Агнешка Сураль: Твое творчество находится на стыке искусства и архитектуры. Их связывают социальные проблемы, история и традиции, часто связующим звеном служит еврейская тематика...
Якуб Щенсны: Еврейская тематика интересовала нас с момента создания проектной группы «Централя», еще до того как каждый из нас начал создавать собственные проекты. В те времена националистические сообщества пытались представить Польшу как монокультурное пространство — такой мы застали ее после всех трагедий ХХ века и эпохи коммунизма, не переносившего ни религиозных, ни этнических, ни культурных различий, поскольку их труднее контролировать.
Нам не хотелось, чтобы в культуре преобладал единственный тип наррации — будь то вариант националистов или коммунистов. В Польше можно найти множество мотивов, связанных с иной культурой, религией или расой. Еврейская Польша богата и интересна, многим она кажется экзотичной. Для нас она — своего рода tabula rasa.
АС: Ты помнишь свое первое столкновение с еврейской польскостью? Или с польским еврейством?
ЯЩ: Это было, кажется, в 80-е годы, когда я увидел в National Geographic репортаж Томаша Томашевского о жизни бедного еврейского меньшинства в коммунистической Польше. Только тогда я начал понимать, что когда-то эти люди жили по-другому, были намного богаче. Конечно, я читал историческую литературу и беллетристику, где встречались еврейские мотивы.
Году этак в 2002, еще до конкурса на проект Музея истории польских евреев, мы осознали, что исчезновение этого народа с карты Польши стало для нашей страны огромной утратой, в т. ч. утратой для польской культуры.
АС: Конкурс на проект музея вы проиграли. Зато выиграли конкурс на павильон, анонсирующий его строительство. На Площади героев гетта вы поставили голубую палатку под названием «Охель», которая была информационным пунктом, выставочным залом и местом встреч.
ЯЩ: На иврите слово «охель» означает «палатка». Оно относится как к географическому, так и к символическому пространству. Для мест, имеющих особое значение, достаточно и самой простой постройки, которая начинается с четырех палочек и куска ткани. Потом она разрастается и, наконец, становится домом.
АС: Что для вас было важно, кроме памяти?
ЯЩ: Для меня и для «Централи» важно было найти мотивы из прошлого и придать им свежий, актуальный смысл. Такая контекстуальная археология была важна и для разговора о будущем.
АС: Ты в то время работал над проектами для «Польского сезона» в Израиле.
ЯЩ: Этот культурный сезон был одной из наиболее удачных идей президента Леха Качиньского. Я был одним из авторов польско-израильского комикса, напечатанного в книге «Компот». Кроме того, совместно с группой «Эйфо Дана» мы создали инсталляцию «Пчечонг» ("Pchechong" - фонетическая запись польского слова "przeciąg" — "сквозняк", странно звучащего для израильтян — прим. ред.) на тему польской «зимы столетия». Она позволяла зрителю на несколько минут сменить экзистенцию, очутиться в другом мире — мире польской зимы, морозов, метели и сугробов.
АС: Большинство твоих проектов вне архитектуры — эфемерны. Исключение — совместный проект с Израилем, существующий до сих пор.
ЯЩ: Не считая двух инсталляций в Палестинской автономии, «Нимба» во Вроцлаве и Дома Керета, «Парк Тамагочи » в Израиле можно назвать моим самым «долгоиграющим» художественным проектом. Это результат длительного сотрудничества с Офером Биликом из «Эйфо Дана» и городом Бат-Ям. В 2010 году, когда из-за дефицита воды было запрещено поливать частные сады и огороды, мы предложили использовать опресненную морскую воду.
АС: Еще один твой «долгоиграющий» проект — это Дом Керета, который ты построил в узком пространстве между двумя домами в варшавском районе Воля. Как родилась эта идея?
ЯЩ: Меня завораживала эта типичная для варшавской застройки «дыра» между двумя зданиями. Часть города, построенная после войны, отличается от части довоенной. Две стороны не обязательно должна связывать архитектура: это может быть человек, действие, сама жизнь.
АС: Почему именно Керет?
ЯЩ: Я хотел использовать потенциал тех людей, с которыми познакомился в Израиле, и которых хотел зазвать в Польшу. Писатель Этгар Керет и его семья тесно связаны с Польшей, с Варшавой. Еще со школьных времен я помнил интервью с этим известным израильским писателем, который приехал в Польшу и рассказывал, что здесь хорошо. Это было в начале девяностых, и Керет говорил: «Давайте сосредоточимся на том, что происходит здесь и сейчас. У вас интересно, у вас — интенсивное общественное движение». Мне нравилось, что человек, вполне осознающий все тяжелое прошлое этого города, неожиданно оказавшись здесь, не хочет побыстрее сбежать.
АС: Как сам Керет отреагировал на твое приглашение?
ЯЩ: Он сказал, что предложение звучит здорово, но реализовать его будет невозможно. То же самое твердили и польские чиновники. Здание, в котором всего 14 квадратных метров? «Нет, это невозможно, — говорили они, — но разрешение мы тебе дадим, а вдруг получится». Это было такое общее усилие: какому-то сумасшедшему по собственному желанию помогали десятки чиновников, спонсоров, строителей, представителей культуры.
АС: В 2016 году во время презентации польской культуры в Бразилии ты планируешь проект в Еврейском доме культуры в Сан-Паулу.
ЯЩ: Я хочу построить на крыше Casa do Povo инсталляцию, которая будет выражать переживания эмигранта-беженца. Я хочу рассказать о современной национальной идентичности, об ассимиляции, о несовместимости людей и национальных конструктов. Эта идея, которая появилась у меня год назад, внезапно стала необыкновенно актуальной.
Я хотел бы показать, насколько наша национальная идентичность навязана нам определенным культурным кодом места, где мы живем. В Бразилии это модернистский конструкт, возникший на рубеже 20-х и 30-х годов ХХ века. Его создали выдающиеся деятели культуры и науки той эпохи: Оскар и Фернандо Фрейре, Флавио де Карвальо и другие.
Результатом этой концепции стала «метисация», открытость, смешение европейского, африканского и индейского влияний. В Бразилии могут сказать, что этот идеологический концепт не соответствует реальности, поскольку смешение происходит только в низших слоях общества. Средний и высший классы в Сан-Паулу составляют только люди европейского происхождения.
АС: Глядя на Польшу, можно сказать, что мы и сами немного запутались в проблеме идентичности.
ЯЩ: Мы не отдаем себе отчета в том, что наша идеология — результат нашего трудного прошлого. Смесь комплекса жертвы и высокого эго народа, который когда-то создал локальную империю, всегда будет взрывной. С другой стороны, репрессии и деклассированность послужили становлению интеллигенции. Так было, например, в моей семье. За участие в Январском восстании 1863 года царь отобрал у моих предков дворянское звание и все имущество и сослал на Урал. Потомки в третьем поколении стали инженерами нефтяной промышленности и зарождающейся авиации и в Межвоенное двадцатилетие вернулись строить Польшу. Этот социальный слой, существующий до сих пор, соединяет в себе и хорошие, и плохие черты дворянского этоса...
АС: Каких поляков ты встретил в Сан-Паулу?
ЯЩ: Людей, которые не сочетались бы с польской версией этого социального конструкта. Нередко это были поляки с еврейскими корнями, которые с энтузиазмом протягивали мне руку для знакомства и восклицали: «Я тоже поляк!». Я, поляк, прекрасно понимаю, что являюсь результатом сочетания генов славян, армян и прусов. При этом моя невеста утверждает, что, судя по моим ноздрям, в этом коктейле явно не обошлось еще и без какого-то африканца. Кроме того, я либерал и агностик, а это не умещается в нынешней модели польскости.
АС: Расскажи немного о Casa do Povo.
ЯЩ: Это было место встреч польской еврейской эмиграции. Дом культуры построен в стиле больших фабричных зданий, которые то и дело можно наполнять новым содержимым. Это полностью модернистский проект, созданный людьми, которые говорили по-польски, на идише и по-русски: у польской еврейской интеллигенции была «тройная» самоидентификация.
Идея Casa do Povo зародилась под конец 40-х годов, а здание было спроектировано в 1953 году. До 80-х там находился театр на 1000 мест, школа, хор, детский сад, редакция газеты и многое другое. Сейчас остался только хор.
АС: Какое влияние оказали поляки на историю Бразилии?
ЯЩ: Об этом я хочу рассказать во второй части моего проекта — в форме польского путеводителя по Сан-Паулу. Это будет сборник впечатлений разных поляков — представителей полонии, шляхты, аристократии. Мы расскажем также о творчестве широкого круга художников и архитекторов, коллекционеров, дизайнеров и театральных деятелей, которые не столь хорошо известны в Польше. Таких как Хорхе Залшупин или Паоло Кучинский. В городе, где польских эмигрантов, в общем-то, немного, это была настоящая интеллектуальная элита.
Не останется в стороне и еврейский сюжет. А еще я хочу рассказать о проститутках. Это тема «постыдная» и потому игнорируемая. Такую идею подал нам Ренато Цимбалиста, профессор архитектуры Университета в Сан-Паулу. Вместе с профессором Янович, которая занимается темой «польских проституток», и Рони Цитриновичем, историком и издателем, он предложил вспомнить об этих женщинах в контексте их захоронений: начиная с 50-х годов надписи на их гробах стирались.
С 80-х годов XIX века аж до 50-х годов XX -го девушек из Галиции и из Российского раздела отправляли за океан, якобы выдать их замуж за американских фермеров. На самом деле их заставляли заниматься проституцией: это был огромный бизнес. Даже сегодня для старшего поколения в Бразилии или Аргентине слово «полька» означает «проститутка».
АС: Каким образом ты хочешь почтить их память?
ЯЩ: Мы хотим сделать переносную синагогу — легкий архитектурный объект, который можно будет перемещать в публичном пространстве: от кладбищ до парков и площадей. Это будет форма исторического рассказа, связанного со сменой обычаев в бразильском обществе. В 50-е годы ХХ века в Бразилии появилась специфическая форма католического пуританства в националистической оправе. Результатом стала продержавшаяся до 80-х годов диктатура и эмиграция огромной части бразильской интеллигенции: последствия в стране заметны до сих пор.
Современная бразильская культура страдает склерозом. Люди охотно смотрят в будущее, но забывают о прошлом.
АС: Чем это вызвано?
Бразилия была страной, куда ехали за хлебом и куда бежали беженцы из охваченной войнами Европы. Страной, которая обещала светлое будущее, такой «южной версией» Америки. Многим европейцам повезло: например, Самуэлю Лейнеру, игроку «Легии Варшава», который стал промышленником и коллекционером.
АС: Тебе никогда не хотелось реализовать в Польше проект, который был бы ближе к твоей отечественной традиции — польской, христианской?
ЯЩ: Ясное дело! Сейчас я как раз открываю «часовенку» – уличный обогреватель на варшавской улице Агрикола. Это личное высказывание агностика на тему силы веры, которая не ограничивается одной религиозной системой, конфессией. Объект будет иметь и практическую сторону: так же, как обычные стальные уличные обогреватели. Однако он будет согревать не только тела, но и души. Часовня будет установлена во время фестиваля «Гожке Жале» ("сокрушение сердца"– прим. ред.), организованного Центром мысли Иоанна Павла II. Приглашение на этот фестиваль стало для меня подарком судьбы: я хоть и не чувствую себя католиком, но интересуюсь архетипическими идеями, связанными с рефлексией, медитацией и памятью. Этот проект мы обсуждали почти два года!
Масштабная религиозная архитектура меня коробит. Когда я смотрю на размах, с которым построен Ватикан, то вовсе не удивляюсь Реформации. Мне интересен феномен экспериментальных костелов, которые с середины 70-х годов строились в Польше как жест противостояния власти, я питаю симпатию к мечети Рустема-паши в Стамбуле.
Мое отношение к религиозной архитектуре полно противоречий. Поэтому наша варшавская часовенка должна стать местом, где можно согреться и спокойно подумать. Я надеюсь, что какой-нибудь заблудший бегун остановится возле нее и, грея руки, задумается над тем, что так метко сформулировал Генрих Томашевский в своем комиксе без слов, где фигурка-человечек все быстрее бежит через очередные картинки, чтобы, наконец, попасть в гроб: «Какого черта мы так спешим?»
Варшава, декабрь 2015