Шуман написал почти двести пятьдесят песен для голоса и фортепиано и еще около ста двадцати для различных вокальных ансамблей. Шопен оставил после себя всего девятнадцать песен. Пик песенного творчества Шумана пришелся на 1840 год - тогда он создал более половины всех своих произведений этого жанра, наполнив многие из них страстными чувствами к Кларе Вик. Песни Шопена создавались в разных обстоятельствах на протяжении 1829-1847 гг. Шуман пишет и издает песни в расчете на то, что они принесут ему больше известности и доходов, чем его прежние фортепианные сочинения, а это повышало его шансы в борьбе за руку и сердце Клары. Шопен сочиняет свои песни для друзей и знакомых, записывает их в дневники и альбомы - ни одну из них он не издает и не включает в программы концертов. Песни Шумана находят покупателей, исполнителей, получают положительные отзывы критики. Песни Шопена, которые собрал, отредактировал и издал Фонтана лишь в 1859 году, в рецензии Юзефа Сикорского (впрочем, вполне доброжелательной) были отрекомендованы следующей сентенцией: «У Шопена не было влечения к вокальным композициям».
Итак, у Шумана и Шопена было совершенно различное отношение к их песням. Для первого они были личной историей, актом творчества, результатом вдохновения, воспламененного поэтическим словом и тоской по возлюбленной, второй же относился к песням как ни к чему не обязывающей, принятой в обществе форме вежливости и ценил их, скорее всего, не больше, чем букетик засушенных фиалок. Поскольку песенное творчество Шопена имело столь маргинальный характер, композитор, как правило, не видел необходимости обращаться к поэзии высокого полета, а обходился стишками друзей – Витвицкого и Залеского. Тем не менее, он дважды обращался к поэзии Мицкевича, Красиньского и один раз - Винцентия Поля. В абсолютных цифрах это выглядит скромно, но если выразить в процентах, то две песни (10%) на стихи Мицкевича занимают в творчестве Шопена столько же места, сколько тридцать восемь песен (10%) Шумана на слова Гейне, а одно сочинение на стихотворение Красинского (5%) – столько же, сколько девятнадцать песен (5%) Шумана на стихи Гете.
Шуман имел по сравнению с Шопеном некоторое преимущество – он с детства был на «ты» с большой литературой. Шуман унаследовал это увлечение от отца, которому пришлось конвертировать свои писательские амбиции в профессию книготорговца и издателя. У молодого Шумана был открытый доступ к ресурсам отцовской библиотеки, и долгое время чтение увлекало его не меньше, чем музыка. Он читал все подряд и с переменным успехом: от Гомера и Софокла, латинских авторов, Шиллера и Гете до литераторов более молодого поколения – Гёльдерина, Вальтера Скотта и Байрона. Ему как нельзя лучше подходит, хотя и высказанная на другом языке, жалоба поколения, еще пахнущая типографской краской:
«Ах, эти книги разбойничьи!/Молодости моей небо и муки!/Они мне вверх вывихнули крылья/И с тех пор я не мог вниз полет свой направить».
Об литературных интересах и вкусах Шопена нам ничего не известно. Композитор вращался в среде парижской богемы, долгое время был связан с писательницей Жорж Санд, дружил с Гейне и многими другими литераторами, но что он читал, что он думал об этом? Мы не знаем. Он любил театр, а точнее – оперу. Здесь, в свою очередь, у Шопена было значительное преимущество перед Шуманом.
«Он знакомится с оперными сценами Варшавы, Берлина, Вены, Дрездена, Мюнхена, Парижа и Лондона, - пишет Мечислав Томашевский. – Случаются периоды, когда он посещает парижский Théâtre des Italiens чуть ли не каждый вечер. Он слушает оперы (…) Россини (только в Варшаве он был на девяти), Спонтини, Керубини, Паэра, Беллини и Доницетти, Буальдье, Обера, Мегюля, Герольда и Галеви, Моцарта, Бетховена, Мейебера и Флотова. Шопен высказывается о них как выдающийся эксперт, обладающий собственной точкой зрения».
В отличие от Шумана, Шопен не только ценил «красивое пение» - бельканто, но и разбирался в нем, транспонируя итальянский оперный стиль в фортепианную музыку. Он знал много певцов и певиц, в окружении композитора в них не было недостатка.
Необыкновенная сдержанность Шопена в песенном творчестве – столь значительная, что, собственно говоря, об этой малости написанных «по случаю» песен сложно даже говорить как о песенном творчестве – должна иметь какую-то причину. Возможно, вопрос изначально должен звучать иначе: почему Шопен, любитель и знаток красивого пения, обожающий оперу, знакомый с тогдашней европейской элитой вокалистов – не сочинял ни опер, ни даже песен? Прав ли был Сикорский, утверждая, что Шопену для вокальной музыки недоставало «влечения»?
Если сравнить обстоятельства, в которых находились Шопен и Шуман, ответ напрашивается сам собой. Шуман почти всю жизнь провел в Саксонии, он сочинял песни на тексты, написанные на родном ему немецком языке и предназначенные для немецких потребителей, исполнителей и слушателей. Шопену настойчиво рекомендовали писать народную музыку. Эмигрантское окружение с нетерпением ожидало, когда же он перестанет «размениваться по мелочам» и возьмется за сочинение масштабной национальной оперы. Само собой разумеющимся считалось, что текст народной песни и большой национальной оперы Шопена должен быть на польском языке. Вот только никто не подумал о том, какой издатель и какой театр в тогдашней Франции мог бы заинтересоваться произведениями на славянском языке. Кто бы эти сочинения пел, кто бы ставил и на какую аудиторию они были бы рассчитаны? Так что не отсутствие «влечения» было причиной сдержанности композитора. Просто Шопен – поэт фортепиано – умел считать.
Автор: Людвик Эрхард, октябрь 2010.
Текст был опубликован в 19 номере газеты "Chopin Express", приуроченной к 16-ому международному конкурсу пианистов им. Фредерика Шопена.