«Благодаря моим служебным возможностям и моей конспиративной соратницы Ирены Шульц из Отдела здоровья и социальной опеки, а еще благодаря широкой сети контактов, налаженной через связных из различных медицинских учреждений, мы доставали вакцины, которых, конечно, на всех не хватало. В тот день я принесла в молодежный кружок несколько доз вакцины. На собрании возникла проблема, кому она достанется. Тогда дело обстояло так: вакцинированный на 99% был защищен от заболевания, а это было время, когда в гетто свирепствовал тиф! (...) Вакцину поделили так: двум мальчикам, которые были единственными опекунами младших сестер и братьев, потому что их родителей уже не было в живых; а также девочке, самой активной участнице кружка, которая больше других была вовлечена в общественную работу.
Остальные присутствующие не предъявляли никаких претензий, наоборот, они с уважением и достоинством восприняли это решение, хотя на кону была их жизнь».
[Ирена Сендлер, воспоминание, из главы «Я помню о них»]
Способов вытащить детей из гетто было несколько. Условием успеха была помощь еврейской полиции.
«Нам нужно было заранее знать, жители каких домов в первую очередь отправятся на Умшлагплац, ‒ рассказывает Ирена Сендлер. ‒ Нам помогали конвоиры, водившие молодежь на работу на арийскую сторону. По одному ребят постарше выводить было трудно. Нужно было найти целую группу молодых парней, а также такого конвоира, который тоже был сыт по горло жестокостью гетто и хотел навсегда из него выбраться. Всю группу на несколько дней размещали у доверенных польских семей, и через несколько дней одна из нас отводила их в лес по договоренности с властями подпольных организаций».
Иначе обстояло дело с маленькими детьми. В большинстве случаев их выводили через здание суда на улице Лешно. У этого здания было два входа: один со стороны гетто, другой ‒ с арийской стороны (с улицы Огродовой). Некоторые входы иногда были открыты, и благодаря отваге учителей через них можно было выйти с ребенком. Еще детей вывозили на пожарных машинах, скорых и на трамвае при помощи вагоновожатого Леона Шешко. Когда была его смена, к нему приводили ребенка, и он быстро отправлялся в путь. Детей постарше выводили вместе с рабочими бригадами.
[из главы «Как сестра Иоланта спасала детей из варшавского гетто»]
«Стиркой занимались двадцать женщин. Хуже всего было стирать омерзительно грязное белье. Высохший кал не отстирывался. Опытные прачки-арестантки советовали нам эту засохшую грязь тереть грубыми щетками, которыми драили полы. (Мы радовались, что немцы делают в штаны от страха...). Спустя некоторое время в белье появлялись дыры. Немцы были в ярости. Однажды к нам вломились четверо солдат. Они приказали нам выйти во двор, поставили в ряд и велели каждой второй сделать шаг вперед. На наших глазах этих женщин расстреляли. Это нас потрясло. Позже к нам зашла доктор Ханна Чуперская, начальница санитарной бригады, и, увидев наше состояние, сказала: “Девочки, я слышала, кто-то сломался? Дорогие мои, да ведь это обычный день в Павяке!2».
«От голода мы спасались с помощью маленьких детей, которых арестовали вместе с матерями. “Хорошие” тюремщицы порой выпускали этих детей в подвал за картошкой и морковью. Мы договорились с мальчишками, которые приносили нам картошку в прачечную. Мы кипятили белье и варили там же картошку. Нас застукал гестаповец. Я убежала с этой кастрюлей в туалет, села на нее, словно пришла оправиться…».
[Ирена Сендлер, воспоминание, из главы «Господи, верю Тебе, или дни в Павяке»]
«После побега из тюрьмы бумажки с фамилиями детей я засунула в банку и закопала ее в землю. Во время восстания я переложила их из банки в бутылки и закопала почти в том же месте, в саду (улица Лекарска, 9) у приятельницы-связной, чтобы в случае моей смерти она их откопала и передала кому следует».
До сих пор жива старая яблоня, под которой Ирена Сендлер и Ядвига Петровская закопали эти бутылки.
[из главы «Апрель-август 1944»]
«Профессор Михал Гловинский много раз говорил и писал об Ирене Сендлер. Всегда с чувством огромной благодарности. Благодаря Ей он пережил геноцид. С его семьей ‒ дедушками, бабушками, родителями, дядями и тетями ‒ Ирена Сендлер была знакома еще до войны. Во время оккупации она поддерживала с ними контакт, помогала, спасала. В своей автобиографии “Kręgi obcości” (“Круги отчуждения”) Михал Гловинский много пишет о том, как пани Ирена спасла его самого и его близких. Ирена Сендлер часто говорила, какая это была бы утрата для польской культуры, “если бы маленький Михал не пережил войну”. Его мать, двоюродный брат Петр и двоюродная сестра Эльжуня тоже обязаны жизнью Ирене Сендлер».
[из главы «Сбывшееся призвание. Послевоенные судьбы спасенных детей»]
Сегодня спасенные Иреной Сендлер дети ‒ это одна большая семья. И хотя они не всегда знают друг друга по имени и фамилии, живут в разных, порой далеких городах, их связывает нечто, что я называю благодарной памятью».
[из главы «Сбывшееся призвание. Послевоенные судьбы спасенных детей»]
«Время Катастрофы закончилось, но ведь оно существует в каждом, кто уцелел. Лишь после его окончания можно было подсчитать потери, а значит, устроить молчаливую перекличку убитых», ‒ писал Михал Гловинский в «Черных сезонах». И добавлял: «Время отнимает надежду, но не лечит раны».
[из главы «Сбывшееся призвание. Послевоенные судьбы спасенных детей»]
Поначалу, после окончания войны, партийные власти не вмешивались в вопросы социальной опеки, они занимались политической пропагандой. Однако спустя пять лет они начали этим интересоваться. Рекомендовано было упразднить все (а их было десять!) Центры общественного содействия (Ośrodki Współdziałania Społecznego, название придумала Ванда Вавжинская) (...). Сферу социальной опеки поделили между тремя ведомствами. Дети от рождения до трех лет относились к Министерству здравоохранения, вопросами детей и молодежи от трех до восемнадцати лет занималось Министерство образования, а Министерство социальной защиты должно было заниматься только стариками и инвалидами”.
«Мой многолетний опыт показывал, что социальная защита должна заниматься всей семьей. Ведь повседневные проблемы и бытовые сложности у всей семьи одни. В моем понимании, эти реформы были бессмысленными. Я начала борьбу, желая переубедить власть, что они скорее ухудшат положение людей, нуждающихся в помощи. А мы, социальные работники, уже не сможем им помогать. Я проиграла эту борьбу. Из-за этого, после пяти лет работы, в 1950-м году я ушла из Отдела социальной опеки. Я надеялась найти понимание в общественных организациях. И устроилась на работу в Социальный отдел Союза военных инвалидов. Но там все внимание было лицам, пострадавшим во время войны. Так что я не нашла возможности помогать более широкому кругу нуждающихся».
[Ирена Сендлер, воспоминание, из главы «Пани начальник, или послевоенная профессиональная деятельность»]
«Меня много раз вызывали в Службу безопасности3. Постоянно угрожали. А я тогда была на седьмом месяце беременности. Ребенок родился раньше срока, он был очень слабенький. Прожил несколько дней. Медицина была тогда такая, что сыночка спасти не удалось. Это была моя огромная трагедия. Чудом в те ужасные сталинские годы я избежала ареста и серьезных последствий. Во многом благодаря одному из спасенных мною людей ‒ еврейке Ирене П. После войны она стала женой полковника П., начальника Службы безопасности в Варшаве. Я об этом не знала, вообще ничего не знала о судьбе пани Ирены после варшавского восстания. Спустя много лет, когда ее муж умер, она нашла меня и сказала: «Ты спасла мне жизнь в годы оккупации, а я тебе после войны… Уже был приказ тебя арестовать (что тогда приравнивалось к смертному приговору). Муж был болен и к нему пришли сослуживцы обсудить важные и срочные дела. Входя в комнату с кофе, я услышала последнюю фразу: “Судя по этим доказательствам, Ирену Сендлер нужно арестовать.” Когда те люди ушли, я рассказала мужу, как я пряталась в годы войны и что ты сделала, чтобы меня спасти. Я умоляла его отменить решение об аресте. Муж меня любил, у нас было двое маленьких детей, он согласился».
[Ирена Сендлер, воспоминание, из главы «Пани начальник, или послевоенная профессиональная деятельность»]
Свое дерево в Аллее праведников Ирена Сендлер посадила лишь в 1983 году: более десяти лет власти, несмотря на приглашения из Израиля, отказывали ей в выдаче паспорта. Тогда она встретилась со спасенными ею детьми. Среди них было много выдающихся ученых, врачей, адвокатов, художников. Везде ее принимали очень тепло. Как и израильская молодежь на многочисленных встречах.
[из главы «Пани начальник, или послевоенные годы»]
«Спасибо, что Вы прислали мне свой репортаж о поездке в Польшу в прошлом году. Эта поездка не могла не быть оптимистической, ведь Вас пригласили и принимали либо Общество польско-израильской дружбы, либо друзья, либо хорошие знакомые. Серая повседневность выглядит иначе! Я абсолютно не согласна с Вашим утверждением, что все, что касается происхождения, нужно всем рассказывать. Правду должна знать каждая семья. Этого заслуживают предки. А наше общество? Действительно ли нужна такая правда? Много лет я получала анонимный текст такого содержания: “Ты, жидовка, убирайся быстрей в Палестину (Израиль), не то мы убьем твоих детей”. Анонимки я выбрасывала в мусор, там им и место, но мне было горько, что вокруг нас так много свинства, а в сердце огромный страх за детей. Этот страх со мной и сегодня. Антисемитизм существует до сих пор. Порой замаскированный или немного подретушированный, но он существует и угрожает не только нашей национальной культуре. Это огромная опасность для отдельных людей и целых семей».
[Ирена Сендлер, из главы «Письма Ирены Сендлер Натану Гроссу»]
«Муж (Стефан Згжембский) после войны закончил исторический факультет Ягеллонского университета. Он не стал писать диссертацию, потому что в университете процветал антисемитизм. Ничего не изменилось и позже. Наши дети, несмотря на отлично сданные экзамены, не поступили в университет. По официальной причине, из-за нехватки мест, на самом деле ‒ из-за того, что их мать помогала евреям. Я родилась в Варшаве и узнала правду от старых знакомых. Дочь была уже в списке принятых, и ее вычеркнули! К счастью, кроме поляков-антисемитов есть много достойных людей, и они моим детям помогли. И все же дочь училась на заочном (на полонистике, а затем на факультете журналистики и редактуры), а сыну с больным сердцем пришлось в течение пяти лет ездить во вроцлавский университет».
[Ирена Сендлер, из главы «Письма Ирены Сендлер Натану Гроссу»]
«Герои моего сердца ‒ это еврейские дети, которым не раз пришлось отрекаться от своих матерей и отцов. Чтобы жить!»
[Ирена Сендлер]
«Стоял погожий, солнечный и морозный день. С утра мы бегали по площади позади нашего приюта при монастыре, бросались снежками, а затем слепили огромного снеговика. Мы как раз пытались приделать ему нос из сгнившей картофелины, когда появилась сестра Гертруда и сказала, что я должен идти внутрь, потому что пришла моя мама и меня ждет. Меня это очень удивило. […] Я увидел эту ждущую меня женщину. Она ничем не напоминала мне маму, образ которой я сохранил в закутках памяти. […] Мы шли медленно, шаг за шагом, часто останавливались. Я был голоден, хлеб и остатки колбасы, который мы достали из рюкзака, мы уже съели. Я шел, уже ни о чем не думая, тупо смотрел себе под ноги. […] На втором посту, так люди называли это место, стоял длинный товарный поезд, будто бы поджидающий нас. Он ехал в нужную сторону, отправление через минуту. […] Две сильные мужские руки втащили меня наверх. В тот же момент раздался паровозный свисток, и поезд тронулся. Женщина внизу бежала, отчаянно размахивая руками, что-то кричала, люди на платформе тоже начали кричать. А я стоял без движения, онемевший и потрясенный. Я снова ехал в неизвестность. Снова один среди чужих людей. Поезд не успел разогнаться, он проехал двести или триста метров и остановился. Женщина добежала до моего вагона, влезла на платформу. Она протиснулась ко мне, обняла меня и снова начала плакать. На этот раз я хорошо понял почему. У меня тоже текли слезы. От радости. Мне уже ничего на этом свете не угрожало, я встретил маму».
[Петр Зеттингер, воспоминание, из главы «Встреча в поезде»]
Анна Мешковская «Правдивая история Ирены Сендлер»
(«Prawdziwa historia Ireny Sendlerowej»)
Издательство Marginesy, Варшава 2014
формат: 249 x 175 mm
обложка: твердая
количество страница: 336
ISBN 978–83–64700–12–5