… Мы видим в кадре двух очень молодых девушек. Одна учится, другая работает продавщицей в магазине одежды. Подругам явно нечего делать, они проводят время на дискотеках и в барах. Потом в их компании появляется парень. Они продолжают гулять втроем. Много выпивают. Сидят у моря. На лавочках, в парках. Им по-прежнему нечего делать и не о чем разговаривать. Парень начинает больше обращать внимания на одну из них... Потом девушки ссорятся. В финале фильма одна из них погибает.
Мария Мускевич: Что ты отвечаешь на вопрос, который непременно звучит после показов — хотя бы один зритель да спросит: «Что вы хотели этим сказать?» Режиссеры обычно ненавидят этот вопрос.
Нелли Муминова: Да, на фестивале в Варшаве нас тоже так спросила одна зрительница. И тут же сама ответила: «Вы хотели этим сказать, что в России сейчас все плохо? Так это все знают». Режиссер ответил: «Нет. Мы не хотели сказать, что в России все плохо. Мы лишь хотели сказать, что можно привыкнуть ко лжи и потерять способность чувствовать. Мы хотели показать людское безразличие. В нашем фильме мы рассказали историю, в которой никто никому не верит.
ММ: А в чем ложь в жизни героев?
НМ: Вокруг них никто никого не любит. Они привыкают к этому с детства. Родители друг друга не ценят, не уважают. Нет ни нежности, ни дружеского тепла. Все друг другу чужие и все зациклены на идее выживания, на деньгах.
ММ: А сами герои друг к другу тоже не испытывают привязанности? Весь фильм они всюду ходят вместе, им весело. Правда, им совершенно нечем заняться. Но все же, кажется, что они друзья.
НМ: Они вынужденно сбились в эту стайку. Но на самом деле, они друг другу тоже не нужны. Это фильм о людях, которые хотят любить, но не могут. Об этой попытке любить и о невозможности любить и есть эта история. Одна из зрительниц в Варшаве, это был, кажется, второй показ, потом подошла к нам и сказала: «Я испытала настоящий ужас. Это ужас!». Уходя, она повторяла: «ужас, какой ужас!». Я заметила, что именно на женщин так действует фильм, им сложно его вынести. И сложно принять эту глупую смерть в конце, как и бессмысленную жизнь.
ММ: В перестроечные времена был в России такой фильм «Авария, дочь мента». Там похожая история. Про старшеклассницу, которая проживала какую-то иллюзорную жизнь в компании неформальной молодежи поздних восьмидесятых...
НМ: Нет, там история о другом. То была история дочери и отца. И снят он остросюжетно, как боевик. У нас другая эстетика. Медленное, черное-белое кино. Мы его делали, опираясь на манифест «Догма 95», одним из идеологов которого был Ларс фон Триер. Основные правила — никаких эффектов, максимальная натуральность, съемки должны происходить в натуральной среде, нельзя использовать реквизит и декорации. Мы стремились сохранить аутентичность обстановки, в которой развивается наша история. Мы хотели избежать локальной чернухи. Это не фильм о том, как все плохо в России или в Калининграде, это фильм о том, как все плохо со всеми нами.
MM: Ты не думаешь, что зрители в Варшаве пришли на фильм о своих соседях-калининградцах?
НМ: Нет, в аннотации не было сделано на этом акцента. Когда мы пришли на обсуждение, я ждала критики. Но фильм был принят и понят. Мне показалось, люди изначально не ожидали увидеть какое-то коммерческое кино, поэтому были настроены правильно и увидели именно то, что мы хотели показать. Задавали очень глубокие вопросы. Меня приятно удивило, что зрители Варшавского фестиваля прекрасно знают наш современный российский кинематограф. Они смотрели Звягинцева, Мизгирева, они сравнивали наш фильм с другими картинами из России. Конечно, кто-то спрашивал: почему история снята именно в Калининграде, есть ли в этом особенный смысл? Могло ведь все это происходить в другой точке России? Как влияет близость Европы на Калининград и является ли этот регион особенным? Все эти вопросы были. Спрашивали Юлю, актрису, про образ ее героини. Есть ли среди ее знакомых такие персонажи, молодые люди без смысла жизни, без тепла внутри, или пришлось играть совершенных «инопланетян»? И она очень грустно ответила: «Это про мою повседневную жизнь». А ведь Юля училась в университете имени Канта в Калининграде. Казалось бы, ее окружение должно состоять из образованных, интересных молодых людей. Оказывается, что люди вокруг равнодушны, меркантильны, беспокоятся больше всего о собственном комфорте. Редко встретишь настоящую бескорыстную дружбу. Для молодых все довольно беспросветно и те, кто хочет изменить свою жизнь, уезжают. Кстати, около двадцати пяти процентов молодежи эмигрируют из Калининграда в Европу, в том числе и в Польшу. Это самый высокий процент по России, я проверяла статистику совсем недавно. У меня есть много знакомых, которые учатся в Польше или Германии. Ни Москву, ни Питер они даже не рассматривают как возможное место учебы.
MM: Для польских зрителей эта история была узнаваема? Вот уезжает российская молодежь из Калининграда, попадает в Польшу, а там — все хорошо? Другой мир?
НМ: Нет. Мир фактически тот же. Другие возможности — да. А мир?.. У нас было три показа в Варшаве. Всегда находилось несколько человек, которые говорили, что это очень похоже на Польшу и на то, что происходит здесь, причем не только в маленьких депрессивных городках. Нет ощущения, что это чисто российская история. Ведь в чем ужас «Аномии»? Мы показываем нормальную жизнь, здесь нет маргиналов, детей алкоголиков... Обычные семьи, молодые люди, недавно закончившие школу. У них нормальные родители. Есть неплохие квартиры, какие-то деньги. Никто не нуждается, не болеет неизлечимыми болезнями. Однако вокруг — чудовищная пустота, внутренний холод, отчуждение. Апатия, нежелание развиваться, но при этом — злость и агрессия.
ММ: Все стремятся к тому, чтобы снять международную историю, понятную без контекста, в этом залог фестивального успеха. Снять что-то понятное любому зрителю в любой точке земного шара...
НМ: История развивается как будто вне времени и места. Хотя... Калининград, кстати, это как раз то пространство, которое нам было нужно. Странное. Море, тяжелое, серое. Жуткая советская архитектура, остатки прусской роскоши. Все вместе создает эффект абсолютной потерянности. Безвременья. Люди живут, но не знают, зачем они живут и что с ними происходит. Мне кажется, что в Калининграде это острее ощущается. Может быть, это такое постсоветское пространство в глобальном смысле.
ММ: Вы действительно сняли фильм всего за семь дней? Это возможно?
НМ: История с этим фильмом получилась очень короткая. В августе прошлого года мы встретились с Володей Козловым в Москве, он показал мне сценарий. Сценарий меня устраивал, потому что это можно было снять недорого, без аренды аппаратуры, без участия дорогооплачиваемых операторов. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что мы сэкономили на звуке, выбрали неудачные носители. Но это была единственная серьезная проблема. Потом со звуком мы уже ничего не смогли сделать, он был не идеальный и таким остался в фильме. А перезаписывать в студии мы не хотели. Потерялась бы атмосфера. Нам было важно сохранить жизнь такой, какой она была во время съемок. Ничего не добавлять студийным способом, не приукрашивать. Мы осознанно уходили от всех эффектов. В ноябре мы запустили продукцию, ровно через семь дней закончили. Фильм был смонтирован в конце января этого года. Первый показ состоялся на фестивале «Движение» в Омске, где нас плохо приняло жюри, в том духе, что нам не место в светлом пространстве отечественного кинематографа.. Но нас это не слишком расстроило, мы были к этому готовы. Кинокритики написали интересные рецензии. Зрители реагировали в диапазоне от полного неприятия до восторга. Потом поступило приглашение на Варшавский кинофестиваль. Мы, конечно, обрадовались, но на приз не рассчитывали.
ММ: Каков был все-таки бюджет фильма?
НМ: Все кино стоило примерно две с половиной тысячи евро. Снимали на свои средства. Это был эксперимент: можно ли уложиться в такую сумму, можно ли вообще снимать таким способом? Это кино с непрофессиональными актерами. Один главный герой — актер в театре. Обе героини — нет. Пара актеров из драматического театра в эпизодах. Но одно дело знать манифест «Догмы», а другое дело — следовать этим принципам. Кино требует специального освещения и аппаратуры, хорошего звука. А мы решили снимать дешево, быстро, как хотим. Например, была у нас сцена на старинном прусском мосту, где иногда сидит бомж, поет свои странные песни, собирает деньги. Мне показалось, что он нужен в сцене, где подвыпившие герои идут через мост. Но мы не знали, сидит ли на этот раз бомж на своем обычном месте или нет. Ведь он не каждый день там сидит. И в тот день, когда мы снимали сцену, он оказался на мосту. Мы его сняли. А в финальном эпизоде вдруг раздался выстрел. Там, где герой и героиня сидят и пытаются осознать, что же они натворили. И вдруг где-то далеко раздается выстрел. Мы его не планировали. Но он попал в кадр. Значит, ему там место. Словно он был заложен по драматургии.
ММ: Как ты считаешь, есть ли у Калининграда с Польшей своя собственная, прямая связь, на которую не влияют антизападные установки, которые сейчас в России очень сильны? Калининградский шлягер трехлетней давности «Здравствуй Лидл, здравствуй Бедронка» до сих пор популярен...
НМ: Да, калининградцы любили и любят Польшу. У нас, например, нет Икеи, а в Польше есть. Значит, люди едут туда. Люди ежедневно на машинах пересекают границу, где они покупают продукты, лекарства, посещают клиники. Приятно съездить в Гданьск на концерт или балет, ведь в Калининграде нет Оперного театра, затем погулять, посидеть в каком-нибудь рыбном ресторане... Антизападная истерика здесь выглядит крайне неубедительно. На бытовом и культурном уровне добрососедство никуда не исчезло.
ММ: Что ты в целом можешь сказать о Варшавском кинофестивале?
НМ: Знаешь, после наших официозных фестивалей, после «Кинотавра», этот кинофестиваль — глоток свежего воздуха. У нас сплошные ограждения, дополнительные приглашения, все эти бесконечные вип-зоны… По сути, мы видим отражение вертикально-интегрированного российского общества. И когда на Варшавском кинофестивале ты попадаешь в абсолютно дружескую, демократичную атмосферу, то сразу чувствуешь разницу. Замечательная церемония закрытия. Коротко, душевно, без пафоса, попсы и нелепой роскоши…
Беседовала Мария Мускевич, продюсер документального кино и публицист.