Мария Ястржембская родилась 28 марта 1953 года в Варшаве, спустя четыре года эмигрировала в Лондон вместе в семьей. В 1973-76 годах изучала психологию в Суссексе. Сейчас живет в Брайтоне. Опубликовала несколько поэтических сборников: "Открытки из Польши” ("Postcards From Poland”), (Working Press, 1991), “Домой из дома” ("Home from Home”), (Flarestack, 2002), “Сирена" (“Syrena”), (Redbeck Press, 2004), "Я вернусь прежде чем вы узнаете” ("I’ll Be Back Before You Know It”), (Pighog Press 2009 г.), “Eжедневные ангели” ("Everyday Angels”), (Waterloo Press 2009), "В библиотеке воспоминаний” ("At The Library of Memories”), (Waterloo Press 2013). Автор пьесы “Дневники деменции” ("Dementia Diaries”), (2011), которую поставили на подмостках многих британских театров, в том числе в Эдинбурге, Кардиффе, Лондоне, Брайтоне, Саутгемптоне.
Перевела на английский язык сборник поэзии словенского поэта Истока Осойника "В другом месте” (“Elsewhere”), (Pighog Press, 2011), вместе с Анной Елинкар, а также стихи и прозу Юстыны Баргельской. Британская библиотека поэзии и переводов включила в свои архивы нескольких её произведений. Стихи Ястржембской переведены на польский, французский, финский, словенский языки.
Виолетта Гжегожевская: В своих стихах ты упоминаешь Польшу как "место, о котором говорили наши матери”?
Мария Ястржембская: Польша запомнилась мне отрывочными впечатлениями маленького ребенка. Мои воспоминания и сантименты легко наложились на рассказы взрослых и проникнуты их эмоциями, которые отображались в тех же партизанских песенках: “Жаль, жаль за дивчиной, за зеленой Украиной". С ними переплелись какие-то на половину подслушанные истории: мамино участие в подполье, папино ранение во время восстания, горящий дом, кошка, которая ищет своих котят.
Вы переехали в Лондон в 1957 году, когда тебе было четыре года. Помнишь что-нибудь о дне отправления?
В те времена нельзя было выехать всей семьей. Я уехала с мамой и одиннадцатилетним братом. Отец остался в Польше и мы надеялись, что он присоединится, как только сможет. Это произошло спустя шесть месяцев. Тогда не было прямых рейсов Варшава — Лондон. О самом дне отъезда я не запомнила ничего. Но в то же время я помню кое-что из Брюсселя, где мы провели всего одну ночь, и упомянула об этом в одном стихотворении, а также день приезда в Лондон, о котором написала стих “Приезд" (“Arrival/Przylot”).
Тогда так же, как в твоем стихотворении, в феврале появились первые почки на вербе?
Это на самом деле было в феврале, как раз на праздник Сретения.
Это были времена “Гомулковской оттепели”, когда проще было получить паспорт. Отменили запрет на иностранную валюту и прекратили глушение западных радиостанций, которые вещали на польском языке. Твоя семья воспользоваться возможностью и поэтому решила покинуть страну?
Ну да. Говорили, что венгерское восстание на год раньше оказало большое влияние на ситуацию в Польше. Твой вопрос нуждается в комплексном ответе. Так как были и политические, и эмоциональные причины. Самый простой ответ, что именно тогда была возможность уехать. И еще: люди верили, что на Западе — свобода и демократия. В Лондоне проживали родители моей матери, которых она не видела с конца войны. Мой дед был членом правительства в изгнании. Мой отец занимал высокую должность и чувствовал растущее давление, требование записаться в партию. Родители считали, что и себе, и нам, детям, обеспечат лучшую жизнь на свободе, то есть на Западе.
То есть, вы не ехали в неизвестность? Как складывалась ваша жизнь сразу после переезда в Англию?
Сначала мы жили в одной комнате с бабушкой и дедушкой в Илинге. Все начиналось как у многих поляков вне родины. Отлучение от родственников в Варшаве. Физическая работа. Мама убирала. Папа красил потолки. А меня ожидала школа, где я ничего не понимала, но, к счастью, в этом возрасте легко выучить новый язык. Были интересные открытия. Например, детская игра в “каштаны” или conkers.
В чем заключается эта игра?
Во-первых, собирают каштаны. Огромное удовольствие. Каждый каштан надо пробить и просунуть в него веревку с узелком на конце, потом надо их специально подготовить, как бы укрепить. Некоторые замачивают каштаны в уксусе, другие запекают их таким образом, чтобы они затвердели, и в таком виде они готовы к бою. Битва заключается в том, чтобы как можно сильнее ударить в каштан противника и разбить его. У кого каштан уцелел, тот выигрывает. Разбитый каштан проигрывает. Большое дело!
Ты упомянула, что сначала в школе ты не разговаривала на английском. Тем не менее, в результате ты освоила язык на таком уровне, чтобы писать на нем стихи. Когда и где произошел твой дебют? Помнишь свое первое печатное стихотворение?
Ещё в подростковом возрасте мои стихи были опубликованы в школьной газете. Я писала что-то о снеге, о войнах, о человеческом обмане, скрытом в так называемой сложности! Позже, уже взрослой, я публиковалась в феминистских журналах, в том числе таких, как "Spare Rib” ("Запасное ребро"), “Writing Women” ("Пишущая женщина”), “Spinster (“Незамужняя женщина”). Это были восьмидесятые. Первый крошечный сборник вышел в рамках конференции "Форум польских женщин" в Лондоне в 1986 году.
“Запасное ребро” было радикальным изданием. Интересно, что первые сознательные стихи ты начала публиковать в феминистических журналах. Твои сочинения оказались там из-за их тематики, то есть были вовлечены в идеи феминизма второй волны, которые касались равенства на рынке труда, решения вопросов абортов и женской сексуальности. А может авторам просто проще публиковать стихи в таких журналах?
Тогда я чувствовал себя аутсайдером и не видел себе места в литературном мире. Я была активисткой, связанной с феминистским движением, и там я себя чувствовала плюс-минус, как дома. Также, благодаря женским издательствам, я нашла таких вдохновляющих авторов, как американки Тони Моррисон, Элис Уокер, Джун Джордан и Ирина Клепфиш, польско-еврейского происхождения.
Ты когда-то говорила, что всегда была заинтересована опытом, связанным с пересечением границ: между странами, культурами и языками, между социальной и сексуальной идентичностью, здоровьем и болезнью. По-прежнему интересуешься темами, связанными с бытием между ними?
И очень сильно. Когда ребенок воспитывается в двух или более культурах, у него совсем другой взгляд на мир, он не видит его равномерно. Он может и должен сравнить различные точки зрения. Когда я разговаривала на польском языке, например, с матерью по телефону, мои подруги-англичанки сразу были убеждены, что мы ссоримся, и я им объясняла, что это был нормальный разговор. Ссора — это было бы совсем по-другому.
Но я думаю, что каждый из нас, не только эмигранты, каждый день оказываются между культурами. Семья, работа, клуб — везде имеются определенные правила, принципы, способы мышления и речи. Каждый порог — это в некотором смысле граница и меня этот феномен крайне интересует. Это стало мотивом моей резиденции, где несколько лет назад я была аниматором выставки под названием "Unquiet border, Niespokojne granice” (“Беспокойные границы”). Зрители, с которыми я тогда работала, прекрасно понимали концепцию пересечения различных границ в своей жизни. А для поэта прогулки по разным вселенным и вовсе необходимы.
Разговаривала Виолетта Гжегожевская, октябрь 2015 r.