Забравшись в самую дальнюю комнату квартиры, я сижу за столом и пишу. Как вдруг — неизвестно почему — своей несмелой, осторожной рысцой входит [борзая] Диана. Наступил тот момент, когда она вдруг заскучала, почувствовала, что вот сейчас ей непременно нужно побыть со мной… Она проходит, лавируя между мебелью, ко мне и, остановившись сбоку, аккуратно кладет голову мне на колени: нет, она не хочет мешать, она просто здесь немного побудет. Если я ее не поглажу и ничего не скажу, она так и будет стоять — неподвижно, не решаясь ни на что больше, и, наконец, в какую-то минуту незаметно, тихо уйдет. Но если я только скажу «Дануся», если я ее обниму, приободрю, тогда начнется долгий, сладкий обряд — выражение нашей дружбы. Сначала нос, потом одна, вторая лапа, затем грациозный бросок и — на коленях оказывается выпуклая грудь, радостные глаза прямо напротив моих. Наступает абсолютное счастье: красивая, ласковая, умилительная голова, прижатая к шее в долгом, неподвижном упоении.
(Зофья Налковская, «Наша дружба» // «Среди животных», 1915)
И вот в один осенний день, когда стали пустеть близлежащие дачи, к нашему деревенскому дому пришла незнакомая, маленькая белая сука шпица, ласковая и красивая. Пришла и не захотела уходить. Она почувствовала себя дома и из всех здесь присутствующих выбрала хозяйкой меня. (...) Собака с первой минуты вела себя так, словно бы всегда была моей. Она прижимала свою маленькую головку к моему платью, смотрела в глаза и ложилась у моих ног, будто упавший на пол воротник из белой лисы. Мы порасспрашивали о ней в округе. Такая собака ни у кого не пропадала, никто ее не знал. Так она осталась у нас и сразу вошла в свою роль домашнего любимца. Я назвала ее Нидой. (...) Она не спускала с меня своих черных, сверкающих глаз. Когда же я села писать, Нида снова легла около меня, стараясь быть как можно ближе, касаясь моей ноги то кончиком уха, то хвостом. Она не только приняла меня, не только согласилась быть со мной, но и была мной в высшей степени заинтересована, даже, можно сказать, восхищалась мной. Нида не отступала от меня ни на шаг, пока мы снова не пошли вместе обедать. Для остальных она была такой же пушистой, мягкой, милой, послушной, но как только кто-то пытался ее погладить или взять за лапу, она тут же убегала ко мне. Только рядом со мной это животное чувствовало себя спокойно и безопасно. Я не понимала, откуда у нее уверенность, что именно я достойна доверия, что именно я — та единственная, кто за нее заступится, защитит.
(Зофья Налковская, «Нида» // «Среди животных», 1915)
Рамзеса я не получила в подарок от друзей, его не выбрали из числа других собачьих кандидатов. Он лежал зимой в арке соседнего двора, окаменевший от мороза, подыхающий от голода, покалеченный более сильными псами. Добросердечные прохожие подкармливали его. В какой-то момент его терпение кончилось, и он просто залаял под дверями, чтобы его впустили. Войдя, он дал понять, что чувствует себя хорошо. И остался. Его назвали Рамзес — чтобы ободрить. Дело в том, что похвастаться принадлежностью к какой-либо породе он не может. Он обходителен и обаятелен. Кроме того, он очень чуткий и эмоциональный. Он по-доброму относится к людям, у него есть чувство юмора, хорошо ладит с кошками. Он ест с ними из одной миски и безропотно отдает им лучшие куски. Когда кто-то из наших возвращается домой, Рамзес выражает свою радость громким лаем, от которого лопаются барабанные перепонки. При этом он энергично и довольно высоко подпрыгивает на месте. И какое-то мгновение, прежде, чем начать падать, он неподвижно зависает в воздухе с поджатыми лапками и с радостной, растянутой в довольной улыбке мордочкой.
(Зофья Налковская, «Рамзес» // «Среди животных», 1915)
Писарский и пес, который ездил на поезде
Это был симпатичный лохматый пес, слегка смахивающий на шпица на овчарку. Глаза у него были веселые и хитрые. Одно ухо у него стояло торчком, второе свисало вниз. Это придавало ему потешный и одновременно дерзкий вид. Начальник железнодорожной станции взял свой хлеб с кусочком сыра, покрошил его и угостил гостя. Тот был, похоже, голодный, ел он с аппетитом, но не жадно, как это иногда делают невоспитанные дворняги. Железнодорожник погладил его. Он почувствовал симпатию к этому животному и подумал, что о нем нужно позаботиться. Он уже давно хотел иметь четвероногого друга, который играл бы с детьми и сторожил дом, что был в двадцати километрах отсюда, прямо на небольшой железнодорожной станции. «Дети бы обрадовались, если бы я привез им эту собаку», — подумал он.
«Поедешь ко мне?» — спросил железнодорожник. Пес громко залаял и замахал хвостом. Похоже, он понял.
(Роман Писарский, «О псе, который ездил на поезде», 1963)
Прус и дружба собаки