Первая скрипка
«Бог дал мне второго сына — смугленького, темноволосого — красивого цыганенка», — писал 24 сентября 1914 года в своем дневнике Томаш Пануфник, отец будущего композитора. Маленький Анджей появился на свет в Варшаве, его мамой была Матильда Пануфник, урожденная Тоннс (говорят, что ее семья приехала в Польшу из восточной Англии. Этот факт имел символическое значение для Анджея, который своей второй родиной выбрал именно Англию).
Томаш Пануфник был инженером-гидротехником, но настоящей его страстью было изготовление скрипок. Начинал он как любитель, но постепенно его инструменты приобрели большую популярность и признание среди музыкантов и педагогов. Во многом скрипки определили судьбу мастера. Профессор Изидор Лотто, скрипач-виртуоз (которого в свое время сравнивали с Венявским) и педагог, который был большим ценителем скрипок Томаша Пануфника, рекомендовал его изделия одной из своих учениц. Томаш не продал ей инструмент (в конце концов, он создавал свои скрипки ради благородных, научных целей, и никогда не рассматривал их в качестве товара), но обещал появиться с ним на ужине у профессора Лотто, чтобы та могла его испробовать.
«Скрипичных дел мастера очаровали не только восхитительные внешние данные юной скрипачки, — описывает первую встречу своих родителей Анджей Пануфник, — но и ее исполнительское мастерство, роскошная теплота тонов, которые она извлекала из его драгоценного инструмента. Он почувствовал, что годы его трудов не прошли зря. (…) Вскоре после этого в костеле на Ясной Гуре, перед знаменитым образом Черной Мадонны, они обвенчались».
В мире звуков
Скрипка, несомненно, была первым инструментом, звуки которого услышал Анджей Пануфник.
«В детстве я никогда специально не слушал, как играла мама, — вспоминал композитор, — но ее игра постоянно звучала у меня в голове, она была музыкальным фоном, частью моей жизни. Я наизусть знаю концерты Бетховена, Моцарта и Брамса, а также Баха и музыку таких современных польских композиторов, как Венявский и Карлович. Музыка была в моей жизни чем-то столь же естественным, как чистка зубов, как еда, даже как дыхание».
В детских воспоминаниях Пануфника осталось также много других звуков. Например, звук больших старых часов, которые скупал его отец. Или гул телеграфных столбов…
«Наши уши атаковали звуки, производимые как минимум дюжиной старых часов, которые били примерно каждый час, но никогда не делали этого одновременно, поэтому все это звучало так, будто они вели друг с другом какой-то лихорадочный разговор», — писал композитор в своей автобиографии. «Когда мне было семь или восемь лет, — вспоминал он, — моим любимым занятием на каникулах в деревне было прикладывать ухо к деревянным телеграфным столбам и слушать звуки, издаваемые вибрирующими на ветру проводами. Я вдруг понял, что слышу настоящую музыку», — вспоминал он в авторском комментарии ко II Струнному концерту.
Тяготы музыкального образования
В доме Пануфников стояло фортепиано, на котором по вечерам импровизировала хозяйка дома («она пробовала свои изысканные мелодии в разных тональностях, инстинктивно подбирая очень тонкий аккомпанемент»). К сожалению, Матильда Пануфник не умела записывать сыгранные мелодии, поэтому ее муж решил пригласить учителя, который научил бы ее это делать. Учителем стал молодой музыкант и композитор Ежи Лефельд из Варшавской консерватории. Молодой Анджей, увидев, что музыку можно записывать на бумаге (даже по памяти или фантазируя!), пожелал стать композитором. Своими планами он поделился с бабушкой, которая стала его первой учительницей игры на фортепиано.
«Музыка — это не профессия для джентльмена», — говорил Томаш Пануфник, самой большой страстью которого, напомним, было изготовление смычковых инструментов. Тем не менее, одиннадцатилетнего Анджея записали в Консерваторию, где он изучал игру на фортепиано и теорию музыки. После года обучения пришло время сдавать первый экзамен, который заключался в исполнении концертной программы в большом зале в присутствии экзаменаторов (в зале находились, в частности, его мать, педагог фортепиано панна Комте-Вильгоцкая и Кароль Шимановский).
«Меня бросило в жар, я покрылся потом — так, что пальцы скользили по клавиатуре, отдельные ноты отрывались от меня и никак не хотели звучать так, как я хотел их сыграть».
Спустя несколько дней Анджей Пануфник был вычеркнут из списка учеников Варшавской консерватории («за отсутствием музыкального таланта»). Будущий композитор пребывал в отчаянии; эта неудача на несколько лет отбила у него тягу к музыке. Любовь к музыке вернулась к нему во многом благодаря его брату Мирославу, который конструировал радиоприемники. Именно тогда Пануфник впервые услышал, в частности, Скрипичный концерт Брамса (ранее он знал его в исполнении матери, но лишь сейчас произведение зазвучало для него в полной версии, с оркестром) и ранние джазовые, диксилендовские шлягеры.
В возрасте 16 лет Анджей вернулся в Консерваторию. Сначала он попал в класс перкуссии, собственно говоря, случайно (по возрасту он не мог записаться в класс фортепиано, как ему хотелось), а при первой возможности перевелся туда, куда и мечтал — в класс теории и композиции Казимежа Сикорского, который и окончил (с отличием) в 1936 году.
Пануфник о Шимановском
«В конце второго курса обучения в Консерватории, летом 1935 года, я позволил себе короткий перерыв в учебе и поехал в Закопане (…) Мы расположились в креслах в его кабинете напротив низкого круглого стола, на котором стояла огромная пепельница, наполненная окурками (…) Шимановский не стал говорить о том, над чем он сейчас работает, хотя именно на это я надеялся, не спросил он ни о моей учебе, ни о том, что я в данный момент пишу. Вместо этого он немедленно разразился тирадой на тему своих бывших коллег по консерватории. Он зло поносил одного за другим, используя такие слова, как „скотина”, „висельник”, „свинья” и даже „сукин сын” (…) В конце концов, мне удалось сменить тему разговора и перейти к обсуждению его последнего произведения, спросить о секретах татринского музыкального фольклора, который тот так ценил (…) Он объяснил мне необычный, эффектный прием гуралей немного завышать четвертый звук мажорного ряда — на полтона, потому что…Я так никогда и не узнал, почему, поскольку тот вдруг посмотрел на часы, встал и извинился, пояснив, что ему нужно успеть забрать лекарство из аптеки, пока она не закрылась».
Дирижерская палочка
Пануфник стал настоящим композитором благодаря тому, что научился дирижировать. После окончания класса композиции он получил стипендию для обучения дирижированию и уехал в Вену. Там он учился у Феликса Вайнгартнера, родившегося в Задаре директора Венской оперы, одного из последних учеников Ференца Листа.
«Вайнгартнер всегда умилял меня, — вспоминал композитор,— когда пересказывал нам замечания, которые сам слышал от композиторов. Однажды, когда на занятиях я дирижировал „Тристаном и Изольдой”», он перебил меня такой фразой: „Вагнер говорил мне, что в этом месте нужно играть более меццо-форте, чем форте, как это указано в нотах, а затем нужно сделать маленькое крещендо”. У меня было чувство, что я получил совет от самого Вагнера».
Пануфник до конца жизни любил руководить оркестром. Часто он дирижировал исполнением собственных сочинений. Умение пользоваться дирижерской палочкой помогало ему преодолевать финансовые сложности — и в послевоенные годы, и в эмиграции (первой работой Пануфника на чужбине была должность дирижера в Симфоническом оркестре города Бирмингема, который сегодня ассоциируется с личностью Саймона Рэттла).
Война
Пануфник вернулся в Польшу в середине июня 1939 года. До войны оставалось меньше 3 месяцев. Его брат Мирек до капитуляции защитников Варшавы целые дни проводил в студии Польского радио: он был техническим директором и отвечал за трансляции речей президента города Стефана Стажиньского. Анджей помогал своему отцу прятать особо ценные инструменты и перевезти мать в другую квартиру, которая была бы более безопасной в случае бомбардировок. Кроме того, молодой композитор вступил добровольцем в отряд противовоздушной обороны, где он должен был обезвреживать снаряды, падающие на крыши варшавских домов.
Можно ли в такое время думать об искусстве? В начале сентября Пануфник писал:
«Каждый день, хотя бы на какое-то время, я старался вытеснить из сознания эти ужасные бомбардировки, опасности и трудности нашей повседневной жизни и начал писать „Героическую увертюру” (…) Творчество помогало мне преодолевать мучащее меня (...) чувство беспомощности и ненужности».
После 17 сентября, когда на Польшу напал Советский Союз, он говорил: «Я даже не мог заставить себя посмотреть на ноты».
Музыка в оккупации
Прошло несколько месяцев, и военная реальность стала рутиной. Пануфник вернулся к сочинению музыки. В первые месяцы 1940 года он написал «Пять польских деревенских песен» для хора мальчиков (или хора сопрано в унисон) в сопровождении двух флейт, двух кларнетов и басового кларнета. Свое произведение он смог представить публике только после войны.
Немцы запретили все творческие мероприятия. В оккупированной Варшаве были разрешены исключительно концерты развлекательного характера; музыкальная жизнь переместилась в кафе. В кафе «Ария» на Мазовецкой улице образовался фортепианный дуэт выдающихся деятелей польской музыки ХХ века (при этом товарищей по Консерватории) — Витольда Лютославского и Анджея Пануфника. Музыканты рисковали жизнью, но им нужно было содержать свои семьи.
«В начале 1940 года Пануфник предложил мне создать фортепианный дуэт, — писал Лютославский в своих воспоминаниях, — для меня это предложение было тем более интересно, что таким образом мне не нужно было ограничиваться популярным репертуаром».
Они играли свои аранжировки произведений Феликса Мендельсона, Никколо Паганини, органные токкаты Баха, фрагменты балетов Чайковского, случалось им играть и джаз, в том числе композиции Джорджа Гершвина, запрещенные в связи с еврейским происхождением автора. Бывало, что дуэт исполнял и польскую музыку, тоже запрещенную, например, авторскую версию балета «Харнаси» Шимановского.
«Время от времени мы с радостью замечали в зале кого-нибудь из наших друзей-евреев, даже таких обладателей яркой семитской внешности, как великолепный художник-иллюстратор Марчин Шанцер и поэт Ян Бжехва. У них не было доступа к радио, и они так скучали по музыке, что вместе со своими отважными женами, кстати, не-еврейками, на свой страх и риск выходили из укрытия».
Можно без преувеличения сказать, что дуэт Лютославский-Пануфник был известен на всю Варшаву. Пианисты покоряли сердца жителей столицы не только выступлениями в ресторанах: они также участвовали в подпольных концертах, доход от которых предназначался на поддержку участников Сопротивления или еврейских музыкантов, вынужденных скрываться от нацистов.
«Вскоре мы убедились, что у нас много почитателей, а среди них — красивые молодые женщины, которые приносили нам цветы. Своеобразный путь к славе для двух молодых, серьезных и амбициозных композиторов»
Мирослав, брат Анджея («Трагическая увертюра»)
Одновременно с активной концертной деятельностью Анджей сочинял. В 1941 году у него стал вызревать замысел нового произведения, которое он назвал «Трагической увертюрой» — предполагалось, что это будет совершенно абстрактное произведение, лишенное каких-либо ассоциаций, основанное на мотиве из четырех звуков (который композитор назвал «мотивом страха»).
«Как ни старался я соблюдать самим собой установленные правила, мне не удавалось совладать с подсознанием, и в увертюре ежеминутно появлялись удивительно ономатопеические фрагменты».
Перкуссия напоминает падающую бомбу, глиссандо тромбона звучит, как мотор самолета, а в последней части произведения наступает апогей: инструменты перкуссии играют ритмичный канон (или, может быть, канонаду?), весь оркестр начинает «кричать». Первое исполнение произведения состоялось 19 марта 1944 года на концерте, организованном Главным опекунским советом (благотворительная организация, легализованная немцами) в зале Музыкальной консерватории на улице Окульник. Дирижировал сам композитор.
«В зале был мой брат Мирек. По окончании концерта он подошел ко мне сказать, что „Трагическая увертюра” очень ему понравилась и что никогда еще современная музыка не волновала его так сильно. В порыве восторга он предложил пойти куда-нибудь отметить это событие».
Анджей не принял приглашение: у него уже было назначено свидание с его тогдашней невестой. Менее чем через четыре месяца началось Варшавское восстание, во время которого Анджей Пануфник находился со своей больной мамой под Варшавой. Мирек, поручик Армии Крайовой, погиб 16 сентября под развалинами дома на ул. Ксендза Скорупко. Последний раз композитор виделся со своим братом на премьере «Трагической увертюры». Все партитуры Анджея Пануфника погибли в огне пылающей столицы; сразу же после войны композитор воспроизвел произведения, которые были для него особенно ценными. «Трагическую увертюру», которая в 50-е годы была самым популярным произведением Пануфника, он посвятил памяти своего брата.
Новый порядок
После войны Пануфник переехал в Краков, где на него сразу свалилось множество обязанностей. Он стал музыкальным руководителем Киностудии Войска Польского, чуть позже занял должность дирижера Краковской филармонии (1945-1946), а затем стал еще и директором Варшавской филармонии (1946-1947). В 1948 году Пануфник стал вице-председателем правления Союза польских композиторов. В 1950 году его выбрали вице-председателем Международного музыкального совета ЮНЕСКО (власти Народной Польши ни разу не разрешили ему поехать на встречи этой организации). В 1953 году Пануфник возглавил официальную польскую делегацию деятелей культуры, посетившей Китай. В состав делегации входили музыканты Варшавской филармонии, а также Ансамбль песни и пляски «Мазовше». Пануфника лично принял председатель Мао Цзэдун.
Проблемы с соцреализмом
Произведения Пануфника получали награды в Польше и за рубежом, в 40-е годы композитор много путешествовал и демонстрировал не только свои композиторские, но и дирижерские таланты. Он был любимцем чиновников Министерства культуры, которые хотели сделать из него Падеревского новой, народной Польши. Даже министр Влодзимеж Сокорский (тот, который хотел бросить Лютославского под трамвай) постоянно добивался расположения Пануфника. Действительно, в первые годы существования ПНР Пануфник не жаловался на недостаток обязанностей, но сам он ощущал себя прежде всего композитором, а с реализацией этой сфере проблем у него только прибавлялось. Порой Пануфник шел на уступки. Например, в 1948 году он принял участие в весьма своеобразном конкурсе под эгидой минкульта, который отобрал 15 композиторов и поручил им написать «Песнь Объединенной Партии» на стихи Леопольда Левина о том, как все самые передовые люди страны собираются под знамена победившей фашизм партии, и это ведет массы вперед, к победе социализма.
«Какая-то часть моего существа была склонна цинично относиться к системе, в которой приходится есть и дышать, а другая по-прежнему питала патриотические чувства, из-за чего я хотел, более того, глубоко жаждал, остаться польским композитором, способным действовать в родной среде», — вспоминал Пануфник в изданной спустя годы автобиографии. Его «Колыбельную», при написании которой он вдохновлялся народной музыкой. То же самое произошло с «Sinfoniа rustica» («Деревенской симфонией») — сочинение хвалила критика («высококлассный синтез современных художественных средств и чистого фольклора», — писал Гаубеншток), но оно не понравилось Тихону Хренникову, спецпредставителю из СССР, который назвал произведение формалистским и «чуждым социалистической эпохе».
«''Sinfonia rustica'' перестает существовать», — объявил министр Сокорский, который еще недавно обожал ее автора.
Пануфник заперся в библиотеке и стал реконструировать произведения старых мастеров польской музыки XVI и XVII веков.
Роман с кино
Первое столкновение Пануфника с киноиндустрией произошло еще до войны: в 1935 году он написал музыку к короткометражному и очень поэтическому фильму «Варшавская осень». Режиссером фильма был Станислав Ценкальский, оператором — старый знакомый Пануфника Станислав Воль. Спустя два года Ценкальский и Воль вновь обратились к молодому композитору; на этот раз они просили помочь в работе над сценарием и финальным монтажом.
Затем кино-музыкальное трио создало экспериментальный фильм под названием «Три этюда Шопена», в которой музыка сочеталась с визуальными эффектами. В первом этюде (Ges-dur) танцевали геометрические фигуры, во второй (c-moll, то есть революционном) листья деревьев, в третьей (F-dur) зритель наблюдал танцующую балерину. «Три этюда Шопена» добились большого успеха: фильм получил золотую медаль на венецианской Биеннале и принес авторам 10000 злотых прибыли (сумма для художественного кино фантастическая). Министерство по делам религии и государственного просвещения запретило его к просмотру детям до 14 лет. Неизвестно, что смутило чиновников — танец геометрических фигур или костюм балерины.
После войны Пануфник продолжил свой роман с кино, но уже в более широком масштабе: он стал музыкальным руководителем единственной в действующей в то время в Польше киностудии, которая принадлежала армии. Перед Пануфником стояла задача найти исполнителей, дирижировать ими и к тому же написать музыку. Студия, для которой трудился композитор, выпускала главным образом пропагандистские фильмы, но время от времени ей разрешали снять картину более высокого художественного уровня. История создания фильма «Сердце-обличитель» по мотивам рассказа Эдгара По представляется особенно интересной.
«На съемках сцены, в которой пожилой человек погибает от рук убийцы, выступающий в роли жертвы артист сыграл настолько убедительно, что ему действительно стало плохо с сердцем, и он умер. Оправившись от этого шока, мы стали записывать музыку, которую я сочинил для небольшого ансамбля. (…) С первой частью все было более-менее неплохо, но вдруг музыкант, который играл на литаврах, все испортил, перепутав ритм. Я повторил этот фрагмент — опять то же самое. И в третий раз. Тогда я постучал палочкой по пюпитру и спросил, в чем дело. Тот не отвечал. (…). Наступила тишина, а потом музыкант рухнул на пол. Руководитель записи подбежал к нему. Было поздно. Он умер. Вскоре после этого скончался — тоже от инфаркта — руководитель записи».
Скарлетт
«Я не мог оторвать от нее глаз, не мог думать ни о чем другом. И я не мог не заметить, что и она обращает взгляд своих гипнотизирующих глаз в мою сторону, словно бы, несмотря на присутствие своего нового мужа, отвечает мне взаимностью. Нам каким-то образом удавалось встречаться каждый день, а потом и каждую ночь».
Во время своей поездки в Советский союз Анджей Пануфник обязался написать симфоническое произведение, в котором затрагивались бы серьезные идеологические аспекты. В 1950 году он начал работать над «Симфонией мира» (композитора, который не понаслышке знал, что такое война, очень волновала проблема мира во всем мире; композиции на эту тему он писал и позже, когда покинул Польшу).
Он работал в правительственном доме отдыха в местечке Оборы. После путешествия в СССР композитору сложно было стяжать мирный дух, который ему был необходим для создания симфонии о мире. Когда ему уже начинало казаться, что он наконец-то обретает душевное равновесие, все снова шло под откос. И тут появилась красавица-ирландка, которая приехала в Оборы со своим новоиспеченным супругом, писателем Адольфом Рудницким. Вскоре после этого Пануфник признался ей в любви. Они поженились в июле 1951 года; спустя год у них родилась дочка, которую назвали ирландским именем Уна.
Рукопожатие Мао на фоне трагедии
Композитор на каждом шагу получает приглашения (от которых нельзя отказаться) в очередные заграничные поездки в составе официальных делегаций. Вот и теперь — нужно на несколько месяцев ехать в Китай и Монголию. На этот раз ему особенно не хочется уезжать: несколько месяцев назад у него родилась дочь. Композитору все больше ограничивают свободу творчества. «Героическая увертюра» 1952 года получила награду на Олимпийском конкурсе в Хельсинки, а в Польше на нее обрушились с критикой за излишний формализм: говорилось, что «она не пригодна для исполнения перед польской публикой». Чтобы содержать семью, Пануфник пишет небольшие композиции для кино, ощущая нарастающую фрустрацию от невозможности в полной мере реализоваться на композиторском поприще.
«Особенное впечатление произвела на меня китайская опера, сочетающая тонкую актерскую игру, пение и танец с невероятными акробатическими номерами; казалось, что у исполнителей нет костей».
Анджей Пануфник восхищался древним китайским искусством и местной кухней, в окружении новой, неизвестной культуры ему удавалось пережить длинные официальные встречи и вездесущие массовые песнопения, которые из развешанных почти на каждой улице громкоговорителей призывали китайский народ к радостному труду.
«За пару дней до гала-концерта в честь Мао Цзэдуна я получил короткую телеграмму из Польши, в которой без каких-либо дополнительных подробностей мне выражали глубокие соболезнования. (…) У Скарлетт в ванной случился приступ эпилепсии. Когда она очнулась, то увидела, что наша любимая восьмимесячная Уна утонула (…). После концерта я имел честь познакомиться со знаменитым Мао — смахивающим на медведя человеком, который долго тряс мою руку и всматривался в меня каким-то пронизывающим взглядом, будто хотел сказать мне что-то очень важное».
Большой побег
«Основной причиной моего отъезда из Польши было то, что меня политически эксплуатировали, — писал Пануфник в статье, напечатанной после его бегства в Великобританию в газете «Times». — У меня не было ни времени, ни покоя, которые необходимы для творческой работы (…) В коммунистической Польше художник лишен свободы выбора творческой концепции и возможности самовыражения. Какие-либо стремления к чему-то новому, без чего, как я считаю, искусство не может существовать, считаются вредным влиянием „гнилого Запада”».
Меж тем многие живущие в то время в Польше творческие люди могли ему только позавидовать: государство подарило ему новую квартиру; несмотря на многочисленные конфликтные ситуации и критику некоторых его произведений, у композитора были хорошие отношения с чиновниками, которые видели в нем визитную карточку польской культуры и время от времени позволяли ему выезжать за границу. Однако Пануфник не мог выдержать напряжения, которое его окружало: он чувствовал раздражение композиторов, которым не давали сочинять то, что они хотели («я надеялся, что мое бегство из Польши вскоре принесет больше свободы моим коллегам-композиторам), и не мог примириться с личной трагедией (смертью дочки). Пануфник не выдержал и в 1954 году решил уехать из Польши.
В своих воспоминаниях Пануфник очень красочно описывает процесс своего бегства. Сначала его жена уехала в Лондон и связалась с Константином Регамеем, проживающим в Швейцарии композитором, филологом и музыкальным критиком. Тот должен был придумать какой-нибудь повод, чтобы Пануфник мог выехать за пределы Польши: дирижирование исполнением польских сочинений за рубежом? Или, может быть, запись в студии? В конце июня композитор получил приглашение от Комитета культурного сотрудничества с зарубежными странами приехать для записи польской музыки в Цюрих. Вначале, чтобы не возбуждать подозрений (ведь в последнее время он не желал никуда ездить), он отказался. Бюро Комитета настаивало, Пануфник получил официальный приказ отправиться за рубеж.
Что берет с собой композитор, убегая из своей любимой страны? Свои партитуры, дирижерскую палочку и небольшой запас белья. И никаких семейных реликвий. Пануфник разложил на столике все свои ордена и награды, полученные от властей ПНР. Ему хотелось соорудить максимально эффектный треугольник (после отъезда композитора по богемным салонам гулял анекдот: «Как называется последнее произведение Пануфника? Фуга на органах безопасности»). Композитор-дирижер закончил записываться (он дирижировал, в частности, запрещенным в Польше, но считавшимся экспортным товаром сочинением ''Sinfonia rustica'') и, избегая польских дипломатов и территории родного посольства, сел в такси и поехал в отель, где должен был ждать сообщения от Регамея.
«Оглядываясь по сторонам, я заметил, что за нами следует черный автомобиль с хмурым типом за рулем и тремя такими же не слишком приятными пассажирами. Я уже хотел было крикнуть флегматичному водителю, что за нами гонятся коммунистические агенты. (…) Я наклонился к нему и стал лихорадочно объяснять, мол, только сейчас понял, что опаздываю, что мне нужно встретиться в гостинице с другом и успеть на поезд, что мы с ним профессиональные музыканты, и если не сядем в этот поезд, то не попадем на концерт. Я предложил ему двойной тариф. (…) И вот он уже срезал углы, как автогонщик, гнал по тесным боковым улочкам, объезжал прохожих и припаркованные автомобили, как швейцарский слаломист. Вскоре меня стала больше пугать скорость, с которой мы неслись, чем тот автомобиль, следовавший за нами, как тень».
Последняя скрипка
Коллекция Томаша Пануфника насчитывала более сотни инструментов. Прежде всего это были его собственные изделия, но имелись и редкие, антикварные скрипки работы итальянских мастеров. Сразу же после начала войны коллекцию изъяли немецкие офицеры. Отец Анджея был в отчаянии. А сам Анджей с безумной наглостью, рискуя жизнью, взял и отправился в штаб-квартиру гестапо, где заявил о краже инструментов.
«Две недели ничего не происходило. Вдруг к нам на мотоцикле приехал какой-то полицейский. На этот раз он не колотил в нашу дверь ногой, а просто позвонил. Он передал мне письмо от какого-то губернатора Фишера, в котором было разрешение на возвращение инструментов».
Людвиг Фишер был губернатором варшавского дистрикта в составе генерал-губернаторства, а также поклонником классической музыки и военным преступником. Пануфник обращался к нему еще один раз — после поражения Варшавского восстания, когда инструменты оказались заваленными в подвале обрушившегося здания; тот помог ему снова. Фишера казнили в 1947 году. Пануфник оставил семейную коллекцию на родине. Власти ПНР конфисковали ценнейшие и уникальные инструменты — что с ними случилось, неизвестно до сих пор. Здесь стоит отметить, что самым знаменитым инструменталистом, который играл на скрипке Томаша Пануфника, был скрипач Давид Ойстрах.
Запрещенный автор
14 июля Анджей Пануфник приземлился в аэропорту Хитроу. В этот же момент его творчество оказалось под запретом: музыку «перебежчика» нельзя было исполнять или издавать, его фамилия должна была исчезнуть из ежедневной прессы и истории музыки. Но этому предшествовал небольшой Фестиваль Осуждения Анджея Пануфника — «прирожденного буржуя», которого увлекла страсть к буржуазной культуре, который «переметнулся к своим» и к тому же «психически чужд социализму».
«Эти побеги, в особенности таких знаменитостей, как Пануфник, изрядно омрачали торжественное празднование “10-летия Народной Польши”», — писала в своем дневнике Мария Домбровская. — Разве люди бегут из счастливых и свободных стран? Нет, такой вопрос не придет в голову никому из хозяев наших судеб. (…) Им придет в голову только одно: сильнее закрутить гайки, затруднить выезды. А в данном случае — обеднить польскую культуру, запретив играть произведения Пануфника».
После того как Пануфник покинул Польшу, его коллегам-композиторам стало сложнее выезжать за рубеж. Как пишет автор монографии о Пануфнике Беата Болеславская: «Многие из музыкальной среды искренне были возмущены его бегством, восприняв это как предательство идеалов этой среды, бегство от строительства польской музыкальной культуры у себя в стране, в благоприятных условиях, созданных новой системой». Одними из эфектов побега Пануфника было то, что его двоюродного брата Казимежа уволили с работы (он был директором завода в Познани), а племянницу Эву не приняли в Академию изящных искусств во Вроцлаве.
Жизнь Пануфника в Англии не была райской, композитору приходилось постоянно бороться за выживание. Прежде всего ему нужно было обеспечить себе элементарный ежедневный быт: жилье, еду, текущие расходы. Кроме того, музыканту приходилось прилагать постоянные усилия, чтобы «не выпасть из обоймы» — власть в Польше не давала творческой свободы, но зато заботилась о людях искусства и давала им работу.
В Великобритании ему пришлось конкурировать с десятками других композиторов, бороться за заказы (а он был человеком робким) и за то, чтобы его музыка присутствовала в концертных залах и на радиоволнах. В особенности сложно было с последним: в 1959 году ушел на пенсию благоволивший Пануфнику музыкальный руководитель Би-би-си Ричард Хоугилл. Ему на смену пришел молодой Уильям Глок, который предпочитал новаторских, авангардных авторов, так что пронизанное отсылками к классике творчество польского композитора нисколько его не интересовало. Пануфник исчез не только из эфира Польского радио, но и из эфира Би-би-си.
Осенняя музыка
Пануфник любил писать на заказ: тогда он мог точно планировать свое время. К тому же, у него часто уже были заданы инструментарий и тематика будущего произведения. Одним из немногочисленных сочинений Пануфника, написанных по вдохновению, была «Осенняя музыка» для оркестра без скрипок. Приступая в 1960 году к работе над этим произведением, автор хотел языком музыки описать красоту осени — чарующую, но при этом неизбежно связанную с увяданием, смертью.
Осенью 1959 года Пануфник был представлен англичанке Уинсом Ворд, как он сам вспоминал: «необыкновенно привлекательной женщине моего возраста с нежной кожей со светлыми каштановыми волосами».
«Мы оба чувствовали себя одинокими. Она несколько лет назад потеряла в автокатастрофе жениха, я был разведен (Пануфник развелся со Скарлетт вскоре после эмиграции — прим. ред.). Со временем наша дружба переросла в любовь, которую я еще никогда не испытывал раньше, я даже не представлял себе, что такая любовь возможна. Наш союз не нарушал свободы ни одной из сторон».
В июне 1960 года Уинсом узнала, что больна раком. Год спустя она умерла.
Пануфник завершил «Осеннюю музыку» в 1962 году, но премьерное исполнение композиции состоялось лишь в 1968 году в Париже. Слушая это произведение, понимаешь, насколько далека музыка польского композитора от трендов, господствующих тогда в европейском авангарде. Пануфник хотел выразить свое отчаяние, меланхолию и одновременно показать, что он смиряется перед волей судьбы, осознает свою подчиненность законам Природы. Звуки фортепиано «мерные, как стук часов, возможно, они говорят о безжалостном течении времени, быстротечности жизни, человеческого существования», — писал композитор в комментарии к произведению. Он использует сочетания традиционных аккордов dur и moll, двигаясь совершенно в другом направлении, чем это делала современная музыка. Достаточно посмотреть, что в это время происходило на родине композитора — там царил соноризм: годом ранее Пендерецкий написал шумную «Полиморфию», Киляр сочинил бешеный джазоподобный коллаж «Рифф-62», а Гурецкий экспериментировал со своим циклом «Генезис».
Тема
В 1957 году Пануфник получил телеграмму от знаменитого дирижера Леопольда Стоковского, который несколько лет спустя стал его большим другом. В телеграмме говорилось о доброжелательной реакции на его сочинение ''Sinfonia elegiaca'' 1957 года, а к сообщению прилагалась рецензия, в которой журналист писал: «В центральной части (…) показана сила характера и героизм того, что оплакивается». Эти слова особенно возмутили Пануфника: это был еще один пример того, чего он терпеть не мог в современной музыке.
«Почему они боялись прямо сказать, о чем эта симфония, вспомнить о Второй мировой войне и моей тоске, вызванной отсутствием свободы в моей стране и других странах, где господствуют коммунисты? Неужели на Западе музыка не может иметь конкретной темы? Неужели все должны послушно, стерильно оперировать понятиями, оторванными от реальных проблем? Или, быть может, это только я настолько проникся социалистическим реализмом, что, хотя и не соглашался с ним, тем не менее по-прежнему хотел высказываться посредством музыки?»
Камилла
Когда Пануфник уже смирился с тем, что до конца своих дней останется один, он встретил Камиллу Джессел — женщину, которая была на 23 года моложе и происходила из старой и почтенной британской семьи. Несмотря на свой юный возраст, она успела объездить полмира: сначала какое-то время жила с отцом в Индии, потом отправилась одна на год в США, где сама себя обеспечивала (в 60-е годы эта инициатива была по меньшей мере экстравагантной); по возвращении из Америки Камилла озаботилась судьбами алжирских и марокканских беженцев, отправилась в Марокко, чтобы делать фоторепортажи о тамошней жизни, но, уже на месте сориентировавшись, что недостаточно хорошо знает французский, уехала в Париж, чтобы изучать в Сорбонне французскую литературу.
«Он был так красив, что я влюбилась в него с первого взгляда», — вспоминала много лет спустя Камилла, а Пануфник добавлял: «Она покорила меня красотой, удивительным обаянием и внутренним покоем, сочетающимся с излучаемой ею энергией и силой духа, что было поразительно для девушки ее возраста».
Мы ехали с ней на машине через Ричмонд-парк и на минутку остановились у великолепного дуба. Вдруг, возможно, под влиянием какой-то таинственной силы, которую распространяло это дерево, я спросил ее — практически официально:
— Ты выйдешь за меня?
— Да, — без малейших колебаний ответила она.
Камилла Джессел и Анджей Пануфник поженились 27 ноября 1963 года и с тех пор жизнь и творчество композитора приобрели совершенно иную динамику. Семья Камиллы подарила молодоженам старый дом неподалеку от Темзы, в живописном районе Туикенем в нескольких километрах от центра Лондона, где когда-то жил и творил великий поэт Александр Поуп. Они вместе отремонтировали свое новое жилище, Анджей устроил себе мастерскую, а Камилла посадила под окнами дома сосны, по которым так скучал польский эмигрант.
С этого момента он мог посвятить все свое время сочинительству. Жена занималась домом, садом и кухней (она была великолепной кухаркой и три раза в день накрывала на стол), но самое главное — Джессел вела его корреспонденцию (вначале, о чем она неоднократно рассказывала, ее поразило, что в залежах адресованных ее мужу писем, которые она разбирала, были очень заманчивые предложения от знаменитых композиторов и издателей — а Пануфник их даже не открывал), а также контролировала его график. К тому же она активно занималась и своими делами — фотографировала, писала детские книги, а иногда и слова к произведениям супруга. С момента свадьбы и до смерти Анджея Камилла всего один раз покинула концерт мужа (когда заболел их сын Джереми), а Анджей не представлял себе, как можно куда-то поехать без Камиллы.
Как он сочинял?
Пануфник входил в свою мастерскую ежедневно около 9 часов (после завтрака) и выходил оттуда в 13 часов (на ланч). Потом он отправлялся на долгую прогулку: по дорожке вдоль Темзы или в Ричмонд-парк (именно там он предложил руку и сердце Камилле), где можно было встретить оленей и где росли очень старые деревья. На прогулках он был так поглощен мыслями о музыке, что не отвечал на приветствия соседей. «Он не любил работать вечером, потому что, как вспоминает Камилла, от этого он чувствовал себя слишком возбужденным и потом не мог уснуть», — пишет биограф композитора Беата Болеславская.
Роксана родилась в 1968 году. Свое имя она получила в честь героинь сразу двух произведений: «Короля Рогера» и «Сирано де Бержерака» (в ночь перед рождением дочери Камилла слушала эту пьесу по радио). Роксана Пануфник — композитор, на сегодняшний день в ее творческом багаже десятки произведений, в том числе 3 оперы и 22 сочинения для оркестра; одну из своих работ она посвятила «ресторанному дуэту» своего отца с Витольдом Лютославским. Джереми появился на свет год спустя. Он тоже занимается музыкой, но электронной: он диджей.
Геометрический Нью-эйдж, или Метафизика Пануфника
Анджей Пануфник в своих произведениях часто обращался к метафизике — иногда к библейской Деве Марии, иногда к Космической гармонии или к тантрической символике. На рубеже 1968-1969 годов он создал вокально-инструментальную композицию «Вселенская молитва» на слова поэмы Александра Поупа. Пануфник мечтал, чтобы в хоре, исполняющим эту всеобщую молитву, пели люди всех рас, народов и вероисповеданий. Музыкой он хотел прекратить все конфликты, другими словами, преодолеть трагический фатум истории ХХ века.
«Мне мечталось, чтобы все четыре солиста тоже были представителями разных рас. Что касается инструментов, я решил ограничиться лишь органом и тремя арфами».
«С моей точки зрения, это произведение задает новое направление композиторскому творчеству, — предполагал, хотя с нынешней перспективы не слишком точно, Леопольд Стоковский, — как когда-то это сделала „Весна священная”». Надеюсь, что все религии по достоинству оценят великолепие поэзии и музыки, и что это сочинение будет исполняться так же часто, как IX Симфония Бетховена».
В 60-е годы, когда Пануфник написал «Всеобщую молитву», экуменическое движение находилось еще в зачаточном состоянии, а общие молитвы представителей разных религий вовсе не были обычным явлением. Это создавало некоторые трудности при постановке столь универсального произведения. Стоковский (который с самого начала настаивал, чтобы именно ему было поручено стать первым дирижером, руководившим исполнением новой композиции Пануфника) долго искал храм, который согласился бы стать местом презентации столь прогрессивного сочинения. В итоге первое исполнение экуменической молитвы Пануфника состоялось в англиканском соборе св. Иоанна в Нью-Йорке (произведение исполнялось два дня подряд, послушать его пришло 4000 человек). Затем произведение прозвучало в католическом соборе св. Патрика; в хоре пели христиане, иудеи и буддисты.
Сочинение ''Winter Solstice'' (1972) — это одна из композиций, текст к которой написала Камилла Пануфник. В этом произведении Пануфники обратились к дуализму, который они увидели не только в религиях Востока, но и в христианстве. Название связано с древним языческим праздником зимнего солнцестояния, отмечаемым сегодня как Рождество Христово. Камилла обыграла в своих текстах практически идентичное звучание слов ''son'' (сын) и ''sun'' (солнце), а Анджей разделил хор на язычников (мужской хор) и христиан (женский хор). С хором выступают солисты: сопрано символизируют Мать-Землю, а бас-баритон…. Блаженного Августина, чьи тексты использовали Пануфники.
Другой творческой (и мистической) страстью Пануфника была геометрия, главным образом, зеркальные, симметричные отражения. Подход польского композитора к геометрии был не такой сугубо научный, как у некоторых других композиторов ХХ века, взять хотя бы Яниса Ксенакиса или Збигнева Карковского, сочинявших по алгоритмам. «Моя геометрия интуитивная», — говорил Пануфник, обращаясь к архетипам и тому, что можно наблюдать невооруженным глазом. Он восхищался идеальными формами, существующими в природе. Пануфник называл музыку «незамороженной архитектурой», почти все его творчество связано с симметрией: по ее законам композитор оперировал короткими, состоящими из 3-4 звуков, ячейками, которые он преобразовывал и транспонировал.
Еще до эмиграции, в Польше, он любовался восхитительной симметрией народных «вытинанок» — узоров, вырезанных из бумаги, а в Англии заинтересовался тантрами. Под их влиянием в 1972 году он написал ''Triangles'' («Треугольники»), сочинение в 3 частях: в «Триконе I» выступают только одетые в белое виолончелисты, в «Триконе II» — только флейтистки в оранжевом. В «Янтре» две группы исполнителей — мужская и женская — встречаются.
«В первой части я пытался языком музыки передать настроение философского и созерцательного покоя, — объяснял композитор, — оптически выраженного разноцветными тантрическими геометрическими фигурами (произведение создавалось для показа по телеканалу Би-би-си – прим. ред.), после чего я ввел для контраста ритм, пульсирующий жизненной силой, которую излучают статуи танцующих богинь. В финале я старался выразить дуализм, сочетая созерцательную музыку с танцевальной, иллюстрированной живыми и при этом мистически эротическими тантрическими картинами, представляющими сексуальное соединение».
Сэр Анджей Пануфник
В 1990 году Анджей Пануфник в первый и последний раз вернулся в свою родную страну. В аэропорту его встречала делегация Союза польских композиторов с музыкантами, которые исполнили специально написанные по этому случаю Кшесимиром Дембским «Фанфары», ужин в честь его семьи устроил Витольд Лютославский с супругой, а в кафе «Piwnica Artystyczna» в Старом городе Ванда Варская и Анджей Курылевич организовали концерт камерных композиций Пануфника и сочинений начинающего композитора Роксаны Пануфник. На фестивале «Варшавская осень» состоялась обзорная презентация его творчества, сам он дирижировал только «Скрипичным концертом», где солисткой выступала Ванда Вилкомирская. Это было символическое событие: Вилкомирская тоже уехала из Польши и до этого времени (как и Пануфник) не была на родине.
В январе 1991 года королева Елизавета II за заслуги перед Великобританией произвела Анджея Пануфника в рыцари; он стал первым польским деятелем культуры, получившим от британского монарха столь высокую награду. На официальной церемонии в Букингемском дворце, во время которой действуют особо строгие правила дипломатического протокола, Пануфник нарушил незыблемые порядки английского двора и поцеловал королеве руку. Толпа замерла от ужаса, но королева отреагировала на этот жест улыбкой и, похоже, была довольна. Более того, она запомнила композитора и, увидев его несколько недель спустя на приеме по случаю визита президента Валенсы в Великобританию, подошла к нему и поинтересовалась, над чем он сейчас работает.
Анджей Пануфник скончался утром 27 октября 1991 года.
Источники: Пануфник А., «О себе», Варшава, 1990; Болеславская Б., «Пануфник», Варшава, 2001; Качиньский Т., «Лютославский. Жизнь и музыка» в: «История польской музыки», Варшава, 1994; filmpolski.pl.