Алиса: Я много об этом думала. Даже просто войти в мужской мир было не легко. Мне пришлось пройти через много испытаний, например, бегать в десятикилограммовом пуленепробиваемом жилете или всю ночь сидеть на морозе на посту. Физически и психически было очень тяжело. В поселке Пески неподалеку от Донецкого аэропорта я провела на передовой целый месяц. За месяц действительно легко забыть о том, что ты девушка. Правда, один из солдат не уставал напоминать мне об этом и каждое утро приносил мне цветы. Я хотела быть как можно ближе к солдатам, ела вместе с ними, спала вместе с ними.
АЛ: Как выглядит повседневная жизнь на фронте?
Алиса: Я помогала, была на подхвате. Когда нужно было, подвозила хлеб, но и стрелять училась. Сцена с винтовкой — одна из немногих постановочных сцен в фильме. Я считала, что не должна брать оружие в руки, потому что хотела сохранить дистанцию по отношению к войне. Но дистанция улетучивалась с каждой минутой.
АЛ: А страх?
Алиса: Наступает такой момент, когда ты его теряешь. Это плохо, потому что страх — защитная реакция. Я не боялась выстрелов за окном, я боялась тишины, на войне она опаснее, чем грохот взрывов. Самые жестокие атаки всегда случались после долгого затишья.
Я хочу еще раз повторить, что война — это совершенно другая реальность, другой уровень эмоций, другое видение мира. Мне вспоминается высказывание сербского поэта и писателя Милорада Павича, что время обладает не только длительностью, но и глубиной. На войне я чувствовала эту глубину отчетливо как никогда. Дни тянулись словно месяцы, минуты словно часы.
АЛ: По данным украинского министерства обороны, в российско-украинской войне участвовали примерно сто женщин. Вам довелось встречать на фронте других женщин?
Алиса: Врачи, волонтеры, перевозящие продовольствие под обстрелами, женщины-солдаты (кстати, одну из них мы показываем в фильме, только трудно понять, что это женщина). Зачастую именно добровольцы брали на себя важнейшие задания, несли на своих плечах ответственность за государство, особенно в начале войны. Бывали моменты, когда еды просто не было. До сих пор не могу смотреть на рыбные консервы. Борщ с килькой, бутерброды с килькой и так по кругу — из продуктов было только это.
После артобстрела пыль покрывала буквально все, все тело, волосы. А ванная работала только несколько дней, потом на нее упала бомба. На тему туалета родилось много солдатских шуток… (смех).
АЛ: Как к твоему решению отнеслась семья?
Алиса: С мамой разговаривать было очень тяжело, она меня предупреждала, умоляла, чтобы я не брала с собой в Донецк камеру. И она была права! Для того, чтобы попасть на украинский блок-пост, нужно было проехать через территорию, контролируемую сепаратистами. Я показывала студенческое удостоверение и тряслась от страха. Меня сдал таксист. Так я попала в плен на четыре худших дня в моей жизни. Мама это очень тяжело перенесла, она постоянно всем звонила, расспрашивала, добивалась моего освобождения. Весь фронт знал, что она меня разыскивает.
АЛ: В фильме вы выставляете в хорошем свете «Правый сектор», к которому польская пресса не слишком благосклонна…
Алиса: Это обычные люди, которые не верят украинской профессиональной армии: юристы, врачи, люди с высшим образованием. Они учились воевать, хотели помочь. Встречи с ними для меня были важнее встреч с профессиональными солдатами. Я просто хотела разглядеть в солдате человека.
АЛ: К врагам ты относилась так же?
Алиса: Я поехала в восточную Украину, чтобы понять людей по ту сторону баррикад. В Донецке я столкнулась с агрессией, меня обзывали «бандеровкой». Только попав в плен, я смогла прислушаться к беседам сепаратистов, и мне их было жаль. Отрезанные от информации и от мира, необразованные, они лишь исполняли чьи-то приказы, не очень-то понимая, что происходит вокруг.