Фильм "Перекресток" – это история бездомного художника Валерия Викторовича Ляшкевича, который шестнадцать лет живет на вокзалах то в Гомеле, то в Питере, на хлеб зарабатывает продажей картин.
У документальной истории сложилась неплохая фестивальная карьера, кроме того, фильм сыграл важную роль в жизни Валерия Викторовича. В течение двух лет с помощью режиссера фильма и множества неравнодушных людей было собрано 12 тысяч долларов на дом для художника.
Фильм длится 62 минуты, а снято было 60 часов. Шестьдесят часов реальной жизни человека.
– Я часто сталкиваюсь с тем, что люди не понимают, что такое документальное кино, – говорит Анастасия. – У нас часто его путают с телевизионными жанрами. А главный принцип документального кино – "здесь и сейчас". Если речь не идет о работе с архивными данными. Так вот достичь этого "здесь и сейчас" настолько, чтобы зритель в кинозале видел мир глазами твоего героя, очень непросто. Это всегда требует времени. Должно пройти время, пока человек перестанет стесняться, проникнется доверием, поверит тебе. Перестанет бояться камеры. И только потом перестанет замечать камеру. А еще позже перестанет играть на камеру… Чтобы показать, что происходит в жизни человека, не вмешиваясь в эту жизнь, нужно много энергии и времени.
У фильма не было бюджета, режиссер и съемочная группа снимали его на свои личные средства. Но после победы на фестивале картину купили для показов шведский канал SVT и российская "Культура".
– Я наконец смогу заплатить гонорары нашей группе, – говорит Анастасия Мирошниченко, – Это большая радость, они даже об этом еще не знают, потому что никто, собственно, гонораров и не ждал.
Юлия Рымашевская: А что было самое сложное во время съемок? Что тяжелее было снимать?
Анастасия Мирошниченко: Тяжелее всего было оставлять Валерия Викторовича спать там, на вокзале. Он гордый человек. Оскорбляется, когда ему пытаются просто дать денег. Готов только работы свои продавать, то есть получать деньги за свой труд.
ЮР: Фестивальный успех фильма помог художнику, его заметили. Белорусский национальный художественный музей помог устроить экспертную оценку работ.
АМ: Для него как для художника это было чрезвычайно важно. Благодаря экспертной оценке Валерий продал несколько картин. Наверное, сумма, вырученная от продаж, могла быть большей, но Валерий – человек очень не прагматичный. Клиент к нему приходит и готов купить картину, скажем, за 700 долларов. А Валерий на него посмотрит, поговорит с ним и махнет рукой: "Ты мне нравишься, не надо денег, я тебе ее хочу подарить". Если клиент настаивает, то художник может за одну картину взять, а вторую бонусом, на свой вкус, – подарить. Но я не вмешивалась в такие разговоры, была только посредником: когда начинался очередной информационный всплеск после публикации в прессе, многие мне звонили, чтобы найти его, чтобы картины посмотреть, что-то купить.
ЮР: Как талантливый художник, картины которого привлекают внимание коллекционеров, оказался на улице?
АМ: Мне кажется, это просто стечение обстоятельств. Валерий уехал когда-то учиться в Питер. Там и остался на некоторое время, а в это самое время менялась эпоха, распался СССР, исчезли советские паспорта. В общем, как-то все это затянулось, какие-то бюрократические процедуры он не прошел. А когда приехал в Беларусь, то оказалось, что родительский дом уже был перестроен братом, он там всегда жил с семьей, и сложилось так, что места там Валерию не нашлось. Друзья и родственники предлагали ему кров, но он не хотел быть обузой: "Зачем мне в чужую семью? На что я им?"
ЮР: А как реагировали на фильм зрители?
АМ: Это очень интересно. Зрители в России реагировали совершенно иначе, чем на Западе. В Москве мне даже страшно стало. Администраторы ко мне подбегали и говорили: “Может, вы как-то успокоите ваших зрительниц?” Туалет весь валидолом пропах, мы думали, может, скорую помощь вызывать? Зрительницы рыдали навзрыд. Предлагали помощь. Особенно запомнилась бабушка, которая отдавала российские пятаки, явно последние. Я пробовала отказаться, мол, они вам нужнее, но она железным тоном сказала: "Так я ж не тебе даю". Российская публика восприняла фильм как трагедию, хотя мы его не снимали как беспросветную историю. Наоборот!
ЮР: А западная?
АМ: Я была на показах в Варшаве и Линце, в Бельгии. Разницы в реакции публики я не заметила, публика реагировала позитивно! Нет, конечно, там есть от чего прослезиться. Но ведь и слезы бывают разные. Шутки Валерия Викторовича – а у него отличное чувство юмора – были понятны. Меня это очень порадовало. И зритель в Варшаве смеялся вместе с Валерием. Я не имею в виду, что поляки и бельгийцы не сопереживали. Они точно так же подходили к нам с вопросом, чем можно помочь, и писали позже, спрашивая, и как можно купить картины, и как просто денег в помощь перечислить. Но они не воспринимали эту историю как безысходную.
ЮР: Почему?
АМ: Разный менталитет, наверное. Славянская натура, постсоветское наследие и общая недоля, неприкаянность…
ЮР: Может быть, потому, что в России, Беларуси, Украине социальная защищенность граждан столь мала, что для них это тупиковая ситуация, а на Западе видят из нее выход?
АМ: Может быть, но мне кажется, что здесь дело еще в характерной черте славянских женщин – жалеть. Кстати, на одном из показов после заключительных кадров фильма мужской голос из зала выкрикнул: “Женщины, ну куда ж вы смотрите?” В том смысле, что такой мужик пропадает.
Попасть на фестиваль ценнее, чем учиться в Академии искусств
ЮР: Каковы перспективы белорусского документального кино?
АМ: У нас все сложно, как всегда. Есть сильные кинодокументалисты и сильные работы. Но у нас полностью отсутствует культура документального кино. Если провести опрос в Минске на улице: кого из режиссеров документального кино вы знаете, или какие фильмы любите, уверяю, вам очень повезет, если собеседник кого-то сможет назвать. В кинотеатры ходят на игровое и рекламируемое кино. Какие-то недели кино из серии "не для всех" могут тоже собрать зал при должной рекламе. Но конкретно документальное кино мало кого интересует.
ЮР: Почему?
АМ: Нас не только не поддерживает государство, наоборот, оно без устали вставляет палки в наши колеса. Я, кинодокументалист, в Беларуси не смогу попасть, допустим, в дом престарелых, чтобы снять там даже полчаса из жизни этого заведения. И в детдом меня никто не пустит, и в больницу скорой помощи. У меня будут требовать разрешение, сами не смогут объяснить, от кого оно должно быть, а если его не будет, то два слова будут мне ответом: "не положено".
Я и на улице не смогу снимать то, что пожелаю. Если ты с камерой, то это уже явно "не положено", а если к тому же оказаться возле какого-нибудь запрещенного для съемки объекта (их список с каждым днем растет), то можно и штраф получить, и камеру повредить. Это одна сторона вопроса о поддержке документального кино государством. Другую отлично характеризует объявленный в начале года Министерством культуры конкурс кинопроектов. Из условий конкурса мы узнаем, какие именно темы кинопроектов принимаются к рассмотрению. Первая тема – это "Новейшая история независимой Республики Беларусь”. Сумма из госбюджета на создание одного фильма не должна превышать миллиард белорусских рублей (около 66 тысячи долларов). Вторая тема, которую готово финансировать Минкультуры - “Достижения Республики Беларусь в различных отраслях и сферах деятельности”, тоже 52 минуты, но бюджет поменьше, около 40 тысяч долларов. И третья тема - “Учителя белорусской школы”. Совсем недавно объявлен еще один конкурс неигрового кино, объявлены темы "Беларусь в Великой Отечественной войне", “Возрождение экономической, социальной и культурной жизни на территориях Республики Беларусь, пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС№ (это к 30-й годовщине аварии) и “Актуальные проблемы современной жизни Республики Беларусь”. И это большой вопрос - какие проблемы Минкульт сочтет актуальными. И опять же: как снять “актуальное” при существующей системе тотальных запретов на съемки.
ЮР: Вы думаете, в сегодняшней России ситуация иная?
АМ: Знаете… Публика в Екатеринбурге просто поразила мое воображение. Они знают и любят документальное кино, они разбираются в нем, они привередливы, они знают режиссеров и в дискуссиях совершенно спокойно говорят режиссеру: а знаете, вот в этом фильме у вас показать портрет героини удалось не так хорошо, как в вашем фильме таком-то. Там были люди, которые ходят на фестиваль "Россия", наверное, со времени его открытия 25 лет назад. И они знают, на что конкретно идут, это не просто развлечение и если вдруг изменения в программе, то они пишут жалобы, возмущаются и обороняют свое право зрителя увидеть то, чего они ждали. И белорусских кинодокументалистов, кстати, знают. Это всегда так приятно, когда люди узнают что ты из Беларуси, они говорят: о-о-о, мы знаем вашего Виктора Аслюка, мы очень любим Ольгу Дашук, а вы знакомы лично с Галиной Адамович? Ого! Вот такая разница.
ЮР: Тогда почему в Беларуси образовался такой вакуум, что ли?
АМ: Вряд ли есть одна-единственная причина. В целом мы как будто машиной времени отброшены на 30 лет назад. Участие в фестивалях последнего года дало мне в сто раз больше, чем обучение в Белорусской Академии искусств. После фестивалей я могу мастер-классы для белорусов проводить. Потому что в Академии не учат современным тенденциям. А почему бы не работать хотя бы с нашим кинофестивалем "Листопад", чтобы узнать о каких-то тенденциях, и о фестивалях в принципе? О том, как искать средства на фильм, если ты не подходишь под формат министерства культуры?
ЮР: А как их, кстати, искать?
АМ: Ну, способов больше, чем мне известно, но за этот год я, конечно, узнала целый пласт полезной информации. И хотелось бы, чтобы белорусские сценаристы-режиссеры и вообще белорусы, больше знали о возможностях, которые есть в мире. У нас есть, правда, огромная проблема, мы так же, как и 20 лет назад, плохо знаем английский. А это огромное ограничение. И в темах, потому что если живешь в Бельгии, а хочешь снять что-то об Индии, договоришься со всеми на английском. Это ограничение и в поисках самообразования, самопродвижения, карьеры, так как ты не попадаешь на массу мастер-классов, которые могли бы сделать тебя сильнее и профессиональнее, и на конкурсы, где совсем не всегда предоставляют переводчика, чтобы ты мог пообщаться с залом после просмотра. И этот наш отсутствующий английский – он тоже как "привет из прошлого", советского прошлого. Нужно, чтобы наши творческие люди пользовались возможностями, которые есть на Западе. Даже, к слову о поисках финансирования, мало кто знает о системе питчинга, когда ты можешь только начать работу над фильмом, уметь сформулировать суть своего будущего произведения , и можешь искать поддержку. Но очевидно, что нужен английский. Стало очень мало границ в мире. Появились дешевые авиаперелеты куда угодно. Но чтобы воспользоваться ими, придется открыть свои внутренние границы и лишиться внутренних ограничений. Не в последнюю очередь – через преодоление языковых барьеров.
Интервью: Юлия Рымашевская – журналист, теле- и радиоведущая (в Белорусской службе Радио “Свобода” и Белсат), была пресс-секретарем кандидата в президенты Беларуси в 2010 году Владимира Некляева. Автор проекта "PRацоўня сацыяльнай рэкламы".